Письмо от старого друга

В городе уже стемнело. Зеваки ходят по пустым улицам в поисках чего интересного, но не находят той живости улиц, что наблюдалась днём. Город засыпает. В детских мирно посапывают братья и сёстры, уложенные заботливой служанкой Салли. Сама же девушка встретила Джеймса Мэдисона, пришедшего без супруги, проводила до хозяина особняка и скрылась на кухне. В бокалы разливается багровая жидкость, похожая на пролитую кровь во время французской революции. Мэдисон заканчивает разливать кисло-сладкий напиток по стеклянным бокалам и подзывает к себе Томаса. Мужчина прекращает вертеть в своей руке конверт, подбегает к другу и выхватывает бокал. Он присаживается рядом, небольшими глотками пробуя вино из своих погребов. Джефферсон остаётся вполне доволен, о чём говорит его улыбка, которую не заметить может только Гамильтон, не надев свои очки. — Что это у Вас, почтенный? — Джеймс замечает конверт в руках мужчины. — Опять Гамильтон пишет ужасно глупые высказывания в Ваш адрес? — Не угадали, — посмеивается Томас, выпивая ещё вина. — Анжелика написала письмо. Доставили сегодня утром, Салли только-только отдала. Не терпится узнать как она, прислала ли кусок ткани, как я просил. Мужчина залился смехом, находясь в восторге от своей шутки. Мэдисон лишь прокашлялся, не понимая его на этот раз. Но он заметил, как Томас приковывает всё своё внимание к бумаге, будто пытаясь просмотреть написанное через конвертик. — Может, Вам следует сходить в кабинет и прочитать? Я могу подождать Вас и здесь, мне есть чем заняться. -Ох, милейший, спасибо! -виргинец игриво приобнимает приятеля за плечи, а после уходит в кабинет.-Только не шумите слишком сильно, будьте добры. Томас скрывается за дверью. Он запирается на случай, если кто-то решит войти без стука, нарушив его идиллию с немым собеседником. А если быть точнее, собеседницей. Он достаёт письмо, встаёт посередине комнаты и с первых же строк начинает представлять себе вечно молодую душой Анжелику, активно жестикулирующую при своём рассказе: «Мой дорогой Томас, Я долго думала, какой тон нужно предать письму. Сначала хотелось писать так, чтобы от одной фразы наворачивались слёзы, чтобы веяло душной тоской. Потом думалось писать «навеселе», не рассуждая и даже не вспоминая трагедии, описанной Вами. Затем, моя дочь сказала мне: «Маман, этот дядя нуждается в твоих заумных разговорах.» Вот так я и поняла, что сейчас нам нужно поговорить по душам. Я знаю, что передавая друг другу письма это может длиться очень долго, но Вы обязаны выплеснуть свои обиды, переживания, слёзы и прочее то, что Вы вечно скрываете от других. И да, я обязана написать, что если Вы хотите моей скорой смерти, можете продолжать писать так редко. Нет, не бойтесь за старушку Анжелику. Как-нибудь справлюсь без писем и комплиментов, которые я так любила слышать и слушать из Ваших уст, хранящих одну из самых манящих улыбок, что я видела. Перед тем, как с головой погрузиться в проблему, хочу рассказать немного о своей жизни в Лондоне. Мой муж позволил мне и моим детям не нуждаться ни в чём, но мне всё же не хватает чего-то. То ли сестёр, то ли «коротышки», как Вы выразились. Может, всё дело в непривычно серых пейзажах и не слишком интересных собеседниках. В любом случае, мне становится скучно здесь среди дам, которые лепечут лишь о детях и очередном второсортном романе, и о детях, и о романе… И так по нескончаемому кругу. А «джентльмены», если их так вообще можно назвать, не признают меня и отказываются верить в то, что я прочитала «Здравый смысл» Томаса Пейна*. В Нью-Йорке, конечно, была похожая ситуация, но там так же были Вы (пока не уехали на столько времени во Францию) и Александр. Итак, я поведала о том, что происходит со мной за океаном. Теперь мы можем приступать и копаться в грязном белье, если так можно назвать процесс очень личных разговоров. Сделаю отступление. Если Вы не перестанете писать такие гадкие слова в сторону Александра, я приеду в Монтичелло чтобы лично подарить Вам ещё одну пощёчину, мой милый друг. Будьте более терпимее и аккуратней, я не хрупка, поверьте мне. А сейчас, когда я закончила своё недовольство, могу сказать то, что я горжусь Вами. Горжусь тем, что в Вас нашлись силы рассказать о своих переживаниях насчёт Марты. Я не была хорошо с ней знакома, не буду лгать, но Вы явно были счастливы с ней. По написанному Вами я могу судить о ней как о человеке добром, глубоком, надёжном и нужном. Если не всем, то точно Томасу Джефферсону (Вам, если Вы не поняли). По Вашим же мольбам (весьма неожиданным, если быть честной) не буду заводить старую шарманку с соболезнованиями, я не хочу подвергать Вас медленной мучительной смерти, которая до чертиков знакома и мне. Нет, я не скажу кто он и ничего не скажу про своего мужа. Я только скажу, что я знаю, каково Ваше положение. Положение, в котором и целый мир не мил без нужного человека рядом, который, казалось, был недавно так близко. Единственные советы, что я могу дать — будьте верен себе и своим словам, живите сегодняшним днём, а не прошлым. Если Вы дали обещание ей, то будьте добры сдержать его, хоть я и понимаю, что Марта была бы счастлива, если бы Вы нашли для себя достойную супругу. Ведь так же думала бы и я, а мы, женщины, иногда бываем похожи (Но это не значит, что я простила Вас и Ваш сексизм по отношению ко мне!). Живите сегодня. Я знаю, что это безумно сложно, но то, что Вы упустили или потеряли в прошлом уже не вернется. Отвлекитесь, отправьтесь загород на время, погуляйте по ночным улочкам, отдохните с тем же другом Мэдисоном в конце-то концов! Займитесь с детьми французским или научите их игре на скрипке. Пошутить на тему смерти я бы хотела, дорогой мой, но не умею. Слишком моё сердце кровью обливается, чтобы делать это. Могу лишь сказать, что ваша добросовестная жена просто решила сбежать от Вас с Вашими старомодными взглядами на права женщин и рабов. Да простит меня Господь. Под конец я могу попросить не медлить с отправкой и написанием следующего письма, ибо очень хочется разобраться во всём этом. Не стесняйтесь себя, не выставляйте за себя кого-то другого. Вы — отличный человек и мужчина, содержащий в себе утончённость, элегантность, женственность, эмоциональность, а также мужественность, красноречивость, юмор и понимание настоящих чувств и настоящей любви. Хоть иногда Вы слишком самоуверены и лицемерны, и болтливы, и эгоистичны. Но… я правда верю, что могла бы быть счастлива с Вами. Не только как хорошая подруга, но и как, возможно, кто-то больший. Я знаю, что звучит такое высказывание крайне неуместно и издевательски. Я не намекаю ни на что, правда. Но будь я Вашей, я бы почти ни о чём не жалела. Я сообщу обязательно, если приеду в Нью-Йорк, чтобы встретиться с Вами, и, возможно, не забуду прихватить с собой то алое платье, чтобы вновь закружиться с Вами тобой в вихре вальса. Всегда Ваша близкая подруга, Анжелика.» Джефферсон уже сидит на полу и прижимает к груди письмо, тихо всхлипывая. Слёзы капают на лиловый пиджак, отчего верхняя его часть покрывается небольшим количеством чуть темных точек. Мужчина видит перед собой девушку, совсем молодую, виртуозную, полную планов и юношеской энергии, которая спускается к нему и нежно обнимает, желая успокоить его. Её алое платье слегка мнётся, когда она присаживается рядом. Томас тянется к ней, в надежде, что она окажется настоящей Анжеликой. Но ему лишь мерещится.  — Томас, с Вами всё в порядке? — Джеймс стучит в комнату, волнуясь за друга. — Вам нужна помощь? — Мне нужна Анжелика, — шепчет он, вытирая слёзы. — Всё хорошо, дружище. Я сейчас подойду, — говорит он уже громче, надевая на себя вновь маску довольства собой и своей жизнью.