Для вашей безопасности ведется видеонаблюдение

Глава двенадцатая, в которой Малкольм находит способ победить Режим, а Джейми не готов заплатить за это столь высокую цену. *** Ди обошла вырванный из асфальта фонарный столб и встала на цыпочки, чтобы брызнуть черной краской на линзу камеры наблюдения, как говорила та леди из видеообращений. Дворы многоэтажек, где они с Мелли прятались в последнее время, были помечены нарисованным глазом – символ означал, что все «глаза» Режима выведены из строя, а жители уничтожают дроны, стоит лишь тем появиться, – однако в центре города, в самом сердце Режима камеры не оставались слепыми надолго. Вестминстер был опасной территорией, но, как показала бомбежка Брикстона, о безопасности в Лондоне не стоило и мечтать. Дама из Сопротивления любила поговорить, но в одном она была права: можно потерять все, даже смирно сидя дома на собственном диване. Зато вылазка на все еще дымящееся место схватки сулит неплохую прибыль. Мелли, шедшая первой, громко прошептала: – Там везде тела! – А оружие? – Целый вагон. Ди повернула за угол. Судя по соотношению трупов в сером и черном, Сопротивлению удалось выиграть этот раунд. Ну и хорошо. Ди доверяла боевикам подполья не многим больше, чем правительству, – реки крови не пересохнут, приди они к власти, – и все же на данный момент не Сопротивление ровняло с землей многоэтажки... Так что она болела за революционеров, как болеют за футболистов из сельского клуба, непонятно почему играющих против Манчестер Юнайтед, и, в принципе, не ожидала от них победы. Когда-то давно у нее была работа – еще до того, как экономика развалилась и стало невозможным найти даже неоплачиваемое место для накопления опыта. Девушка, которой она была тогда, вздрогнула бы при виде разорванного пулеметной очередью тела, пробитого черепа, внутренних органов и красного месива, утекающего в сточную канаву вместе с холодным дождем. Однако теперь Ди даже и ухом не повела. Толкнув скупщикам то, что плохо лежит, можно было заработать намного больше, чем те жалкие крохи, которые бросал людям Режим. Обе девушки начали снимать с солдат автоматы, обещающие хорошую прибыль, и идентификационные карты, которым вообще нет цены, если знать правильных людей; Ди знала. Вдруг из переулка послышался чей-то стон. Мелли резко повернулась на звук: – Даже не думай: слишком опасно! Ди поползла к павшему боевику и сняла балаклаву, под которой обнаружилось лицо красивой молодой женщины. Она дышала, но была без сознания; на подбородке засохла кровь от прокушенной губы. Мелли была права: уличные банды заплатят за сегодняшнюю добычу намного щедрее, чем Сопротивление; кроме того, если тащить по улицам раненого боевика, то тебя могут принять за одного из них. Даже если у обеих девушек когда-то и была совесть, после трех лет под железным каблуком Режима от нее ничего не осталось. Поэтому то, что сделала Ди, впоследствии было списано ею на временное умственное помутнение, от которого никто не застрахован. *** Сэм спала. Ей снились какие-то нечеткие фрагменты: переулок, липкие от собственной крови пальцы, выглядывающие из окон любопытные, две склонившиеся над ней девушки в пуховиках... Потом все посерело, и она проснулась с непереносимой болью в ноге и именем Мириам Атертон на губах. Она лежала на койке, отгороженной от ряда таких же кроватей занавеской из казавшихся древними простыней. Свет керосиновых ламп, просачиваясь сквозь пожелтевшую ткань, создавал непривычный уют и обрисовывал острый профиль Малкольма – осунувшегося и с воспаленными глазами, будто откомандированного к больничной кровати из самого ада. – Ужасно выглядишь, – прохрипела Сэм сквозь потрескавшиеся губы. Малкольм потер переносицу. – А ты – как благотворительный ролик Хизер Миллс (прим. пер.: бывшая жена Пола Маккартни, которая после ампутации ноги активно поддерживала благотворительные организации, собирающие средства для пострадавших от противопехотных мин). – Наклонившись ближе, Малкольм убрал с лица Сэм прядь волос. – И когда это ты успела проебать все мозги? Я же сказал, что мне нужен отвлекающий маневр, а не гребаная кульминация из «V – значит вендетта» (прим. пер.: в конце фильма главные герои взрывают здание Парламента). Каким местом ты вообще думала!.. Пытаясь сесть в кровати, Сэм заметила у изножья Сандиипа, развалившегося на стуле и похрапывающего, но тут ее пронзила такая боль, что Сэм едва не закричала. Она старалась думать, несмотря на агонию, старалась вспомнить… Нужно было обязательно что-то передать Малкольму… какое-то важное сообщение, не позволившее ей умереть мученической смертью… – Флэшка, – наконец проговорила она. – Эмма тебе все рассказала? – Когда Малкольм отвел взгляд, Сэм, сглотнув, решила избавить его от необходимости отвечать, чтобы никто не слышал, как сорвется его голос. – Значит, нет… А что же Олли? – он покачал головой, все еще отказываясь смотреть ей в глаза. – Боже правый… Малкольм, мне так жаль… Это все моя вина… – Золотце, ты ни в чем не виновата. Я обязан был тебя остановить. Сэм несколько раз глубоко вздохнула, стараясь не обращать внимания на жжение в глазах и сухость во рту и говоря себе, что будет оплакивать Эмму потом, когда появится время на такую роскошь, – да и Олли тоже, хоть тот и был эгоистичным придурком. Она поймала ладонь Малкольма, все еще приглаживающую ее волосы, почувствовала дрожь в иссохшихся пальцах и прижала их к своей щеке. Боже, ей не хотелось даже задумываться о том, что могло заставить его трепетать теперь – после всего пережитого. – В файле встретилось одно имя… – Увлеченная воспоминаниями, она случайно шевельнулась, и ногу опять прострелило внезапной очередью. Сэм прикусила кулак и полулежала зажмурившись, пока снова не смогла дышать нормально. – Мириам Атертон, дочь канцлера. – Мы уже знаем, – из-за занавески высунулся Джейми, по-прежнему немножко бешеный и полный жизни, которая, казалось, покинула Малкольма. – Хэй, я слышал, что ты разъебала ДоСАК круче, чем в свое время Хью Эббот! – Пиздуй отсюда, – сказал Малкольм. – Бедной девочке нужен отдых. – Бедной девочке нужна больница, – послышался новый голос. Среднего возраста женщина, которая была на голову ниже Джейми, протиснулась мимо него за перегородку. – Но я бы удовольствовалась тишиной и покоем, которых она не получит, пока вы тут выясняете отношения. – Это Эбби, – представил женщину Малкольм. – Она спасла тебе жизнь. Судя по всему, она спасла целую нацию, хоть и не настолько оперативно, как хотелось бы. – Эбигейл Нкенг. – Она частная медсестра юной Мириам Атертон. Сэм закашлялась и крепко сжала руку Малкольма. – Ты должен объяснить мне, что тут у вас происходит. Из-за слепящей боли, то и дело подступающих к глазам слез и парализующей волю утраты было трудно вытащить из троих присутствующих хоть какие-то факты, однако Сэм справилась: три года назад Мириам пережила теракт с применением Белой Смерти, но фактически потеряла всю связь с миром; возглавивший тогда правительство канцлер – основоположник Режима, самый влиятельный политик во всей стране и одновременно отчаявшийся отец – задался целью любой ценой поддерживать в дочери жизнь. Он спрятал ее ото всех, даже от собственного кабинета, и организовал минимальное количество необходимых для ухода за ней медсестер, в том числе Эбби. Канцлер установил безжалостную диктатуру, потому что однажды не сумел защитить самое главное в своей жизни; оплел страну сетью тюрем, границ и контрольно-пропускных пунктов, потому что боялся сам. Эбби рассказала, что мягкий сломленный человек, навещающий дочь, разительно отличался от канцлера на экране телевизоров. Мириам, объяснила она, и была тем секретом, на который Лоуэлл наткнулся в ДоГП, той тайной, за которую Эмма и Олли отдали свои жизни. Дочь была величайшей любовью канцлера, его единственной слабостью и тщательно охраняемым исключением из всех правил Режима. – Остальные давно бы ее убили, – сказала Эбби. – Ну или забрали бы для проведения экспериментов, чтобы выяснить, почему она выжила. На нее ведь тратится много государственных ресурсов – на «недочеловека», как теперь принято говорить. – Ладно, – прервал ее Малкольм. – Все на выход. – От Сэм не укрылся взгляд, которым обменялись мужчины, прежде чем Джейми исчез за занавеской. Стоило ему уйти, как Малкольм словно осел на стуле. Сэм подняла руку, чтобы потрогать его щеку: та горела, будто огонь изнутри пожирал ссохшееся тело. Малкольм выглядел ужасно, таким потерянным и неспокойным, что – будь он другим человеком, а Сэм относительно здоровой – она непременно обняла бы его. – Я обычно не рассиживаюсь у кроватей поверженных воинов, – пробурчал он. – Мою работу никто за меня не закончит. – Знаю, – шепотом ответила Сэм. – Иди занимайся своими делами. Я отсюда никуда не денусь. Тут в его глазах мелькнула та искорка, которая однажды так очаровала Сэм и до сих пор заставляла ее следовать за ним, несмотря ни на что. Малкольм улыбнулся одним уголком рта, наклонился ближе и прошептал: – Неужели ты действительно думала, что я справлюсь без тебя? Что эта ебучая революция выживет, если тебя вдруг не станет? – Другого выхода не осталось бы, – с трудом ответила Сэм. – Малкольм, я ничего не помню. Как вы меня нашли? – Это все мамашка-угрюмашка и ее бредятина про Четвертый сектор. Как со скаутами, бля: нашел кошелек в электричке – отнеси в полицию; нашел полумертвого революционера рядом со взорванным правительственным зданием… – Отнеси в подземку. – Ну да, что-то типа того. – Это же из ее последнего обращения к народу. – «Мы должны быть глазами и ушами друг друга», – процитировал Малкольм с плохим английским акцентом и знатной долей сарказма. – Сентиментальная бессмыслица помогает пережить день, но, к сожалению, не помогает выиграть войну. – Похлопав Сэм по руке, Малкольм поднялся и прошаркал к умудрившемуся проспать весь разговор Сандиипу. Разбудив молодого человека, он добавил: – Из-за твоего геройствования придется теперь нам с Джейми спасать страну от сраных фашистов. Спасибочки, бля. Сандиип моментально оказался у изголовья кровати. По его щетине и фиолетовым мешкам под глазами можно было догадаться, что сон на стуле был для него первым за последние дни. – Эй, ты. Позаботься о том, чтобы она отсюда никуда не свалила, – бросил ему Малкольм. Сэм еще долго смотрела на занавеску, за которой исчез ее бывший босс, и надеялась, что его «дела», какими бы они ни были, обернутся для всех спасением. *** Малкольм сумел добраться до противоположного конца туннеля и захлопнуть за собой дверь, прежде чем разразился бесконечным приступом кашля. Джейми, задержавшийся в лазарете, изо всех сил притворялся, будто ничего не слышит. – Ему стало хуже? – Судя по всему, незапланированная операция на ноге Сэм, проведенная в условиях острой нехватки буквально всего, не усмирила профессионального инстинкта Эбби. Джейми бы должен был радоваться – конечно, он был премного, блядь, благодарен, – однако у Эбби имелась раздражающая привычка с клинической точностью говорить о том, что до последнего хотелось игнорировать. – Это все фигня, просто грипп. Сейчас у всех такое. – Этим подозрением Джейми еще ни с кем не делился, да и Малкольм, вероятно, не признавался в такой возможности даже себе самому. В любом случае, Джейми «не слышал», когда Тим предложил боссу закрыться в карантинном туннеле, хотя и получил удовольствие от последовавшей за этим взъебки. Опять же, если на пропитанной уксусом тряпке, закрывающей Малкольму половину лица, появлялись красные пятна, они могли быть чем угодно, но только не кровью. – Ему Режим ватербордингом всю дыхалку похерил, так что кашляет он постоянно. – Джейми, на секунду зажмурившись, подумал, не пойти ли все-таки за старым хреном, даже если это кажется самоубийством: Малкольму действительно стало хуже. Рука Эбби застыла в нескольких сантиметрах от Джейми, будто женщина хотела его утешить, но не без причины боялась быть укушенной: – В этом же нет ничего страшного. Антибиотики сразу помогут. – Ага, только вот антибиотиков-то у нас и нет! – Джейми мысленно заклинал босса вернуться, прежде чем разговор примет неприятный оборот. В идеальном случае – с изощренным планом, который положит конец этой гребаной войне. Однако Малкольм затих где-то за дверью. Джейми насторожился. К счастью, до его слуха все еще доносилось дартвейдеровское дыхание, так что бежать на помощь было пока рано. Так хотелось, чтобы Малкольм на ком-нибудь уже сорвал свою злость! Но за долгие часы между появлением Сэм и той минутой, когда Эбби смогла сказать, что раненая, скорее всего, выживет, он не проронил ни слова. О смерти Олли и Эммы он узнал из хвастливого видеообращения Вебера, после которого Малкольм, постарев будто на тысячу лет, пробормотал несколько пугающе ванильных по его меркам ругательств и пошел молча бдеть у изголовья Сэм до самого ее пробуждения. Не то чтобы Джейми беспокоился. Для этого нужно было бы сначала признать, что сохлый мудозвон смертен, однако Джейми скорей бы отсосал у Пирса Моргана, чем позволил такой кощунственной мысли материализоваться. *** Остатки приближенных Никола уже ждали в ситуационном центре, когда Малкольм вошел, прихрамывая и глядя строго перед собой покрасневшими глазами. Сама Никола была почти такой же уставшей: она ревела не переставая из-за долбоеба, который поставил крест на ее политическом будущем, и Джейми завидовал ее способности реагировать по-человечески, даже когда весь мир будто резко свернул направо, в сторону апоКАЛипсиса. И все же Джейми казалось, что у них был повод для некоторого оптимизма. Появилась возможность нанести хоть и не смертельный, но ощутимый удар по Режиму, так что через десятки лет ни один задрипанный историк не сможет сказать, что Сопротивление сдалось без боя. – То есть мы собираемся его шантажировать? – недоуменно уточнила Никола. – Чтобы подал в отставку, иначе расскажем всему свету о его дочери-инвалиде? О том, что человек, ответственный за полмиллиона смертей, на самом деле ханжа? Прям так и вижу, как все в ужасе от него отвернутся. – Я бы тоже предпочел сочный скандал с мальчиками по вызову, но придется довольствоваться тем, что есть, – ответил Малкольм. – Вы подниметесь на поверхность с Тимом, ручным дроном Сандиипа и всеми оставшимися боевиками, чтобы потребовать у обколотой ботоксом геморроидальной шишки немедленной и безоговорочной капитуляции. Если сможете, захватите пару новостных каналов. Чтоб все знали, что вы треплетесь не просто так. – Но ты же понимаешь, что канцлер в отставку не уйдет, – встрял Тим. – Да, у него есть скелеты в шкафу, ну и что? Этого недостаточно, чтобы свергнуть правительство. Даже если избавимся от Атертона, его место займет Лоуэлл или любой другой жулик, поджидающий в кулуарах. – Отставной солдат обвел взглядом собравшихся. – Неужели вы не понимаете, что наш план им только на руку? Барри, хоть и не без ущерба для собственной гордости, поддержал его: – Тим прав. Эта задумка не выгорит, Никола. Джейми все время сидел молча – только под столом подергивалось колено – и ждал, ждал, ждал реакции Малкольма, который, казалось, удерживал свои прикрытые тряпьем кости в вертикальном положении исключительно с помощью силы воли. Однако боссу даже кивнуть не пришлось, чтобы Джейми понял, когда пришла пора возразить: – Никто ничего не говорил об «отставке». – Требуйте безоговорочной капитуляции, пока мы не отняли у канцлера последнюю возможность для выбора, – сказал Малкольм. Достав многострадальный телефон, он театральным жестом нажал на кнопку, чтобы перезвонить Лоуэллу. – Росс, дружище… Девчонка у нас, и мы все знаем. Все еще хочешь предложить нам сделку? Джейми насладился последними секундами блаженного неведения, которых хватило, чтобы рыкнуть остальным: «Принимайтесь за дело!» – прежде чем направиться в технический блок, где, как он чувствовал, его будет ждать Малкольм. *** – Мы же не собираемся всего лишь рассказать возмущенному народу о ее существовании, ведь так? – спросил Джейми на фоне гудения вентилятора. Малкольм поднял на него взгляд и медленно, по-змеиному моргнул. В свете керосиновой лампы он походил на демона еще сильнее, чем обычно. – Нет, не собираемся. – Никола в курсе? – И Джейми тотчас же сам ответил на собственный вопрос: – Конечно нет. А Сэм? – Не строй из себя ебучего простачка. Сэм – это все, что осталось чистого и хорошего в этом мире. Кроме того, я, фигурально выражаясь, поставил на нее все свои деньги. Ей нельзя марать руки, потому что в один прекрасный день она станет премьер-министром, усек? – Малкольм подошел ближе таким неровным шагом, будто вот-вот мог завалиться набок. Несмотря на зреющую ссору, которая грозила затмить своими масштабами даже самомнение старого хрена и положить конец их дружбе (вместе с тем, что никто еще не решился назвать отношениями), каждый инстинкт внутри Джейми требовал сделать шаг навстречу и крепко обнять Малкольма, передав ему часть своей силы. – Только ты знаешь. – Малк… – Я бы и сам это сделал, но ты же понимаешь… – Он показал свою изувеченную кисть, которая выглядела в полумраке голой веткой. – Кроме того, я еще никогда не держал в руках оружие. Джейми… Этих людей невозможно пристыдить. Я не вижу другого выхода. – Ей всего девятнадцать. И она не должна отвечать за грехи отца. – Да она ведь просто овощ! Убить ее – значит проявить милосердие. Девчонка и разницы-то не заметит. Чего не скажешь о ее папочке, – тихо добавил Малкольм. – А если я не соглашусь? Малкольм медленно обошел вокруг Джейми, не спуская с его лица налитых кровью глаз. Любой бы другой под таким парализующим волю натиском сдался. – Сейчас не время во мне сомневаться, сынок. Мне нужен не голос совести, а солдат. Ты ведь солдат – или нет? – Ебать конем, Малк… Я не могу застрелить ребенка ради призрачного шанса на то, что это пошатнет Режим. Малкольм схватил его за оба плеча и впечатал в стену. Джейми мог бы легко вырваться, но, чувствуя обжигающее прерывистое дыхание на щеке, он хотел лишь бросить Малкольма на матрац и зацеловать, будто вся их жизнь, их политические убеждения, Бог и жажда власти значили меньше, чем тяга его пидорского сердечка к прикосновению. – Тебе уже приходилось убивать. – Да, но не безвинных. – А про миллион иракцев ты забыл? Думаешь, среди них не было невинных детей такого же возраста, как твои малышки? Думаешь, по ним не горевали родители? – Малкольм медленно, настойчиво провел переломанным пальцем по щеке Джейми. – Ни у кого из нас нет права на брезгливость, золотце. Мы отреклись от него целую вечность назад. Отпрянув, он зашелся лающим кашлем, а Джейми потратил секундную передышку в надежде, что Малкольм внезапно отыщет свой моральный компас и передумает. Секунда прошла. – Охраны в больнице не будет: канцлер не пошел бы на такой риск, – продолжил Малкольм таким тоном, будто спорить больше не о чем – что, в общем, соответствовало истине. Единственно возможное разрешение ситуации всплыло в голове Джейми с такой же бесстыдной однозначностью, как вид раздвинувшей ноги обколотой шлюшки. Однако мгновение он все-таки колебался, не побежать ли к Сэм, не вытащить ли ее из лазарета в надежде, что ее разочарованного взгляда будет достаточно, чтобы Малкольм передумал… Но нет, она этого не заслуживала. Кроме того, Джейми не был уверен, что она не встанет на сторону бывшего босса. – Повремени пару часов, пока Никола не выдвинет свои требования. А потом ты ему позвонишь. Убедишь его, что девчонка умрет, если он не капитулирует. Еще десять лет – да какие десять!.. – пять лет назад, до восстания Психов, до Режима, когда Джейми был преданным питбулем своего начальника, он бы выполнил приказ без колебаний. И если он как-то изменился с тех пор, Джейми не был уверен, что это к лучшему. – Твой гениальный план зиждется на том, что для канцлера жизнь его ребенка-инвалида важнее прав белых и выхода из Евросоюза. Малкольм пожал плечами: – Народ начнет ему охуенно симпатизировать, если мы прикончим его дочь. Но я рассчитываю на то, что канцлер нас вовремя остановит. – Ты действительно думаешь, что мудак, который в ответе за смерть моей семьи, вдруг начнет руководствоваться чувствами? – Я думаю, что он проявит себя на микрон человечнее меня, будь я на его месте, – ответил Малкольм бесстрастно. Джейми покачал головой, прошелся по техблоку… Зарылся руками в волосы, борясь с непреодолимым желанием кричать, пинать керосиновую лампу и долбить кулаками в стену до тех пор, пока Малкольм не образумится. – Ну тогда пошли кого-нибудь другого. Кого-нибудь, кто, посмотрев ей в глаза, не увидит… – Бля, да когда ты уже отрастишь себе яйца, фиалка сраная! Именно поэтому на задание должен пойти ты. Любой другой человек, чью семью эти пидоры не раскрошили в костную муку, может поколебаться, а канцлеру надо знать, что это не пустая угроза, ведь он убил Эйлин, Кейли и Тару… Он поймет, что ты жаждешь отмщения. Любой другой мог бы проявить слабость. У Джейми чесались руки задушить Малкольма за то, что тот посмел смешать светлую, священную память о потерянных дочерях с политической грязью, однако он лишь оттолкнул бессердечного манипулятора, продолжая кружить по тесной комнате. Каким-то образом Малкольму удалось обхватить его сухими руками и, несмотря на попытки вырваться, прижать к себе, чтобы отчетливо, угрожающе прошептать на ухо: – Хочешь знать, каково оно на самом деле – тонуть? Джейми замахнулся крайне неловко, поэтому удар задел челюсть лишь вскользь и был бы не в состоянии повергнуть настоящего соперника, однако застигнутый врасплох Малкольм врезался в кожух вентилятора с такой силой, что осталась вмятина. Он бросился на Джейми, молотя его изувеченным кулаком, впрочем, без особой силы: он хотел присмирить мальчишку, разбить его сердце и размазать по пыльному бетонному полу, а вовсе не покалечить. В результате Джейми поймал его за тощие запястья и повалил во имя национальной (и собственной) безопасности на матрац, с которого Малкольм, сверкая бешеными глазами и по-волчьи ухмыляясь, нанес свой последний, смертельный удар: – Тонуть – это совсем не как в сказке, которую я для тебя сочинил. Они умерли далеко не сразу, Джейми… наверняка боролись за каждый вдох, как и я. А когда их окружили моторки с солдатами, они как раз успели подумать, что это спасатели. На последних словах голос сдал из-за удушающего кашля. Джейми упал рядом с Малкольмом на колени и, подавив желание разорвать друга на клочки, прижался лбом к его лбу, поддерживая ладонью затылок. Оба все еще тяжело дышали – Малкольм с видимым трудом, посеревший и покрывшийся от напряжения каплями пота, – однако кризис, хоть и не бесследно, но миновал. На руках Джейми уже начали проступать синяки; через час-другой Малкольм будет выглядеть еще хуже. И все же главная проблема заключалась не в физическом уроне, который они могли причинить друг другу. Не обращая внимания на вялый протест, Джейми гладил влажные кудри Малкольма, пока тот вновь не смог заговорить: – На всем белом свете один лишь ты, жалкий дикий пизденыш, можешь понять, что необходимо сделать. Джейми отстранился ровно настолько, чтобы посмотреть в невероятно спокойные глаза Малкольма. Да, тот был прав: раньше питбуль никогда не терял сон из-за намеченного плана действий. – Если я выполню задание, выживу и мы победим, – заговорил Джейми с серьезностью судьи, оглашающего приговор, – я свалю отсюда. Стану священником. На этот раз по-настоящему. – Да ты и недели не продержишься, – фыркнул Малкольм. – Вообще-то продержался три года до того, как пришлось спасать твою дряхлую задницу. – Для священника ты слишком помешан на членах. Ой, погоди, это бы не оказалось… – Малкольм. – От звука своего полного имени Малкольм сначала ухмыльнулся, затем нахмурился и наконец презрительно поджал губы, с нечеловеческой скоростью анализируя тон Джейми. – Ты же знаешь, что я бы не смог быть ни с кем… после тебя. – И это было чистейшей правдой с тех самых пор, как они познакомились. Несмотря на бурный брак, непрекращающуюся череду романов, набитый номерами услужливых секретуток телефон, множество готовых на все журналистов и страстных практикантов с талантливыми языками – однажды попав в гравитационный колодец ярко горящего Малкольма, Джейми больше не смог бы отдать себя кому-то еще целиком, без остатка. Не то чтобы Малкольму было наплевать. Если он вообще был способен испытывать чувства к чему-либо, кроме загнувшейся партии, Джейми был уверен, что этот засранец любил его. Однако это не имело никакого значения теперь, когда ценой за спасение всей страны назначили жизнь одного ребенка и душу одного человека. Безжалостная правда заключалась в том, что Джейми (как, впрочем, и любое другое существо на этой планете) был для Малкольма заменим, а вот обратное утверждение не являлось истиной ни в одной из инстанций. – Хм, я еще никогда не доводил людей до обета воздержания, – наконец произнес Малкольм. – Хоть на минуту брось валять дурака! – отрезал Джейми. – Я действительно уйду. – Понятно, отец Дугал (прим. пер.: один из трех живущих на острове священников в британском ситкоме «Отец Тед»). Вали на все четыре стороны. Скатертью дорожка обратно в семинарию, если там согласятся принять твою раздолбанную задницу. Только сначала выиграй для меня эту войну. – Да иди ты на хуй вместе с Лондоном, революцией и своими махинациями! – И Джейми резко притянул его за волосы, чтобы поцеловать. Малкольм хотел было вместо ответа на ласку инстинктивно отстраниться и превратить поцелуй в битву за превосходство, однако Джейми удерживал его затылок, пока язык исследовал потрескавшиеся губы, а кончики пальцев – выступы черепа, нежную кожу на шее и острые лопатки. Малкольм, почуяв новую возможность, перестал сопротивляться и стащил с себя свитер; вероятно, он вырвал бы неуклюжей левой рукой все пуговицы на рубашке Джейми, если бы тот не расправился с ними сам, а потом расстегнул и рубашку друга. Писклявый голос в голове не переставал причитать, какая же это херовая затея. Кожа Малкольма покрылась потом даже от минимальных усилий, приложенных к раздеванию; в беспристрастном свете керосиновой лампы он выглядел на порядок хуже, чем готов был показать раньше, во время их торопливых перепихов в полутьме. Одного вида изувеченного шрамами и голодом тела почти хватило, чтобы от эрекции Джейми не осталось и следа, а сам он бросился сжимать друга в объятиях и поить его чаем. Однако и еле живой Малкольм ничего не делал в полмеры и, казалось, собирался заставить Джейми подчиниться, затрахав его до ряби в глазах. Долгое время тот мог лишь в ужасе смотреть: даже исхудавший до прозрачности, с выпирающими костями, Малкольм был воплощением разительной, строгой элегантности, и Джейми намеревался выжечь на собственной подкорке память о каждом остром угле и каждом изъяне, чтобы унести все это с собой в свое – земное или потустороннее – посттакеровское существование. – На что ты, блядь, пялишься? – Ах, заткнись уже, ради всего святого, – пробормотал Джейми, не особо надеясь на подчинение и накрыв презрительно скривившийся рот своим, чтобы перестать бояться (если Малкольм скажет сейчас хоть слово, если забудется в горячке и начнет молить Джейми остаться рядом с ним, то воспротивиться ему ни за что не выйдет). – Хочешь говорить – кричи мое ебаное имя. Малкольм перевернул их обоих и, прижав Джейми к матрацу, сел сверху. Вопреки опасениям, он целовал чувствительную кожу молча, выводя языком по обнаженному телу круги и спирали, покусывая и исследуя края грудной клетки, так что Джейми весь покрылся мурашками и дернулся, когда нос уперся ему в бедро. Малкольм обхватил раздвинутые ноги, чтобы они оставались на месте, пока его язык вылизывает складку на внутренней стороне бедра, кожу под мошонкой, впадинку за коленом – словом, все, кроме того места, где Джейми этого больше всего хотелось. Было трудно побороть желание огрызнуться, чтобы раздразнивание наконец прекратилось, но каждая секунда, в течение которой этот сумасшедший оттягивал оргазм, была еще одной секундой вместе, вдвоем, перед тем, как Малкольм исчезнет из жизни Джейми навсегда. – Кто бы мог подумать, что тебе сейчас приспичит сделать именно это, – пожаловался Джейми вполголоса, зарывшись пальцами в короткие кудри, когда губы Малкольма наконец-то оказались на его подрагивающем члене. Разумеется, старый хрыч скрывал свое виртуозное владение языком до самого неподходящего момента, хотя любой человек, хоть раз наблюдавший за движением губ Малкольма, мог легко догадаться об этом таланте (к данной категории можно было отнести каждого, кто хоть раз встречался с боссом шотландской мафии лицом к лицу). Только из-за очередного приступа кашля – блядь, как некстати! – Джейми удалось сбросить с себя цепкие руки и перейти в наступление. Малкольм был каким-то стихийным бедствием, а не мужчиной, и все же пунктики у него были вполне себе человеческие. В нормальной жизни, за пределами этого дурдома на двоих, он сидел с одной кружкой пива по два часа, только чтобы не надраться и не потерять даже малую толику самоконтроля. Однако теперь, в придерживающих его, но не ограничивающих свободу объятиях, раскинув ноги так, чтобы Джейми мог ласкать ему член до невыносимой твердости, прежде чем проникнуть пальцем в узкое жаждущее колечко мышц, Малкольм дрожал и извивался в забытье совершенно открыто. В этот момент Джейми едва был способен оценить оказанное ему безграничное доверие, не говоря уже о том, чтобы хоть как-то соотнести такого Малкольма с ним же одетым, который не моргнув глазом подминал под себя бульдозерами все моральные принципы любимого человека. Джейми пришлось проигнорировать укол совести: да, Малкольм был внутри горячее вулкана, и такая активность наверняка приближала его к могиле, однако он не отпускал Джейми, впиваясь тому в шею и исступленно повторяя его имя, как богохульство, как запретное заклинание… Поэтому Джейми просто не нашел в себе сил остановиться, пока они рыча не разорвали друг друга на части. Он засек время по собственному сердцебиению. Через каких-то пару минут Малкольм уже вставал, торопливо одеваясь и пинком отправляя оставшуюся на полу одежду в сторону матраца. – Мы еще сможем поговорить? – спросил Джейми. – О чем? Ник‘ла скоро выйдет в эфир; тебе пора.– Малкольм едва стоял на ногах. Джейми стянул переполненный презерватив и бросил его в мусорную корзину. – Да ни о чем… Просто думал, что тебе не совсем похуй. – А какая была бы с этого разница? – устало ответил Малкольм, даже не притворяясь, что ему жаль. – Да уж. – Джейми быстро оделся, давая выход злости в каждом резком движении, хоть и понимал, что ведет себя по-детски. Обнаружив в одном из карманов четки, он бросил их Малкольму, который тут же закатил глаза: – Там, куда я собираюсь, этой хрени навалом. Можешь выкинуть, если захочешь, но мне было бы приятней, если бы ты оставил их себе. – Джейми… – Шепот был таким тихим, что в первый момент показался игрой воображения. – Наверняка есть более достойный способ спасти мир. Джейми отвернулся, решив, что не хочет в последний раз видеть Малкольма таким – бессильно прислонившимся к стене в помятой, неправильно застегнутой рубашке и с кожей цвета окружающего их бетона. Ремень винтовки перекрутился и больно впивался в плечо, но поправлять его не хотелось (как и колебаться; и оборачиваться назад). Джейми вышел из техблока и захлопнул за собою дверь. *** Конец света на поверхности наступил не по расписанию. Лучи вялого солнца, такого же блеклого, как политическая карьера Клиффа Лоутона, выхватывали из наступающих сумерек забитые досками витрины и зияющие чернотой окна офисов. Все законопослушные граждане прятались по квартирам, а остальные (хоть и горластое, но меньшинство – по крайней мере, в день падения Режима) ждали наступления темноты, которая обеспечит их относительной безопасностью. Джейми вспоминал выцветшие поцарапанные кадры из новостей семидесятых – заваленные улицы, бесконечные винтовки; тогда ему, еще ребенку, казалось, будто насилие рушащегося мира ограничено стенками ящика в большой комнате. Температура резко понизилась. Покрытые пеплом сосульки, висящие на остовах двухэтажных автобусов и покореженных легковушек, капали все реже. За ним кто-то следил. Глушитель сигнала Олли взорвался вместе с хозяином, Эммой и полдюжиной правительственных пешек (Джейми не завидовал парню, который прожил всю жизнь придурком, а погиб чертовым героем вместе с любимой; по крайней мере, вслух бы он в этом не признался), так что приходилось прибегать к допотопным мерам предосторожности: черной одежде и тошнотворно медленному пути по темным улочкам, в то время как старая привычка настойчиво требовала вызвать одну из министерских машин, которая довезла бы его до больницы меньше, чем за час. Джейми решил не оборачиваться – ему бы сразу пустили пулю в затылок, если б за ним шел какой-нибудь солдат, – а просто прислонился к стене и дождался, когда Элла нагонит его. – Нечего тебе тут ходить в одиночку, – произнесла она, прежде чем Джейми успел высказать в ее адрес такую же мысль. Он пожал плечами: – Секретная операция. – Какая-то хреновая у тебя секретность. Это, в принципе, соответствовало истине. Так они и стояли, маленькие и незначительные в пустом переулке, пока Элла не сжала руку Джейми своей шерстяной варежкой. – Можно с тобой? Он хотел было покачать головой, но предательский язык уже говорил: «Да». Джейми не выбрал бы Эллу для своего прикрытия, но ему требовалось хоть что-то, хоть кто-нибудь на его стороне, и это перевесило все возможные возражения. По меньшей мере, девчонка умела передвигаться по безлюдным улицам бесшумно. Если ей так хотелось попробовать себя в роли напарника, что ж… Тогда Джейми не станет последним привидением, парящим над руинами опустошенного города. Так или иначе, нельзя было смотреть ей в глаза. Да, из-за балаклавы ее лица не было видно, однако ткань не скрывала светящихся неоправданным восхищением радужек. Джейми отказывался признавать, что мнение детеныша мамашки-угрюмашки представлялось ему важным, но, когда Элла смотрела на него так, он всей душой надеялся, что солдаты застрелят его раньше, чем он проявит себя лишь полудиким психопатом Малкольма Такера – бездумным орудием, которое используют и выбросят, – в то время как для Эллы он все еще оставался сказочным героем, спасшим ее от смерти. Хотя в тот вечер он был совсем другим человеком, а не убийцей ребенка, чьим единственным проступком оказалось родство с забрызганным кровью миллионов мудилой. Совсем неподалеку проехал танк, хрустя ледяной коркой и осколками стекла. Если бы в этот момент животная тяга к жизни внезапно не охватила Джейми, у Бога был бы крайне скромный выбор, на какую из его молитв ответить. *** – Не понимаю, как вы еще можете тут сидеть, – сказала Эбби. Малкольм покосился на нее поверх пропитанной уксусом тряпки, но сразу же перевел взгляд обратно на Сэм. Та спала. Черные волосы разметались по подушке, а выжженные болью морщины на лице смягчились под действием сна и самогона. Сандиип установил на прикроватном столике планшет, чтобы они с Малкольмом – да и сама Сэм, когда бодрствовала, – могли смотреть передаваемое дроном видео, не покидая лазарета. – Чего тут непонятного: говорят, я не сплю и не ем. – Нет, я про то, что вы можете ее заразить. На данный момент ее состояние стабильное, но до выздоровления еще далеко. – Я в порядке, – прохрипел Малкольм. – А она, само собой, выздоровеет, иначе я всем покажу, где сраки зимуют. – Эбби права, – поддержал медсестру Сандиип, в сотый раз поправляя простынь, прикрывающую плечи Сэм. – Ты вообще когда в последний раз спал? И куда подевался Джейми? Сверкнув глазами, Малкольм буркнул: – Я его не пасу, – что оказалось неудачным выбором слов, потому что напомнило об Олли. О нагловатом засранце, который не был ему другом, который за неимением яиц так и не стал врагом, да и до статуса протеже не добрался, поскольку с самого начала было понятно, что маленький пизденыш хочет на самый верх… И все же Малкольм чувствовал себя, будто отец, похоронивший сына. Он сложился пополам на своем стуле, пытаясь побороть тошноту и понимая, что связь с реальностью становится все тоньше, а оба его якоря на данный момент недоступны. Бежать было некуда, оставалось лишь сидеть и гипнотизировать дисплей. Хотелось вскочить и нарезать пару нервных кругов, однако Малкольм был уверен, что его вырвет, стоит хоть немного пошевелиться. Хотелось бросить это дежурство возле изголовья, слишком похожее на ожидание смерти, и оторваться от мелькающего экрана, чтобы засунуть руки в кровавую рану Великобритании и все исправить, чтобы орать на мир вокруг и хуячить по нему кувалдой, пока тот не преобразится под влиянием неуемной ярости. Малкольм чувствовал, будто вот-вот выбьется из разбитой оболочки своего отказывающегося служить тела, дабы нести возмездие мясникам, поставившим на колени целую страну. Лазарет плыл перед его глазами. Ярко-белая боль ритмично впивалась в череп, и Малкольм прилагал огромные усилия, чтобы не вырубиться. Он и без обследований знал, что умирает. Этот факт должен был его хоть немного пугать, однако Малкольм намеревался упрямо цепляться за жизнь до конца, чтобы насладиться падением Режима и забрать его с собой на тот свет. Помехи на экране уступили место очертаниям балаклавы, из-под которой виднелись глаза Никола. Съемка велась с такого близкого расстояния, что Малкольм не мог узнать студию, да и в качестве фона кто-то наспех прицепил сзади флаг Великобритании. «Я в прямом эфире?» – спросила Никола кого-то за кадром. Она очевидно волновалась. Даже сейчас каждый инстинкт советовал Малкольму достать телефон, чтобы кто-нибудь (в идеальном случае Джейми) устроил ей взъебку для экстренного повышения самооценки… Но нет, так ведь было лучше, ведь правда же? Естественная неуверенность в себе приближала Никола к народу, заставляла ее казаться более человечной, а Режим – более жалким, раз его в состоянии отпистонить самый некомпетентный во всей истории Великобритании политик. Кроме того, Джейми ушел – ушел выполнять за Малкольма грязную работу, избавляться, как обычно, от ненужных тел… «Блядь, Джейми, – пронеслось в лихорадящем мозгу, когда стало понятно, что унять дрожь больше не получится, – давай поторопись уже… я не знаю, сколько еще протяну…» «Камера работает», – констатировала Никола и, откашлявшись, стянула с лица балаклаву. От статического электричества ее волосы торчали набок, на лице не было ни грамма макияжа (хороший ход; Малкольм совсем забыл посоветовать ей именно это). Непонятно откуда Никола почерпнула заряд энергии и выглядела теперь готовой к бою, готовой к победе. Много лет прошло с тех пор, как старый пиарщик видел такое в последний раз. «Так, все работает. Время пришло». Никола опустила взгляд, а потом посмотрела прямо в камеру. «Я Никола Мюррей, министр, избранный представитель народа и лидер британского Сопротивления». Пауза; глаза говорящей загорелись триумфом. «И у меня есть сообщение для канцлера». *** – Мотай отсюда, – прошипел Джейми, толкая Эллу впереди себя, однако глупая девчонка схватила свою винтовку и встала с ним плечом к плечу, готовясь к приближению первой группы солдат, появившейся из-за танка. – А вот хрен тебе. Высунувшись из-за угла, Джейми выстрелил по плексигласовой стене, стараясь попасть в узкую прореху между щитами и касками. В ответ ствол танка ухнул, и земля совсем близко взорвалась облаком из асфальта и пыли. Джейми с трудом втянул воздух, вытер с лица грязь и кровь и, держа в одной руке винтовку, а другой кое-как прихватив Эллу, побежал в глубину переулка. Солдаты, как неумолимый прилив, надвигались отовсюду, сопровождаемые назойливым жужжанием дронов. Джейми забрался на мусорный контейнер, чтобы лучше видеть. Целую секунду он размышлял, не залезть ли на крышу, пока не вспомнил, что он оголодавший курильщик, а не ебаный Дэниел Крейг; из этой затеи ни хрена бы не вышло. Внутренний голос, очень напоминающий голос Малкольма, нашептывал, что если бы Джейми по-настоящему верил в Бога, то его сердце не выпрыгивало бы из груди; вера защитила бы его, как броня, и помогла бы выйти навстречу своей судьбе без страха и сомнений. «Ну ладно, – подумал Джейми, – твоя взяла, старый козел. Надеюсь, теперь ты счастлив». Яркая вспышка внезапно едва не ослепила его. Потребовалась пара секунд на то, чтобы осмыслить происходящее. За первой вспышкой последовало еще несколько, каждая из которых сопровождалась оглушительным лязгом, перекрывшим эхо от ботинок марширующих солдат. Бессчетное количество людей стояло у окон и в дверных проемах, направляя на солдат самодельные зеркальца из фольги, стуча по кастрюлям, сковородам и мусорным бачкам, пока эта какофония не поглотила все остальные звуки. На ведущей в улочку дороге скудный поток машин, оставшийся от былых вечерних пробок, замедлил движение и остановился перед танками, перекрыв им путь. Водители не переставая сигналили. С наступлением ночи из своих нор повыползали все недовольные – и шпана, и простые обыватели, уставшие постоянно бояться. Море из отчаявшихся людей, которое шумело громче автоматов и было сильнее солдат, грозило подхватить Джейми и Эллу. Он, спрыгнув с бака, отступил поближе к стене, прижал к себе улыбающуюся спутницу и позволил живой волне сомкнуться над ними. Интересно, думал Джейми, согласились бы люди укрыть незнакомого повстанца, знай они, в чем заключалась его цель. К тому времени, как полетели первые пули, они оба уже были на безопасном расстоянии – за переросшими кустами, обрамляющими каменный фонтан во дворе больницы. – Дальше я пойду без тебя, – сказал Джейми Элле. Та упрямо сложила руки на груди, оставив винтовку болтаться сбоку. – Почему это? Что там внутри? – То, что тебе, малышка, видеть необязательно. – Хотя, вероятно, она когда-нибудь все равно узнает о произошедшем. Но лучше уж не сейчас. – Сможешь угнать машину? – Элла кивнула; молодчина. – А водить умеешь? Отлично. Займись пока этим и жди меня внизу. Если через час я не вернусь или если появятся солдаты, ты отсюда свалишь, понятно? На полной скорости. Элла колебалась. Джейми уже подумал, что придется двинуть ей по затылку прикладом или срочно вспомнить какой-нибудь фокус из геройских боевиков, но тут она крепко сжала его в объятиях. Ее губы прижались к щеке через ткань балаклавы, и в этот момент Джейми возненавидел себя из-за ее обожания еще больше. Никто не остановил его на пути от стеклянных дверей через холл и вверх по лестнице на третий этаж: Эбби пряталась в туннелях, а ночная медсестра еще не пришла ей на смену. Оставленная без присмотра Мириам Атертон все еще неподвижно сидела в пустой комнате перед окном, с изысканным золотым ожерельем на шее и лужей мочи под креслом. Джейми стоял перед девушкой, вглядываясь ей в лицо. Их дыхание было единственным звуком, нарушающим тишину, и если бы не ритмично расширяющаяся грудная клетка Мириам, он бы подумал, что опоздал. Вдруг по худому телу прошел спазм. Девушка ничком упала на пол. Джейми бросился к ней и поднял к себе на колени, усмиряя беспорядочные движения рук. Из уголков рта текла рвота, которая грозила задушить Мириам, утопить ее так же, как три года назад утонули его дочери, как почти что утонул Малкольм… Да, Джейми пришел убить беспомощную пациентку, но вместо этого посадил ее обратно в кресло и придерживал голову так, чтобы рвота вытекала изо рта на больничный халат, хоть и забрызгивая при этом плащ Джейми. Шепча: «Мне так жаль, прости меня, мне очень жаль…» – он прижимал безвольное тело к своей груди, а невидящие глаза умоляли и обвиняли его, в то время как Джейми пытался убедить себя, что все это ровно ни хуя не значит. Медленно, будто двигаясь сквозь соленую воду, он опустился рядом с Мириам на колени, поднес пистолет к ее уху и достал мобильный. Сделал фотографию: его лицо, знакомое каждому прихвостню Режима, рядом с ее – пустым, непонимающим и молочно-бледным. Нашел в списке контактов номер Атертона. Задержал дыхание и нажал на кнопку «Отправить». *** Многие годы спустя люди будут вспоминать об этом дне следующее. В Лондонском телецентре Никола Мюррей говорит прямо в камеру. На площади Пикадилли собирается доселе невиданная толпа, несмотря на шеренги тяжело вооруженных солдат, и каждая пара глаз прикована к огромным экранам. Люди настороженно ждут. В соседних зданиях разбиты еще не все окна, но к утру ситуация изменится. Канцлер подъезжает на своем лимузине, окруженный охранниками и шатром из микродронов. К его уху прижат мобильный телефон. Фотография, которая появится во всех мировых изданиях (кроме американских; те в первую очередь заинтересованы в свежей выходке обкуренного Бибера), показывает канцлера стоящим напротив Мюррей в последние секунды перед тем, как он в прямом эфире объявит о капитуляции. Атертон выглядит древним и смирившимся; Мюррей – не верящей в происходящее, когда тот без возражений принимает ее условия. Празднества на улицах плавно перетекают в погромы. Висевшие повсюду портреты канцлера торжественно сжигаются, как и чучела – их намного меньше, но зато они великолепно смотрятся на обложках глянцевых журналов. Благодаря усилиям Сэм Кэссиди, исполняющей обязанности пресс-атташе временного правительства, видеозаписи из бомбоубежища Сопротивления, если таковые и были, так и не попадают в руки журналистов. *** – Неужели он это только что сказал? Блядь, ушам своим не верю!.. Малкольм встрепенулся: он опять задремал. В другом конце коридора кто-то кричал, и в голове сразу мелькнуло, что это наступает Режим. От каждого вдоха будто разрывались легкие, поэтому Малкольм решил, что был бы благодарен за пулю в лоб, несущую сладкое избавление. Сэм не спала и выглядела лучше, чем он себя чувствовал. Когда Сандиип начал возиться с планшетом, чтобы посмотреть самое интересное место еще раз, она вцепилась холодными пальцами в запястье Малкольма. Тот, прищурившись, пытался разглядеть Никола и канцлера, все еще говорящего по мобильному, а также стоящих рядом двумя полукругами охранников и боевиков с оружием наготове. Создавалось впечатление, что переговоры в студии при малейшей провокации могут превратиться в Красную свадьбу (прим. пер.: отсылка к бойне из сериала «Игра престолов»). Малкольм слушал произносимые слова, однако его воспаленный мозг отказывался принимать их за реальность. – Бля… – прошептала Сэм. – Кажется, мы победили. – Ухм, – вяло отозвался Малкольм. – Просто охуеть. И рухнул на пол. *** Когда он вновь открыл глаза, картинка поменялась: теперь уже Сэм обеспокоенно сидела возле его кровати. В полумраке можно было различить очертания костыля рядом с ее стулом. Почему-то в первую очередь Малкольм заметил именно эту деталь, а не то, что он насквозь пропотел и весь дрожит, что подбородок чешется из-за щетины и что кровать по-настоящему удобна, а не представляет из себя один из свалявшихся матрацев. Он хотел было что-то сказать, но горло пересохло, а кислородная маска закрывала рот и нос. Сэм сразу же отреагировала на эту попытку, любовно шикнув на него и успокаивающе погладив плечо, что без незамедлительной расправы позволялось только Джейми, однако Малкольм все-таки нехотя признал, что Сэм тоже заслужила эту сомнительную привилегию. – Все в порядке, твое состояние улучшилось. Температура спала. – Сэм нажала на кнопку, расположенную на раме кровати, и только тогда Малкольм понял, что находится в настоящей больнице, и голова не соображает из-за лекарств, а не потому что он одной ногой стоит в могиле. – Боже мой, Малкольм… Его глаза проследили за капельницей. Правая рука была в гипсе, и заново сломанные кости болели, но как-то абстрактно, будто у другого человека. На груди, казалось, все еще сидел Фэт Пэт (прим. пер.: американский рэпер с внушительными габаритами), но дышать получалось лучше, хоть и неглубоко. Малкольм почувствовал своего рода облегчение, потому что его жизнь находилась теперь в руках беспристрастных профессионалов. Сэм, его неизменная умница, объяснила, что происходит: – Ты в полевом госпитале. В стране творится черт знает что, но сотрудников Красного Креста через блокаду пропустили. ООН уже высылает миротворцев. Половина чиновников сбежала. Вебера повесили на Тауэрском мосту – так и знала, что ты оценишь,– а канцлер находится под домашним арестом. «Что же с девчонкой?» – подумал Малкольм. Ему надо было узнать, что стало с девчонкой, но нет, он лучше спросит Джейми, когда тот вернется. А Сэм тем временем продолжала: – Бои еще не закончились, однако… – Тут ее голос сдал. Когда она вновь собралась, то с напускной бойкостью огласила Малкольму целый список недугов, которые чуть не загнали его в гроб («Недоедание… пневмония… физическое истощение…»), но Малкольм больше не слушал, погружаясь в сон и чувствуя лишь сквозняк из приоткрытого окна, ласкающий лицо, как прохладные пальцы. На улице было темно. Он давно привык к темноте, проведя четыре года без солнечного света, однако что-то изменилось. Лондон будто ожил, вырвавшись из заточения. Ароматы выхлопных газов и умывающего асфальт дождя просачивались сквозь больничную вонь антисептиков и острый вкус кислорода во рту. Ни один луч прожектора не пересекал небо, виднеющееся сквозь грязное стекло. За секунду до того, как провалиться в забытье, Малкольм успел подумать, где же все-таки Джейми.