the outsider

— Мама, куда ты уходишь? Мама! — маленький мальчик стоял в коридоре, оперевшись одной рукой о стену, а другой нервно сжимал ткань своих пижамных штанишек с машинками. В коридоре было темно, только фонари освещали проход через окно с улицы, да небольшая полоса света скользила по полу через щель от двери в кабинет отца, поэтому ему было совсем немного страшно. Однако он отчетливо слышал такой привычный стук каблуков его матери, который и заставил его подняться с постели в столь позднее время. Невысокая женщина, облаченная в темный плащ, одиноко топталась на месте в другом конце коридора. Её чёрные как смоль волосы струились по худой спине красивыми волнами, а изящные тонкие пальцы периодически смыкались на цепочке от маленькой лаковой сумочки красного цвета, повешенной на узенькое женское плечико. Услышав голос сына, она обернулась и удивленно уставилась на ребёнка. Ещё немного сонный и, несомненно, напуганный, один его вид заставлял хрупкое материнское сердце обливаться кровью. Она тяжело вздохнула и, заправив за ухо прядь волос, тихо подошла к мальчонке и присела перед ним на корточки. — Мы с папой уходим, — она погладила его по голове, легкими движениями перебирая такие родные мягкие волосы. — У него проблемы на работе, и ему нужна моя помощь. Не переживай, малыш, мы вернёмся к утру, так что ложись и спи спокойно. — А вам обязательно уходить? — он выпятил губы, его подбородок слегка задрожал, а глаза увлажнились. Пусть он ещё совсем мал, но уже был довольно смышленым и знал о том, что работа его папы чрезвычайно важна. Но очень не хотелось отпускать маму с папой так поздно, и мальчишка был готов вот-вот заплакать. — Прости, Чанёлли, но это действительно очень срочно, — женщина посмотрела на сына с сожалением, отмечая погрустневшие глазки-пуговки и покрасневший нос-кнопку. Видит Бог, она бы всё отдала, чтобы её ребёнок больше никогда не плакал, и как же больно было осознавать, что причиной этих невинных, но жутко горьких детских слёз были они, его родители. — Сегодня мы уйдём, а в выходной все вместе пойдём в зоопарк, хорошо? — Правда? — казалось, он не верил, глядя на мать с заметным сомнением. Ручка продолжала до и дело хвататься за несчастную пижаму, в очередной раз показывая матери беспокойство её собственного сына. — И Чеён с собой возьмём? — Конечно возьмём, милый, она же твоя дорогая сестрёнка, — женщина улыбнулась, обнажая ряд белоснежных зубов, и мальчонка, наконец, сдался. Он кивнул и освободил руки, тут же протягивая их к женщине, которая не задумываясь крепко прижала ребёнка к себе. Она поцеловала пухлую щечку сына и вновь обвила руками хрупкое тельце, шумно выдыхая малышу куда-то в макушку. Покидать дом приходится с тяжёлым сердцем, почему-то её не покидало ощущение, что она обманывает Чанёля, пусть она и говорит чистую правду. Но что-то было не так. — Дорогая, я готов. Ты идёшь? — в коридоре показался стройный высокий мужчина, одетый в костюм и такой же темный плащ. Он был слегка обескуражен увиденной картиной, и сердце отчего-то болезненно сжалось, стоило увидеть, как его жена, практически стоя на коленях, крепко обнимает его маленького сына. — И чего это мы не спим, наследник Пак? — Прости, папа, я услышал шум и вышел проверить, а тут мама, ну и я… — он тихо тараторил, потупив глаза в пол. Отец не был очень строгим и страшным, просто перед ним было как-то стыдно за свои проказы, он же будущий директор, важный дядя, в конце концов. — Машина уже подъехала, — он быстро преодолел разделяющее их расстояние и положил руку жене на плечо, немного поглаживая его, словно напоминая, что они всё делают правильно. Женщина вновь поцеловала сына и, пожелав ему сладких снов, поднялась с пола и вышла на улицу. Теперь настала очередь мужчины прощаться с ребёнком, и он, коротко подтянув вверх неудобные брюки, присел перед мальчиком. — Мы с мамой очень тебя любим, Чанёль. Тот лишь кивнул, хватая папу за большой палец огромной ладони, и слегка улыбнулся. Мужчина ласково отзеркалил улыбку ребёнка и выпрямился, поудобнее перехватывая крохотную ладошку. — Пойдём, малыш, я уложу тебя спать. В большой кровати спать было одиноко и страшно, и даже любимый мишка никак не мог исправить положение. Чанёль понимал, что дома он остаётся не один, в его стенах все ещё спит многочисленная прислуга, но эти люди не были его родителями. Никто не смог бы заменить ему маму и папу, ведь они были единственными дорогими ему людьми, способными избавить от страха и переживаний. Папа аккуратно накрыл своего ребёнка одеялом и привстал рядом с кроватью на колени. Мальчику казалось, что холодная пустота все больше и больше проникает в комнату по мере того, как течёт время внутри детской. Он видел, как блестят в темноте глаза его отца, и сердце наполнялось необъяснимой тревогой. — Ты самый лучший сын на свете, Чанёлли, — он склонил голову в бок, смотря на малыша, унаследовавшего от обоих родителей лучшие их черты. — Мне очень жаль, что мы с мамой расстраиваем тебя. — Всё хорошо, папа, ведь вы с мамой тоже самые лучшие! Наша семья самая лучшая! Поэтому в выходной мы пойдём в самый лучший зоопарк! — Чанёль говорил восторженным шёпотом и чувствовал, как беспокойство его стремительно рассеивается под нежным взглядом его отца. — Так тому и быть, — мужчина коротко хохотнул, слегка щипая щеку мальчишки пальцами. — А теперь отдыхай, сладких снов тебе, мелочь. Он поднялся и наклонился, чтобы поцеловать сына в лоб. Тот кивнул и тихо съехал вниз в кровати, поудобнее устраиваясь под мягким одеялом. — До завтра, папа, — Чанёль улыбнулся, прикрывая глаза. — До завтра, сынок. Мужчина сделал два шага и остановился посреди комнаты. Он обернулся через плечо, вперившись в ребенка злобным взглядом, и на лице его прорезался мерзкий оскал. — Неужели ты не мог сделать все правильно, Чанёль? Из-за тебя мы с твоей матерью погибли! Ты должен был остановить нас! Он говорил громко и прерывисто, то и дело сжимая руки в кулаки. Чанёль распахнул глаза и посмотрел на напряженную спину своего папы, и не мог поверить в то, что с ним происходит. Мужчина резко развернулся, его грудь вздымалась от злости и рваных вдохов, а глаза, в которых мальчик ещё пять минут назад видел нежность и всеобъемлющую любовь, теперь наливались обидой и презрением. — Отвечай, Чанёль! Что ты скажешь в своё оправдание?! — он подошёл ближе к кровати, замерев над сыном с каменным лицом, и мальчик весь сжался, от страха вцепившись в одеяло пальцами. — Я не хотел, папа, я не знал… — Чанёль тихо мямлил себе под нос, пытаясь сдержать подступившие комком слезы. Если он сейчас заплачет, то ничем хорошим это не закончится. — Пожалуйста, прости меня, я правда не хотел… — Как такое ничтожество как ты может быть моим сыном? — отец Чанёля раздражённо цокнул, и у мальчишки сердце ухнуло в пятки. Неужели он… — А я говорила, что это ты виноват в их смерти! — Чеён внезапно появилась с другой стороны от его кровати. Её длинные черные волосы щекотали мальчику щёку, когда она, склонившись над ним, смотрела на него донельзя насмешливо и пренебрежительно. — Нич-то-жест-во! Она громко рассмеялась, и в этот момент…

***

Чанёль резко дёрнулся, выпадая из сна. Он тяжело дышал, жадно глотая воздух ртом, и периодически зажмуривал глаза, пытаясь убедить себя в том, что это — очередной кошмар. Его родители не ненавидят его и не винят в своей смерти. Что мог сделать пятилетний ребёнок, чтобы противостоять взрослым людям? Ничего. Он не мог сделать ровным счётом ничего. Юноша сел в кровати, запуская руку в волосы и сжимая их у корней. Холодный пот заставлял майку неприятно липнуть к телу, поэтому Чанёль, вздохнув, свесил ноги с кровати. Его взгляд зацепился за часы, и он с удивлением отметил, что время едва перевалило за полночь, а на улице было очень и очень темно. Он сделал глубокий вдох и, поднявшись с кровати, направился в ванную, на ходу подцепив висевший на спинке стула халат. Бьющие в лицо струи воды привели его в чувства. Значит, снова кошмар. Возможно, он забыл выпить таблетки? Скорее всего, так и было, и пусть все происходящее было простым сном, неприятный осадок все равно скребся на душе, как загнанная в угол испуганная кошка. Юноша повернул кран, выключая воду, и вышел из душа. Он стоял напротив зеркала и смотрел на капающую с вишневых волос воду, которая стекала по лицу, дальше находила путь по шее, груди, а затем вовсе исчезала из виду. — Во что же я превратился? — он хмурым взглядом сверлил своё отражение в запотевшей зеркальной поверхности. — Нужно взять себя в руки. Он снял с крючка халат и почувствовал, что его руки бьет нервная дрожь. Внутри противно свербило чувство собственной никчемности и слабости, которое душило его, словно беспомощного щенка. Чанёль оделся и нацелил на голову небольшое полотенце, чтобы хотя бы немного высушить волосы. В его комнате было темно точно как в ту злополучную ночь, когда двое неизвестных забрали жизни его родителей и оставили его, пятилетнего мальчика, на попечительство старшей сестры и дяди. Оставили сиротой. Чанёль трясущимися руками открыл нижний ящик прикроватной тумбочки и вытащил оттуда сигареты и зажигалку. Конечно, гробить здоровье смолоду не хотелось, подобная привычка пагубно сказывалась на его физическом состоянии, но на душевное влияла именно так, как ему того хотелось. У него не было зависимости, но в нужные моменты, когда горло сдавливало от испуга, а руки тряслись от злости, только доза никотина могла пустить эти в данный момент неуместные чувства по ветру. Он переоделся в шорты и майку и вышел из комнаты в плохо освещённый старыми лампами коридор. Вокруг стояла тишина, которую можно было буквально прощупать руками: она поглощала, как холодная вода, и дарила уже знакомое чувство тревоги. Все-таки, сегодня юноша чувствует себя практически так же, как в ту ночь. Замок на старой двери чёрного входа поддался легко, впрочем, как и всегда. Пользоваться ею было запрещено, поэтому она и была заперта, но, к счастью, руки у Чанёля росли из нужного места, поэтому вскрыть хлипкий механизм не составляло труда. С улицы подало прохладным ветром и сыростью, значит, на улице был дождь. Парень зажал между губ сигарету и поднёс к ней зажигалку, чувствуя необъяснимое предвкушение перед первой затяжкой. Он глубоко вдохнул, заполняя нутро едким дымом, и ощутил, как концентрированное удовольствие побежало по его венам от самой макушки до кончиков пальцев. Прохлада остужала мысли, и он чувствовал, как понемногу успокаивается. Чанёль облокотился спиной на холодную стену и беспристрастно наблюдал за тем, как клубы дыма медленно тают в воздухе, унося за собой его личные печали и невзгоды. Если бы все было так просто. Легким щелчком бычок отправился в мусорку, а пальцы ловко выудили ещё одну сигарету. Краем уха Чанёль услышал шаги, так явственно раздававшиеся в тягучей тишине, и резко оттолкнулся от стены, пряча упаковку за спину. Не хватало ещё получить нагоняй от Хичоля, хотя с чего бы ему делать обход в такое время? Пак нахмурился, когда нарушитель его уединения показался из-за поворота. На Бэкхёне были чёрные брюки, белая рубашка и тонкий чёрный галстук. Пиджак, тоже чёрный, был перевешен через плечо, и брюнет придерживал его кончиками пальцев. Выглядел он уставшим и даже немного помятым, под глазами залегли тени, а взгляд был опустошённым. Где-то на подсознании маячила мысль, что это он виноват в таком состоянии старшего, но Пак прогнал её, словно назойливую муху. — Ты что тут делаешь? — нахмурившись, спросил Чанёль, сдавливая картонную упаковку рукой. Последний человек, которого он хотел видеть, как нельзя кстати стал его полуночным собеседником. — Могу тоже самое спросить у тебя, — Бэкхён фыркнул, шатко переступая с одной ноги на другую, и в голосе его сквозила непривычная развязность, а глаза странно блестели. И тут Чанёль понял: Бён был пьян. — Я курю, — в доказательство он повертел пачкой у Бэкхёна перед лицом, а затем, ухмыльнувшись, вновь упёрся лопатками в стену позади себя. — Твоя очередь отвечать. — Я возвращаюсь домой, а ты мне мешаешь, — брюнет вздохнул, зажмуриваясь. Он выпил больше, чем следовало, поэтому реальность немного плыла перед глазами, однако нужно было держать себя в руках, что парень и пытался сделать. Чанёль лучшему хода дела не способствовал, наоборот, отвлекал и вызывал тупое раздражение, бьющееся где-то под рёбрами. — Чем же я тебе мешаю? — брови Чанёля приподнялись в удивлении, и он немного подвинулся, освобождая Бэкхёну проход. Но тот не сдвинулся ни на миллиметр. — Ты откуда в таком виде вообще? — С похорон, — коротко бросил Бэк, пряча глаза за длинной тёмной чёлкой. Пака тряхнуло, и болезненные воспоминания снова пронеслись в его голове мгновенной кинолентой. Он сглотнул и протянул Бэкхёну сигареты, поддев большим пальцем крышку упаковки. — Будешь? — прозвучало отчего-то очень хрипло и надрывно, словно голос вот-вот сломается, лопнет, как натянутая струна. Брюнет положительно помотал головой и достал одну сигарету, тут же зажимая её между губами. Он никогда не курил, да и не горел желанием попробовать, но почему-то сейчас в этом появилась какая-то острая, буквально безумная необходимость. Чанёль поднёс к его лицу зажигалку и попросил вдохнуть поглубже, что Бэкхён и сделал, тут же давясь горьким дымом. — Никогда не любил своего отца, — сказал он, пустым взглядом косясь на зажженную сигарету в своей руке. — И терять его оказалось хуже, чем я ожидал. Живёт человек живёт, ты к этому привык, а потом бам — инфаркт, и нет его больше, и уже не знаешь, как свыкнуться с этой мыслью. Ужасное чувство, хотя ты, наверное, понимаешь это не хуже меня. Чанёль молча кивнул, выдыхая горечь из лёгких. В свете уличного фонаря Бэкхён выглядел блеклым и измученным, потерянным и забитым, даже немного напоминал Паку его сестру. Он был ещё совсем мал, когда родители погибли, а она была подростком, чуть младше их с Бэкхёном, гораздо чувствительнее и ранимее. И, пожалуй, сейчас Чанёль без лишних размышлений бы сказал, что та трагедия буквально сломала её. К счастью, она смогла отвлечься от этого травмирующего опыта, но наложенный случаем отпечаток был непоправимым. Всё глубоко внутри противилось, кричало о том, что Бёну ломаться нельзя, ему нужно выкарабкаться, смириться, выжить. Трудности навалились на мальчишку со всех сторон, и ему, всю жизнь носящему розовые очки и живущему под покровительством удачи, теперь было невыносимо тяжело. Чанёль взлохматил ещё немного влажные волосы и, чертыхнувшись, выдернул у Бэкхёна из губ тлеющую сигарету, отправляя её в мусорку вслед за своей. — Иди сюда, — он, особо не спрашивая чужого согласия, схватил брюнета за руку и притянул в свои объятия, в глубине души понимая, что это — лучший способ остановить внутреннее кровоизлияние, которые заливало тоской все внутренности, топило, несмотря на все протесты. Сначала Бэкхён опешил, когда почувствовал лицом твёрдую грудь и судорожно бьющееся под ней сердце. А затем вздохнул поглубже и закрыл глаза, сильнее прижимаясь щекой, чувствуя, как влага с его глаз пропитала паковскую футболку. Почему в его объятиях было так хорошо? От него неприятно пахло сигаретным дымом, но за этим противным запахом проглядывались кисловатые нотки цитрусового геля для душа, и, возможно, описания лучше для Пака нельзя было придумать. Сам по себе он и был олицетворением фруктового аромата, погребенного за запахом сигарет. Бэкхён старательно избегал Чанёля все эти дни, потому что чужие шепотки и слухи преследовали его тенью, и он не хотел давать людям новую пищу для пересудов. А сейчас понял, что, как бы странно это ни звучало, он скучал. По человеку, которого толком не знает, но к которому его почему-то тянет. — Прости, — тихо сказал Чанёль, и его огромная ладонь легка на взлохмаченный тёмный затылок. Бэкхён тихо всхлипнул, обнимая парня за пояс. — Тебе тяжело, в том числе из-за меня. Я не хотел. — Ты не виноват, я сам нарвался… — Я видел твою дверь… Ты не заслужил этого, Бэкхён. Мне жаль, что тебе приходится проходить через всё это. Они стояли, слушая шум начинающегося дождя. Бён плакал, и его слёзы оставляли уродливые пятна на чужой серой футболке. Сколько раз его называли педиком за прошедшую неделю? Сколько раз он оттирал дверь в свою комнату от написанных краской оскорблений и угроз? И почему папа решил оставить его именно сейчас, когда жизнь и без того казалось ужасной и бессмысленной? Он не знал ответов на эти вопросы, и единственным возможным выходом из ситуации было бежать куда подальше от всех этих проблем, спрятаться куда-то, где никто и никогда не достанет. Почему-то сейчас, находясь в руках Чанёля, он чувствовал себя именно так, как нужно. Даже если завтра утром на его двери выцарапают уродливое «пидор», даже если заклеймят на всю жизнь, он ни за что добровольно не покинет этих объятий. Потому что сейчас он как никогда остро чувствовал, что его защищают. Ему никогда не нравилось быть слабым, поэтому он занимался спортом, долго развивался и физически, и умственно, чтобы была возможность дать отпор сопернику любого уровня. Тащить все невзгоды на себе, лишь изредка позволяя долгие разговоры с Кёнсу и Чондэ, казалось таким привычным и правильным, что он думал, что иначе быть и не может. Что ослабить оборону, доверить свою спину кому-то другому всё равно что стать посмешищем, добровольно подставиться под дуло пистолета. А теперь он, сам того не зная, доверялся тому, кого остальные считают монстром, лишённым человечности и представления о базовых нравственных ценностях. Но на самом деле он был добрее и честнее их всех. Теперь Бэкхён в полной мере понимал то, о чём тогда, в столовой, говорил До. — Ты побил его, верно? — тихо спросил брюнет, цепляясь пальцами за футболку на паковской спине. — Да. — Если они узнают, то выгонят тебя… — Нет. Не переживай об этом. — То есть тебе за меня можно переживать, а мне за тебя нельзя? Острый, недовольный взгляд столкнулся с чужим мягким и насмешливым. Бэкхён красивый, Бэкхён честный, он доброжелательный и интересный. Бэкхён чудесен. Чанёлю вдруг подумалось о том, что мир такого замечательного парня просто не заслуживает. Слишком много в нём грязи и несправедливости. — Ты и так тратишь слишком много нервов, еще не хватало за меня переживать, — он нехотя разомкнул руки, и Бэкхён отошёл, смотря немного разочарованно и обиженно. — А я бесчувственная скотина, поэтому мне не страшно. Брюнет грустно улыбнулся, цепляя ладонью чужие мозолистые пальцы. Наверняка, от игры на гитаре или, может быть, потому что он хорошо играет в баскетбол, а поверхность мяча довольно грубая. Тёплые руки, которые ещё несколько секунд назад согревали его, дарили ему защиту и заботу. Слухи — ничто. Чанёль гораздо лучше, чем о нём говорят. — Можно я останусь у тебя? Не хочу будить Исина, — Бэкхён посмотрел в сторону, не желая выдавать свою нервозность. Он продолжал держать Ёля за руку, мягко перебирая его пальцы. В ту ночь, много лет назад, Чанёль не смог защитить своих родителей. Он не знал, какая катастрофа поджидает их за углом, поэтому отпустил, надеясь, что липкое чувство тревожности внутри обманчиво. Сегодня Чанёль попытается защитить Бэкхёна, потому что знает, что внутри у него бушует шторм, пережить которой можно, лишь крепко удержавшись за его длинную, крепкую руку. И он ни за что не отпустит. Он мягко улыбнулся, переплетая с Бэкхёном пальцы, и потянул его ко входу в общежитие. — Конечно.