Мы часто ссылаемся на судьбу, которая как будто бы что-то за нас решила, но правда в том, что мы сами выбираем, жить ли в мире иллюзий, рождённых нашими обидами и ошибками, или оставить прошлое и двигаться вперёд.
«Как я встретил вашу маму»
Темнота. Густая и вязкая, сковывающая мысли и движения, заставляющая задыхаться и замереть, не в силах сделать даже вдох. За руку меня держала мать, и я, казалось, от этого должен быть чувствовать себя лучше — ведь со мной мой родной человек, та, которая всегда рядом и всегда поддержка, но на душе все так же было пусто. Будто выжжено все дотла. Мы вдвоем стояли у могилы и просто молча смотрели на место где был похоронен мой отец. Мы с ним никогда не были близки, и за последние пару месяцев я даже не вспоминал о его существовании, но сейчас — без него мне было пусто. Казалось, будто какую-то часть меня отрезали и сожгли, и тупая боль где-то посредине прямое тому доказательство. Мать тоже не плакала. Стройная и величественная, она стояла прямо как натянутая струна, держа меня под руку и обессиленно смотря на надпись гранитного надгробья.«Любимому мужу и отцу.
Навеки в сердце»
Горло саднило. Я больно прикусил щеку изнутри, когда почувствовал, что у матери начали дрожать руки. Снова. — Мам, думаю, тебе лучше пойти и отдохнуть. Взглянув на меня, она тяжело вздохнула, сильнее сжимая мое предплечье. Не поворачиваясь к ней я продолжил: — Я пока останусь. И она ушла, оставляя меня в одиночестве пялиться на кусок камня, напоминающий о том, что когда-то у меня был отец. Слез все еще не было. Никто не плакал на его похоронах. Когда я приехал людей было много — вся аристократия в разномастных нарядах и всевозможных оттенках черного была здесь, выражая свои соболезнования мне и матери. Крепитесь. Пусть Люциус покоится с миром. Надеюсь он попал в лучший мир. Нам будет его не хватать. Ложь. Сущая ложь, пропитанная почти что ядом в каждом слове. Я не хотел этого слышать. Мне не хотелось этого видеть. Все, чего мне хотелось — сбежать настолько далеко, чтобы никого не знать и не видеть. Я не хотел сюда ехать. Даже ради матери. И когда уже стоя на перроне я собирался развернуться и уйти обратно в свою комнату меня остановила одна единственная мысль, которую мне сказали днем ранее. — Да, это сложно. Но ты сильнее этого, и ты должен быть поддержкой матери. Ты сможешь, Драко. Я в тебя верю. И этот пронзительный взгляд оленьих карих глаз. И сел на едва влажную от росы траву. Что бы ты сказал, отец? Каким бы было твое лицо, когда ты бы узнал, что приехать сюда меня убедила грязнокровка? Вмиг передо мной будто наяву предстало его лицо. Холодное и неустанно бесстрастное. В детстве я мечтал быть им. Мечтал, что вырасту и стану настолько на него похож, что он будет мной гордиться. Я обожал когда мама говорила, что я копия отца, и ласково гладила по голове. И ненавидел, когда она сказала это три месяца назад. — Ты копия своего отца, — все так же ласково шептала она, поглаживая меня по руке и отправляя Хогвартс-экспрессом. Я не знаю, отец. Может мне стоит попросить у тебя прощения? Ты умер два дня назад, но для меня тебя не стало уже очень давно. Я плохой сын? Или человек? Я не знаю. Мне было плохо. Пусто, тяжело и невыносимо. Я сидел неподвижно и молча, пока не почувствовал, что по щеке все же скатилась одинокая слеза, а на плечо опустилась чья-то рука, успокаивающе поглаживая. — Мама, — прошептал я. — Тебя не было очень долго. Пойдем. Я пробыл дома два дня. Полночным призраком напоминая о своем присутствии только во время ужина. И уехал обратно в школу как только смог. Но в голове все еще неприятно холодило повторяющимися шепотками пришедших на похороны людей. Какая жалость. Говорят, что он последнее время не дома был, а в Азкабане. Интересно, за что его? Наверное, по ошибке. Не мог же он Тому-кого-нельзя-называть все еще прислуживал? Он же еще давным-давно сгинул, Люциус не дурак. Да, не дурак — Пожиратель смерти. А я — его копия. Пожиратель смерти младший. В Хогвартсе дышать было легче. Здесь будто воздух был пропитан прохладой и весельем, а мельтешащие люди заставляли забыть о том, что мы учимся на руинах былого мира. Они не помнили, но и не помнили те люди с похорон, однако разница между детьми, забывшими войну, и взрослыми, забывшими о своем предательском прошлом — колоссальна. Все вокруг суетились, смеялись и гудели, но для меня мир замер. Вернувшись в замок, я просто дошел до своей комнаты и запер дверь на несколько замков, не забыв также и за окна. Проклятые окна. Рисовать не хотелось. Видеть кого-то — тоже. И я просто молча пялился в потолок, полулежа на дряхлом старом диване. Спустя какое-то количество времени я услышал слабое поскрябывание по двери, а затем ручка дернулась. Дверь не открылась — не зря я запер её на несколько замков. С той стороны двери я слышал голос. Он напоминал мне что-то, что я так отчаянно в какой-то момент пытался забыть. Смерть. — Драко… И вот… Она. Я не знал, как ей удалось прорваться сквозь все те преграды, что я установил, и почему она так быстро это сделала, но Гермиона Грейнджер уже была здесь, неуверенно сжимая в руках лямку своей большой коричневой сумки и прикусив нижнюю губу грустно смотрела на меня. Как будто не просто в глаза — в саму душу. — Я подумала, что ты… Я испугалась, Драко, пожалуйста, не делай так больше. Окинув её взглядом, я пожал плечами: — Что именно? Не сиди больше на диване? Не закрывай дверь, чтобы никто не зашел? Будто невозмутимо улыбнувшись, я не сразу понял, что улыбка больше походила на оскал. Невозмутимый — вот каким я должен был быть. Человек, которого не трогает ничего в мире. Слизеринский принц, которого волнует только он сам. Не человек — ледяная глыба. И я не справлялся. Она нахмурилась на миг, опуская сумку просто на пол и тут же отпуская злость, уступая место жалости. Снова. Ты жалок, Драко. Ты чертовски жалок. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Я же вижу тебя, Драко. Смотреть на неё снизу вверх было чем-то подобно тому, что и смотреть на солнце — оно пытается тебя согреть, но от того, что ты смотришь на него, тебе жжет настолько больно, что ты не замечаешь, как появляются слезы. Я тоже не заметил. Пока она просто молча не положила свою ладонь на мою щеку и не вытерла проклятую слезу своим большим пальцем. Я плакал. Молча и безудержно, как будто во сне, а не наяву. Я молчал, она молчала тоже, просто поглаживая мое лицо тонкими пальцами. Я совсем не заметил, что наклоняю голову, пытаясь быть ближе к её руке, и вообще будто не помнил, когда накрыл её руку своей. Мне было тепло. — Я не могу понять. Мой шепот разрезал тишину, разрушая всю атмосферу. — Сколько не пытался. Я отвел глаза, роняя руку. Гермиона тоже опустила руку, и вмиг стало холоднее, казалось, раз в десять. — Он мой отец, и сейчас я чувствую пустоту от того, что его нет. Мы не были близки, хоть сколько я не старался. В детстве все часто говорили, что я буду достойной заменой ему, что я — его точная копия и вырасту его достойным продолжателем. Она села рядом со мной. Я скрестил руки, положив их на колени, пялясь на дурацкую кукушку. — Я обожал это. Мне хотелось быть на него похожим. Я старался ходить как он, говорить, как он, иметь прическу как у него, и каждый раз, когда он просто чуть приподнимал уголок губ и говорил: «Замечательно, Драко» — я был в восторге. Мне казалось это наивысшая форма похвалы и любви, которую отец может выразить сыну. Гордился собой в эти моменты. А потом недоумевал, видя, как других детей отцы хвалят просто за то, что они есть. Что обнимают, потому что хотят подбодрить, что плачут, когда отправляют на поезде далеко от дома, еще не расставшись, скучая. Челка упала мне на лоб, и я тряхнул головой, смахивая её в бок. Гермиона сидела рядом, не прерывая меня, а просто слушая. И с каждым словом я не мог остановиться все сильнее. — Я всегда боялся. Что я недостаточно хорош, что от меня легко отказаться и если я вдруг сделаю что-то не то, то отец найдет себе просто другого Драко — послушного, примерного и еще более чистокровного. Иногда я не выдерживал — срывался на Поттере — потому что раз меня отверг даже неизвестный мне шрамоголовый мальчик, то могут уйти и остальные; Крэббе и Гойле — за то, что за все годы которые мы друг друга знали я все еще не мог назвать их друзьями, особенно после того, что видел, искоса взглядывая на вас. Срывался на тебе — той, кого приказано ненавидеть из-за самого твоего рождения, но превосходящей меня по всем предметам. Почему ты? Я повернул голову, встречаясь с ней глазами. Гермиона неуверенно склонила голову, заправляя выпавшую из косы прядь за ухо. На мгновение её выражение лица перенесло меня в то время, которое я так сильно гнал как можно дальше. Истошный крик, разразившийся у меня в голове будто поразил грудь Круциатусом. Схватившись за сердце, я зажмурился. — Драко, все в порядке? Грейнджер схватила меня за плечо, заглядывая в глаза. Шоколад. Горячий настолько, что можно обжечься — её глаза были им. Они заставляли меня тонуть. — Почему ты? Я снова шептал, легко покачивая головой. — Ты была там снова и снова. Лучшая там, здесь, везде. Мой отец узнал о тебе и спрашивал. «Кто такая Гермиона Грейнджер?» — это было первое, о чем он спросил у меня как только я вернулся домой после первого куса. «Почему она, а не ты?» — второе, что я услышал. Мой легкий смешок заставил её застыть. — Ты ненавидел меня, да? Я думала виной только кровь. — Она была. Но курсе на пятом перестала. После того как я понял откуда идет вся эта идея и что я его волную не больше чем Винки, то окончательно бросил идею ненависти к крови. Я просто понял, что зря видел что-то в том, что называлось пустота. Потом была война. Она отвернулась. Война — то, от чего мы оба пытались уйти, но на чем в итоге и застряли мы оба. Рука её медленно начала соскальзывать с моего плеча, но я удержал её руку на месте, накрывая своей. Гермиона снова на меня посмотрела — глаза её расширились и, казалось она была испугана. — Война убила не только его, но и меня. Я глубоко вздохнул, прикусывая губу, чтобы не дрожала, и в упор смотрел ей в глаза. — Я никогда не говорил так много, и, думаю, я уже почти жалею об этом, но я устал. Я действительно устал дрожать от страха как последний трус, думая, что вот она — смерть, придёт и заберет меня, ведь я так часто был на грани, скользя по лезвию ножа — чужой среди своих и все равно не свой посреди чужих. Я все еще вижу эти кошмары. — Что в них? — Её голос дрожал. — Смерть. И это повторяется из раза в раз. Девушка из моих кошмаров, — я все еще не хотел говорить, что это была она сама, — умирает. И я бессилен. Я мимолетом взглянул на её левую руку. Кофта прикрывала её шрам своими длинными рукавами, но последние две буквы все же было видно. — Это я виноват. Прости. Отпустив её руку, я развернулся, собираясь вставать. Дурак. Дурак, дурак, дурак. — Что? Нет. Гермиона схватила меня за оба плеча, разворачивая к себе и привставая на диване на коленях. — Да, ты был там, но именно ты сказал Псам о том, что это не мы с Гарри. И, — она замялась, но точно так же уверенно произнесла, — и это не ты вырезал мне… это. Я опустил голову. Да, не я. Моя тетя. Я и не понял, почему вдруг стало так тепло, когда внезапно почувствовал, что она обнимает меня, прижимаясь настолько близко, насколько это вообще возможно. Её руки обвили мои плечи, а наши щеки касались друг друга. Неуверенно и неловко я обнял её в ответ, роняя голову ей на плечо и обхватывая за талию. Знакомое чувство тепла обволокло, казалось, всего меня, и я зажмурился, вдыхая легкий шлейф её шампуня. — Помнишь, я говорила, что ты не один? Я повторю это снова. Ты не один, Драко. Не только потому что я здесь, но и потому что я такая же. Наверное, и с памятью у нас не получилось из-за этого. Но мы должны выстоять. Её голос дрожал. — Не столько назло, сколько и ради нас самих. Я соболезную насчет отца, хотя мне тяжело это говорить ты знаешь почему. Но это не значит, что ты заслуживаешь расплачиваться за грехи своих родителей. И… других родственников. Сейчас ты — это ты, и если раньше бы я лучше скормила Клювокрылу, то сейчас… Я простила тебя, Драко, и спасибо, что сказал все это. Я прижал её к себе крепче, пытаясь запомнить эти ощущения. Она жива. Она выжила. И будет жить. Гермиона немного отстранилась, заглядывая мне в глаза и оставаясь настолько близко, что, казалось, наши носы вот-вот соприкоснутся. Меня настигло чувство дежа-вю, и я почувствовал будто разряд молнии по телу. Уверен, она чувствовала это тоже. Взгляд мой переместился на её губы, а дыхания наши смешались. Стало жарко, и я уже заранее клял себя, переставая себя же контролировать. Я не смогу сдержаться как тогда. Сейчас я бессилен. Я начал склоняться ближе к ней, но Гермиона напряглась, и руки её сжались в кулаки, сминая мою рубашку. — Девушка… из твоих кошмаров, — она шептала едва слышно, и в голосе сквозила напускная беспечность, — она в порядке? Миллиметры между нами сокращались, и, едва дыша, я почувствовал, как она тоже склоняется ко мне, а руки обвивают меня крепче. — Да. Она рвано выдохнула. — Она передо мной. И я поцеловал её. Я целовал Гермиону Грейнджер и мне казалось, будто все время утекает сквозь пальцы, ведь мгновения казались часами. Мои губы касались её почти что робко, и в момент, когда я, положил свою руку на её затылок и подался вперед сильнее и не почувствовал ответа, тепло ушло. Дурак. Дурак, дурак, дурак! Я открыл глаза, отстраняясь, но Гермиона снова прижалась своими губами ко мне, обхватывая мое лицо руками и углубляя поцелуй. Меня целовала Гермиона Грейнджер. И я не собирался это прекращать. Я дернул за эту дурацкую ленту, расплетая волосы, и они рассыпались по её плечам — тяжелые и густые. Меня накрывало будто сладкой негой, и я почти не чувствовал времени, пока не начинали болеть легкие от нехватки воздуха. Но едва заканчивался воздух, как я снова я снова целовал её сильнее, чем, я уверен, кто-либо вообще мог. Я сошел с ума. Или только сходил? Не знаю. Мне было все равно. Живая-мертвая девушка из кошмаров была живее всех живых. И она целовала меня с такой яростью, что, я уверен, в ней зажглась былая гриффиндорка. Она отстранилась от меня, оставляя ладони на плечах и все так же закрыв глаза, соприкасаясь лбами. Я попытался снова коснуться её губ, но она мягко надавила на мои плечи. — Не нужно. Она заправила прядь за ухо, шепча и пытаясь отдышаться. — Почему? — Это не… Мы не должны… — Почему мы не должны, Грейнджер? Её взгляд стал потерянным и бесстрастным. Снова. — Потому что мы не можем, Драко, это неправильно, ты… Я сжал кулаки, хмыкая. — А что тогда правильно, Грейнджер? Бегать всю жизнь разделяя черное и белое прожить в ненависти, только потому что мы помним, а другие нет? Мы, кажется, пришли к одному выводу, но я, кажется, ошибся. Встав с дивана я просто ушел из комнаты, громко хлопая дверью и коря себя за глупость. Я шел прямиком к Астрономической башне, на своем ходу не видя никого и ничего, сгорбившись и засунув руки в карманы. Я злился, был обижен и взбешен, и пока я шел, я понял, что вообще сейчас творил. У меня умер отец. Я скорбил. И позволил ей как губке впитать тот гнев, что копился во мне все это время. Я целовал её от злости, гнева и скорби. Я целовал, чтобы ощутить хоть что-то позитивное, и чтобы избавиться от всего того, что грузом тысячи камней лежало на моих плечах. Дурак. Идиот. Остановившись у самого входа в зал башни, я замер на миг. Это место, где умер Дамблдор. А также моя совесть и детство. Зайдя туда я направился к балкону. На широкой террасе не было никого. Я сел, опираясь головой о холодную стену и согнув одно колено положил туда руку. Ты слышишь меня, отец? Твой сын — не тот, каким ты хотел его видеть, но он тот, кем он сам выбрал быть. Я устал быть твоей тенью и тем, кого знают только благодаря родовому имени. И я изменю это. Где-то сбоку слышались шаги. Я не поворачивал головы, просто так же наблюдая за звездами. Человек сбоку молчал вместе со мной минут пять, и только потом заговорил: — Ты выглядишь другим. Поттер. Конечно. У меня не было сил грубить или строить из себя Малфоя-старшего, так что я просто закрыл глаза и позволил себе просто быть собой. — Надеюсь. Поттер хмыкнул. — После всего, что произошло, я и не думал, что ты будешь таким. — Каким, Поттер? Уставшим и грустным? Да, мне чертовски грустно, у меня отец умер, и я… — чуть не сказав что-то личное про Гермиону, я осекся. Нет. Нельзя. — И ты обидел Гермиону? Его голос звучал обвинительно, будто он уже все знал. — Нет, — отрезал я, — я бы никогда её не обидел. Я не сразу понял, что сказал — не успел даже подумать, как понял, что это правда. Я не посмею её обидеть, а скорее обижу того, кто посмеет к ней приблизиться. Внутренний голос, ехидно нашептывая сразу же напомнил мне о случившемся поцелуе полчаса назад. Я мерзок. Я должен был все исправить. — Я так и понял. Мы снова замолчали, но спустя несколько минут он снова первым нарушил тишину. — Вы оба кажетесь ближе. — И что с того, Поттер? Тебе какое дело? Даже если так и есть, то что? — Ничего. Абсолютно ничего. Его абсолютное спокойствие выводило из себя. И напоминало Дамблдора. — Это ведь она тебя искала. Я повернул голову, сталкиваясь с ним взглядом. — Она просила тебя найти. Я молчал, пораженный его словами. Я идиот. Она беспокоилась обо мне. Даже несмотря на то, что я сделал. Она хотела меня утешить, а я на неё набросился. — И, знаешь, я не буду препятствовать. Во-первых, вы взрослые люди и разберетесь, сами, во-вторых, я видел и твое отношение к ней. Я отвернулся от него, снова переводя взгляд на звезды. Мое отношение к ней… Где-то в сердце защемило и я, скривившись, горько усмехнулся. Дурак. Идиот. — А в-третьих… Мы все уже не те люди, ведь так? Я покачал головой. — Да. Совсем не те. Даже ты, Поттер. Его тихий смех разнесся по терассе. Было тихо, но на душе покоя не было. Да, мне было плохо, но это не было оправданием, чтобы причинять ей боль. Я должен был исправить все. Я должен был извиниться. Глупо было отрицать, что Грейнджер не была мне дорога — и я не мог её потерять так просто. Поэтому собравшись с мыслями я встал и, отряхнув брюки, пошел обратно в комнату, надеясь встретить там её. — И еще, Малфой, — я остановился, желая дослушать Поттера, — я убил Волан-де-Морта как-то, так что если ты сделаешь ей больно, я задушу тебя голыми руками. Мерлин. Резко развернувшись, я посмотрел на него, пытаясь осознать его слова. Поттер просто пялился в темноту ночи, расслабленно сидя на полу. Он помнил. И позволил себе жить. Он жил. И всегда обо всем помнил. Я поспешил к комнате быстрее, чем только мог. Мне было плевать на Филча, его кошку, Пивза и кого еще. Мне было плевать, ведь главное — быстрее к ней. Пока я не потерял кого-либо еще. Раскрыв настежь дверь мое сердце пропустило удар — она все так же была там, с заплетенными одной палочкой волосами и с книгой в руках. Ворвавшись в комнату я рывком закрыл дверь, уже переходя на спокойный шаг. — Ты бежал? Гермиона склонила голову, обеспокоенно глядя на меня, обняв себя за плечи и вставая с дивана. Она подошла ко мне ближе и мы стояли на расстоянии вытянутой руки. — Прости. — Что? Я тяжело дышал, и, облизнув губы, снова повторил. — Прости меня. Я понимаю, я не должен был. Это не должно было произойти так. Не когда я в ярости от его смерти, а ты просто хочешь меня утешить. Она схватилась правой рукой за цепочку на шее и принялась её теребить. Грейнджер всегда так делала, когда была обеспокоена. — Я поцелую тебя снова, — не став медлить сказал я. — Но тогда мы оба будем готовы. Она смотрела на меня исподлобья и немного недоверчиво, и я не понимал, что за мысли крутятся у неё в голове. Хотела ли она того же, чего и я? Или я здесь один с этими дурацкими чувствами? Готова ли она рискнуть? Хочет ли? Я нахмурился, уже ожидая услышать отказ, когда она поразила меня своим робким: — Хорошо. Она сделала шаг назад, скрещивая руки за спиной. — Мы с тобой много всего натворили сегодня, и уже вполне поздно, так что, наверное, пора расходиться. — Да, — я кивнул, смотря как она удаляется в сторону одной из спален нашей комнаты. — Спокойной ночи, Гермиона. Она остановилась у самой двери, вполовину обернувшись. — И, просто для справки — я целовала тебя не потому что хотела утешить. Доброй ночи, Драко. Дверь за ней закрылась. На дворе была ночь, но на душе сияло солнце.