Для вашей безопасности ведется видеонаблюдение

Глава пятая, в которой, несмотря на политические и религиозные разногласия, героям удается достичь робкого взаимопонимания, хотя все же никто не прыгает от радости. *** Стены неумолимо сдвигались вокруг нее. Из бесконечной паутины освоенных Сопротивлением туннелей только ситуационный центр не вызывал у Никола Мюррей приступов клаустрофобии, потому что был сооружен прямо у основания гигантского вентиляционного ствола, обслуживающего бомбоубежище под станцией метро «Клэпем-Норт». То есть он обычно не вызывал приступов. Однако сейчас в Центре было темно, если не считать тусклой керосиновой лампы да экрана планшета, и для измученного недостатком сна и солнца человека, разучившегося отличать день от ночи, святая святых Сопротивления казалась не лучше тюрьмы. Похороненная заживо под толщей бетона, стали и отравленной почвы, за последние годы Никола смогла отрастить толстую шкуру, так что теперь ее беспокойство было практически незаметно для тех, кто еще не очень хорошо ее знал. Ей удалось запереть дрожащее существо в клетку и наблюдать за ним, таким маленьким и знакомым, с чувством определенной отрешенности, будто говоря: «Да, нас с тобой опять замуровали без какой-либо надежды на спасение». Обычно ей удавалось держать себя в руках. Но сегодня обезумевшее существо бросалось на стены своей тюрьмы, тряся прутья и воя, и Никола могла поклясться, что пространство сжималось вокруг ее стула, как петля на шее приговоренного. Сандиип, которому пришлось укрыться в подземке сразу после первых зачисток, то есть за несколько месяцев до Никола, невозмутимо работал на своем планшете, напевая под нос и не замечая сдвигающихся стен Центра. Если бы не подрагивающее колено, то было бы и вовсе незаметно, что он вот уже два дня как скрывает местонахождение своей жены, по совместительству являющейся правой рукой Никола. – Кажется, сработало. – Экран моргнул и переключился на видеострим, проведенный через прокси-серверы десятка стран и показывающий объятый пламенем Белфаст с едва увернувшимся от «коктейля Молотова» журналистом на переднем плане и арабской загогулиной в нижнем левом углу. Никола не знала, что именно вызвало у Сандиипа маниакальную радость: то, что Режим (если верить новостям Аль-Джазиры) был готов объявить Северную Ирландию неуправляемой, или то, что после долгих месяцев попыток, жрущих всю мощность генераторов, ему наконец удалось обойти сетевые экраны Режима. – Я настоящий гений, – объявил Сандиип. Значит, правильной была вторая версия. Хотя просто наблюдать за восстаниями в Белфасте было тоже очень приятно. Кроме того, они оттягивали на себя большинство военных ресурсов правительства и открывали перед Никола определенные возможности. Не дождавшись реакции, молодой человек продолжил: – Ты же понимаешь, что во всей стране максимум сто человек ловят сейчас этот стрим? – Ну да. И где же ты, умник, раньше пропадал? – с долей сарказма поинтересовалась Никола. Сандиип подтянул свой стул ближе к ней и небрежно облокотился на спинку: – Пытался свергнуть правительство. – Коалицию? Или наших? – Ага, – ответил он с ухмылкой. Во время первого нападения с применением Белой Смерти он учился в Оксфорде. Из-за ставшего вдруг непопулярным цвета кожи и условного срока, который он получил в несовершеннолетнем возрасте за хакерство, Сандиип привлек к себе нежелательное внимание властей и был вынужден уйти в подполье, став одним из первых членов Сопротивления. Никола, прекрасно знавшая, что именно вызвало ее паническую атаку на этот раз, сменила тему: – Сандиип, где Сэм? Он было собирался ответить, но позади распахнулась дверь и послышался тихий голос: – Я здесь. Сандиип поспешил навстречу жене, и стены вокруг Никола немного раздвинулись. Даже по невысоким стандартам Сопротивления Сэм выглядела ужасно – лицо наполовину в засохшей крови, из наспех забранного хвоста выбились грязные волосы, – однако Сандиип моментально заключил ее в объятья, и напряжение, покинувшее его поджарое тело, подтвердило догадку Никола: Сэм сбежала, чтобы сделать что-то опасное и опрометчивое, и даже ее муж не знал, где она находится. Паническая дрожь вернулась прежде, чем Никола смогла обнаружить причину такой реакции; внутри все сжалось, будто в ожидании громового раската после вспышки молнии. Из-за спины Сэм показался высокий худой силуэт и, подперев стену, скрестил руки на груди, словно уже всем тут заправлял. – Разве для того, чтобы быть революционером, не нужно хотя бы уметь отличать право от чертова лева? – У ядовито-насмешливого голоса Малкольма имелась, судя по всему, способность перемещать окружающих во времени, потому что Никола вдруг почувствовала себя нашкодившей второклассницей. Очевидно, это было одним из тех снов, в котором она пришла на работу без одежды, но почему-то никто ничего не сказал. Она вот-вот проснется и вздохнет с облегчением: ее единственные проблемы – это всего лишь Режим и давящие на психику туннели. Все теперь смотрели на Никола: и Сандиип, и Сэм (довольная, как кошка, притащившая хозяйке полудохлую мышь), и Малкольм, казавшийся в неверном свете керосиновой лампы вызванным с того света привидением, ходячим мертвецом в свисающем с плеч костюме. Последним в Центр вошел мужчина, который был Никола не знаком. Невысокий, с бородой и большими голубыми глазами, он ни на шаг не отходил от Малкольма. – Сэм, мне нужно с тобой поговорить. С глазу на глаз. Сейчас же. – Не ввязывай ее, – сказал Малкольм. – Что, со мной даже не поздороваешься? Никола сгребла в кучку все свое самообладание. Она возглавляла список для розыска, была гребаным главным Врагом Государства, ее искали по всей прогнившей и загибающейся Великобритании, в то время как Малкольм был никем, лишь воспоминанием той Никола Мюррей, которая еще не организовывала покушения на министров. Когда отчаяние ее немного отпустило, она ухватилась за расхожее клише: – Я думала, что ты умер. – Тебе опять не везет. – Что-то было не так с его голосом: несмотря на показную непринужденность, слова будто проворачивались через мясорубку. – Я вампир на хуй. Малкольм казался больным. Конечно, он и раньше выглядел так, будто до инфаркта ему не хватало одного-единственного матерщинного извержения, однако этой хрупкости в нем раньше не было. Никола завладело беспокойство: да, Малкольм был ужасным, тут не поспоришь, и даже теперь по непонятным причинам внушал ей животный страх, но те, кто довел его до такого состояния, были намного хуже. – Сэм… – По-другому было никак, – быстро ответила та, пока Никола подбирала слова. – Ко мне попала информация, в соответствии с которой нужно было действовать срочно. Я приняла решение, оно оказалось правильным, и ты знаешь это! Весь Центр на минуту погрузился в тишину, пока ее не нарушил Малкольм: – Хорошо выглядишь, Ник‘ла. – Это было очевидной ложью, но сопровождалось бледным отголоском той очаровательной небрежной улыбки, которая, в свое время, вероятно, не раз спасала Малкольма от драки – или хуже. Никола не знала, чего хочет сильнее: придушить его или накормить супом. – Новая стрижка тебе к лицу. – Довольно. Ты, наверное, думаешь, что станешь теперь за главного? Малкольм рассмеялся – по крайней мере, почти, но тут же согнулся пополам в приступе туберкулезного кашля, который удалось остановить только с помощью ингалятора. Значит, он действительно болен. Этот факт теоретически должен был делать его менее устрашающим. – Я пришел не за браздами правления, – прохрипел он, – а в поисках политического, блядь, убежища. – И вообще, повежливее с ним, – рявкнул бородатый мужчина. – Малк, ты только скажи, и я с этой дряблой манды скальп сниму. Такер проковылял до стула, с которого до этого поднялся Сандиип и который находился слишком близко к стулу Никола, хотя в Центре было еще двенадцать штук на выбор. Огонь лампы выхватил глубокую сеть морщин, которую прочертили на его лице возраст и голод, и резко оттенил острые скулы. – Знакомься, Никола: это Джейми. У него случаются вспышки гнева, но это он не со зла, ведь правда? – Малкольм оглянулся на двух поставленных перед дверями охранников, потом посмотрел на лежащий рядом с его изуродованной правой рукой планшет. – Судя по состоянию Лондона, ты неплохо справляешься с революцией. Никола узнала этот тон: он был штилем перед взъебкой. – Да, – ответила она, чувствуя, что балансирует на краю пропасти. – Справляюсь. Наконец грянул гром: – Да ни хуя ты не справляешься! Страна в руках правительства более опасного и ебанутого, чем самые вдолбанные фантазии всей хуеблядской итонской шайки выродков Джей Би. Меня не было каких-то восемь сраных месяцев, и вы уже слили страну Британским националистам? По сути своей это определение термина «не справляешься, блядь, ни хуя». – Они вообще-то не принадлежат к Бри… – собиралась поправить его Никола. – Заткнись! Она вся подобралась, приготовившись вытерпеть вербальный эквивалент Волынской резни, но его не последовало. Малкольм облокотился на стол и потер виски. Взгляд Никола постоянно цеплялся за его изувеченные пальцы, и она подумывала, не лучше ли вообще смотреть в другую сторону, чтобы не казалось, будто она пялится. Тут внимание Малкольма переключилось на Сандиипа, все еще обнимающего Сэм. – А ты еще кто на хрен такой? – Это мой муж, – покраснела Сэм. – Сандиип Гоуда. Сандиип, это… – Муж?! – Я не упоминала, что Джейми теперь священник? – Всем съебаться отсюда, – оборвал ее Малкольм. Сэм направилась к двери, потянув за локоть Сандиипа, который не сразу понял, что следует подчиниться. Джейми не двинулся с места и не сводил с Малкольма глаз. – К тебе это тоже относится. Еще найдем время попиздеть отдельно. – Было ясно, что эти двое друг друга хорошо знали и что Джейми понимал, какая угроза таится прямо под оболочкой слов. Однако он не подал виду, даже если это и произвело на него какое-то впечатление. Только когда Малкольм начал подниматься, чтобы вытолкать его взашей, Джейми сдался и оставил Малкольма и Никола одних в помещении, которое сразу же показалось ей слишком тесным. – Мне это не нравится, – сказала она, прекрасно понимая, что трое выставленных за дверь напрягают уши, дабы насладиться хотя бы аудиоверсией ее неизбежного унижения. – Твое пребывание здесь… Как будто ничего не изменилось, будто я не могу выкарабкаться из огроменной ямы дерьма. – Малкольм не взорвался фонтаном желчи, и Никола добавила: – У нас уже наметились первые успехи. Люди начинают сопротивляться Режиму. – Она ближе пододвинула планшет, погром Белфаста на экране которого почему-то и в подметки не годился ледяному гневу, исходящему от Малкольма, даже не глянувшего на видео. – Я знаю, что этого не достаточно, неужели ты думаешь, что я не в курсе? Но кроме нас никого не осталось. Тебя… тебя здесь долго не было. Все изменилось. Он длительное время ничего не говорил, и воздух начал потрескивать от напряжения. И наконец: – Ты не побеждаешь. – А у тебя получится лучше? – У тебя получится лучше, – ответил Малкольм практически примирительно, почти по-доброму, – если я буду нашептывать тебе на ухо. – Матерь божья. Малкольм, ты только что сделал мне непристойное предложение? Он покосился на дверь: значит, Никола правильно истолковала причину, по которой он предпочел обсудить ситуацию без свидетелей, хотя Сэм до смерти защищала бы каждое слово из его уст, а бородатый тип не сводил с него глаз. Эти двое не разглядели бы за всей бравадой животного страха, в то время как Никола парализующий ужас был давно знаком. Что с ним сделали в этой ебучей тюрьме?! Никола понимала – и Малкольм это знал, – что первым его инстинктом было бежать. Однако бежать было некуда: даже мастерски подделанные документы не укрыли бы лица, хмурившегося со страниц газет и телевизионных экранов Великобритании на протяжении десятков лет, и не стерли бы отметок, которые тюремщики оставили на его теле. Кроме того, эмиграция прикончила бы его быстрее Режима. – Я не собираюсь участвовать в твоем кукольном спектакле. Не могу работать с твоим… кулаком в моей заднице. – Как бы заманчиво это ни звучало, – Малкольм помахал перед Никола поврежденной рукой, – это больше не представляется возможным. – Тебе придется следовать моим приказам. В смысле, у нас тут… э… командная структура, так что ты не можешь просто так явиться и… – Уже явился. – Малкольм выглядел довольным собой, хотя все еще казался жалкой имитацией своего прошлого великолепия. – К Новому году мы вытравим всех этих выблядков, вернем стране демократию, а потом я поставлю во главе правительства кого-нибудь более вменяемого, ладно? Договорились? Никола столько лет мечтала о дне, когда Малкольм получит заслуженное наказание, что была несколько разочарована его приговором для отбывания срока в мажорной тюрьме с экосадом, однако из-за последовавшего вскоре переворота совсем забыла о мести. Теперь же, хоть она и злилась на Сэм, Никола чувствовала огромное облегчение, потому что единственная сила в этой вселенной, еще более страшная, чем Режим, предлагала встать на ее сторону. – Блядь, как же я тебя ненавижу, – сказала Никола, но протянула для пожатия руку. Малкольм хотел было ответить на жест, однако вовремя опомнился и показал ей кривой средний палец. А в следующую секунду он уже выходил из Центра, на чем свет стоит ругая нечестивый брак, ебаный папский престол и предательство всех своих принципов, и Никола смогла наконец вздохнуть свободно. *** Эмма облокотилась на сложенные шлакоблоки, прицелилась из винтовки и выстрелила. Отдача ударила в плечо, но пуля попала прямо в глаз канцлера. Эмма победоносно улыбнулась, так что Сэм пришлось наконец признать: – Да, стреляешь ты не совсем отстойно. Это было преуменьшением: Эмма стреляла лучше Сэм, по крайней мере, по бумажной цели, но на хвалебные гимны она и не рассчитывала. – Папа брал меня с собой на охоту. – Услышав это, Сэм с отвращением скривилась. – Да-да, я аристократическая сука, не надо повторять это в сотый раз. – Солдатов Режима не так легко прикончить, как лисиц. Эмма выстрелила еще раз, снеся с плеч канцлера остатки его головы, и с удовольствием заметила, что Сэм вздрогнула. Когда эхо стихло, Эмма спросила: – Почему ты вообще тут со мной нянчишься? Разве твое время не слишком ценно, чтобы тратить его на объяснение азов ведения партизанской войны? – Достославный Вождь посадил меня под домашний арест. – Эти слова сопровождались доведенным на Даунинг-стрит до совершенства закатыванием глаз, однако было видно, что Сэм в хорошем настроении. Поэтому, хоть Эмме никто ничего и не сказал, она пришла к выводу, что Малкольм все еще жив. Приятно сознавать, что тебя все-таки не принесут в жертву. – А почему ты здесь? Эмма отложила винтовку и села на перевернутый ящик рядом с Сэм. Несмотря на беруши, в ушах звенело, и где-то вдалеке от стен туннеля все еще отскакивало эхо выстрела. Время от времени Сэм поглядывала на допотопный телеграф, установленный на шатком столике. Сопротивление шутливо окрестило эту реликвию времен Второй мировой войны «внутренней электронной почтой». – Ты ведь ни разу не видела, что Белая Смерть делает с людьми? – спросила Эмма и продолжила, когда Сэм пожала плечами, хотя странно было объясняться перед какой-то секретаршей: – Наверное, ты не согласишься, но сперва это казалось правильным путем. На нас ведь нападали, и мы просто положили этому конец, ведь так? – Ага, – язвительно ответила Сэм, – в Великобритании не осталось ни одного террориста. Поздравляю. – Конечно, мы зашли слишком далеко. Отколовшаяся группа повернулась против собственной партии, а потом нашлись «веские причины» и «цели, оправдывающие средства»… Ты же знаешь, что Питера тоже убили? Не террористы, а собственное правительство. – Эмма покачала головой и сделала глубокий вдох, чтобы дрожь в голосе не выдала ее. Если она когда-нибудь и начнет оплакивать Питера, себя или кого-либо еще, то точно не перед Сэм. – Мне жаль это слышать, – последовал на удивление искренний ответ. – Он казался нормальным мужиком. – Ах, он был отставшим от времени старым хреном совсем без политического чутья, не представляющим для Режима никакой опасности, но его все равно застрелили. – О дивный новый мир, – сказала Сэм, и Эмма не могла не позавидовать этой жесткой, успешной женщине, которая потеряла намного больше, чем бездарного начальника и несколько недалеких коллег, и чьи убеждения, как оказалось, были правильными с самого начала. Осознание Эммой того, что она оставила позади свою привычную жизнь, только-только начало укрепляться в голове. Да, у нее не было другого выбора; да, на этот шаг ее подтолкнул Вебер и остальные, обнаружившие ее мелкие акты предательства, однако Эмма не могла не сожалеть о своей осиротевшей квартирке, теперь, возможно, наполненной дронами с камерами, передающими информацию в кабинет Олли Ридера двадцать четыре часа в сутки. Эмма бежала, не взяв с собой ничего, кроме одежды на плечах и записки с координатами секретной тюрьмы. Теперь ее окружали люди, которые всегда ее ненавидели, а отведенное ей место в организации Сопротивления было таким же незначительным, как в аппарате Режима. Всего этого было более чем достаточно, чтобы чувствовать благодарность за любую толику сочувствия, на которую могла расщедриться в ее присутствии Сэм. – Достославный Вождь хочет встретиться с тобой, – сказала Сэм. – Думает, что ты можешь оказаться полезной, но больше не доверяет мне тебя допрашивать. Произведи на нее благоприятное впечатление, и нам, возможно, позволят прогуляться наверх и посмотреть, как хорошо ты умеешь целиться в фашистов. По крайней мере, пока мы тут не состарились. – Она так сильно на тебя злится? – Ничего, остынет. – Сэм взяла отставленную Эммой винтовку и направила ее на мишень. – Я тебя все еще не поблагодарила, – добавила она, ставя точку в предложении одним выстрелом, наконец сбившим «канцлера» с шаткой подставки у изгиба туннеля. – Думаешь, нам с тобой удастся подружиться? Сэм посмотрела на нее с нечитаемым выражением на худом осунувшемся лице. – Было бы неплохо. Конечно, я бы обрадовалась и простой стратегической информации о лидерах Режима – где они спят, что является их ахиллесовой пятой, которая позволит нам наконец победить, – но в один прекрасный день каждый человек достигает состояния, когда на голой ненависти далеко не уедешь. Я сражаюсь уже так долго, что совсем забыла, какой жизнь была раньше. – Раньше были интервью… И компьютерные косяки. – Негативы фотографий с мальчиками по вызову. – Слитые программные документы. – Чай с молоком вместо сахара. Разумеется, не в моей приемной. – Сэм улыбнулась. – Когда я пошла в политику, то не думала, что придется этим заниматься. – Чаем или свержением правительства? – Ни тем, ни другим. – Отойдя от шлакоблоков, она заперла винтовку в непримечательный ящик у стены. Сбитая мишень осталась лежать на земле, в накопившейся в туннеле жиже. – Не переживай, ты к этому привыкнешь – к жизни ебаной крысы, в то время как там, наверху… – Сэм не надо было договаривать: Эмма знала лучше нее, что для обычных лондонцев ситуация будто бы и не изменилась. Слишком быстро все смирились с дронами и контрольно-пропускными пунктами, постоянной ездой бронетранспортеров и резким уменьшением количества пешеходов на улицах. Как легко можно принимать законопроекты, когда больше не надо беспокоиться о пиаре! Встрепенувшись, телеграф что-то застрочил, и Сэм склонилась над ним, чтобы прочитать на желтой бумаге серию чисел. Ее лицо стало неподвижной маской так же быстро, как смягчилось несколько минут назад; спина распрямилась. – Нам пора, – бросила она через плечо и махнула рукой, чтобы Эмма следовала за ней. – Сэм… – Мм? – Все это когда-нибудь закончится. Так не будет продолжаться вечно. Сэм не ответила, и далекому эхо пришлось подхватить последние слова. *** Рассчитанное на тысячи человек бомбоубежище растянулось на две мили, однако разношерстный ассортимент припертых со всей округи коек, матрацев и двухъярусных кроватей сбился в кучу на одном пятачке, будто повстанцы боялись потерять друг друга из виду. Малкольм отыскал самый темный, самый укромный закуток, который Джейми для него тут же и занял и где свет от планшета не вызвал бы раздраженного бурчания пытающихся уснуть людей. Сэм убедила Малкольма, что ему тоже надо поспать, и он честно попытался – только чтобы проснуться с бешено стучащим сердцем и сдавленными, не дающими закричать легкими. Кроме того, он и так проспал последние четыре года, а бесконечные списки казней и зверств Режима, сохраненные на планшете, не становились короче сами по себе; данные разведки не приносили никакой пользы, будучи непрочтенными. Глаза болели, а грудь посвистывала, будто игрушка для собаки, но Малкольм читал доклад за докладом. Сунув в рот очередную кофеиновую таблетку, он помахал пустой упаковкой так, чтобы было видно Джейми, и объявил: – Я знаю, как победить Режим. Бородатая морда выглянула с верхнего яруса, а затем, к сожалению, и весь Джейми Макдональд нырнул вниз, чтобы пристроиться на краешке матраца Малкольма. Они провели в бомбоубежище уже много часов, практически целые сутки, так что Малкольм пришел к выводу, что Джейми решил оставить бороду либо из новоявленной преданности Талибану, либо назло ему, Малкольму, но утешал себя тем, что хотя бы ебаной сутаны нигде и близко не было видно. – Правда? – Джейми, наивная простота, выглядел обнадеженным. Малкольм и в тысячу лет не признал бы, как же хорошо вновь слышать этот голос. – Мы найдем их запас кофеиновых таблеток и взорвем его к чертовой матери. – Это твой план? – Да. Ума не приложу, как люди вообще могут без них жить. Это же лучшее изобретение всех времен и народов, если не считать коррекции вокала по нотам. – Даже если бы он сам не слышал, насколько слабо звучит его голос, то полный жалости – жалости, бля! – взгляд Джейми расставил все по своим местам. Малкольм резко сменил тему: – И не думай, что ты так просто уйдешь от разговора о своем сане. – Тут не о чем говорить. – Вот увидишь. – Но я же сейчас не священник! – У тебя что, где-то переключатель встроен, который ты так запросто можешь поворачивать? То разрабатываешь попки хоровым мальчикам, начитывая ебаные молитвы, то превращаешься в серьезного, блядь, человека?! Тот Джейми Макдональд, которого он знавал раньше – священник там или нет, – двинул бы за такое в морду. Но Джейми, сидящий рядом, просто рассматривал пятно на бетонном полу. Эта перемена нравилась Малкольму даже меньше, чем весть о том, что друг вернулся в лоно церкви. – Мне нужно было залечь на дно, – последовал запоздалый ответ. – С какой это стати? Слушай, мне действительно нужно знать, насколько серьезно ты относишься к этому своему христианскому хобби. Я тут по колено увязаю в цокающих на шпильках пёздах и выкидышах нашего общества, так что говори начистоту: ты теперь всю жизнь собираешься начищать пестики служкам или как? – Малк… – Это было предупреждением, но Малкольм не собирался отступать. Он пока не доверял Джейми целиком и полностью, хоть тот и вынес его из преисподней фактически на руках, однако старый друг был бы намного лучше любого кружка слабаков, не считая Сэм, который Никола могла собрать вокруг себя. – Ты хоть в бога-то веришь? – Что? – Да это же достаточно простой вопрос, бля. – Не понимаю, какое он имеет… Малкольм отложил планшет в сторону и сел ровнее. – Я хочу знать, – сказал он, – веришь ли ты в ебучего всемогущего мажора с седой пидорской бородищей… – Тебя это на хуй не касается! – …потому что если веришь… – Малкольму не хотелось задумываться, с какой стати для него это так важно, будто данный вопрос – вопрос жизни и смерти; почему Джейми нельзя было верить ни во что, кроме Эла Джолсона (прим. пер.: американский артист), Нового лейборизма и абсолютного превосходства глазговского футбольного клуба. – Если окажется, что я вытащил тебя тогда, рычащего и отбивающегося, из семинарии просто для того, чтобы ты снова повернулся спиной к настоящей, блядь, реальности, то я предъявлю тебе список длиннее хуя Рона Джереми (прим. пер.: знаменитый порноактер), список с именами людей, которых мы с тобой знали и которых вместе с их малолетними, блядь, детьми застрелили среди ночи в постелях… Джейми резко поднялся, едва не задев головой верхний ярус кровати. – Пойду курну. – Джейми! – Пошел на хуй, Малкольм. Тот хотел было его остановить, но Джейми оттолкнул протянутую руку и быстрым шагом направился в сторону одного из туннелей. По чистой случайности Малкольм на секунду увидел его перекошенное яростью и болью лицо и сразу же почувствовал цепкую хватку паники. Он постарался дышать равномерно и глубоко, но вся дыхательная система будто бы ополчилась против него. Малкольм даже потянулся за ингалятором, пока не понял, что это вовсе не астма, а подозрение, которое он не решался озвучить, чтобы оно не стало правдой. Он не спросил о дочерях Джейми, а Джейми ни разу их не упомянул. Ни разу. Блядь. Малкольм дал себе еще одну минуту, а потом отправился на поиски друга. Тот не пошел далеко, просто свернул с обычных путей. Может, потому что хотел, чтобы его нашли. Джейми сидел на табурете перед баррикадой из мешков с песком, сооруженной для задержки потока дерьма, льющегося в туннели после каждого дождя. Он уже выкурил одну сигарету до фильтра; вторая, готовая, лежала рядом. Легкие Малкольма протестующе сжались, когда он добрался до завесы табачного дыма, которая, к его облегчению, не давала подойти к Джейми так близко, как ему хотелось. – Когда ты собирался мне рассказать? Джейми поднял на него взгляд, и Малкольм решил, что – изувеченный или нет – он бы лично вырвал кишки каждому фашистскому пиздолизу, если бы это стерло отчаяние из глаз друга. – Ждал подходящего момента. Сначала было некогда, потому что нужно было спасти твою тощую задницу, потом – предотвратить суицид, а после этого ты просто орал на всех не умолкая. Сам знаешь: я ждал идеального момента, чтобы поведать тебе всю пиздострадательную историю в красочных деталях, потому что это было первым пунктом в списке моих приоритетов. – Что случилось? – Я посадил их на корабль с беженцами – один из последних, направлявшихся во Францию до наложения эмбарго. А эти бляди потопили его прямо у берега. Моя семья не имела никакого отношения к политике, Мэри уже сто лет как пользовалась девичьей фамилией… – Джейми потер сустав пальца, на котором уже очень, очень давно не носил кольцо. – Она хотела, чтобы я бежал вместе с ними. – А ты отказался. – Иначе не сидел бы сейчас здесь с тобой. – Матерь божья. Блядь, Джейми… – Даже не думай, – прорычал тот. – Не смей говорить, что тебе, блядь, жаль! Я был хуёвым отцом для моих малышек и еще более хуёвым мужем, но следил за тем, чтобы они ни в чем не нуждались. Я отправил их так далеко от себя и всего этого говноцирка, так далеко, как только мог. Я ж, блядь, так усирался, делал все возможное… – Знаю. Джейми передернуло от той же жалости, которую он десять минут назад направил на самого Малкольма. Он прикурил от старой сигареты и бросил ее в бурую лужу, потревожив отражение светильника, висящего под потолком. Его глаза подозрительно блестели, и Малкольм встал так, чтобы случайные прохожие ничего не заметили. До этого он ровно один раз видел Джейми плачущим. В тот день за подписью документов на развод последовало баснословное количество виски, а за виски – драка в баре, после которой Джейми едва не оказался в обезьяннике, а его противник – в больнице. Ближе к полуночи Джейми запачкал пивом и разнообразными телесными жидкостями новый костюм Малкольма от Армани, и они больше никогда об этом не говорили. То есть, в сравнении с той мелодрамой, его друг держался неплохо. Только неровное дыхание да подрагивающие плечи выдавали его. Было бы лучше, если б Джейми просто херакнул по чему-нибудь кулаком. Малкольм знал, как справляться с яростью. – Было больно? – спросил Джейми, когда снова мог говорить. – Что, когда пальцы ломали? Джейми вытер рукавом лицо. Его глаза были красными и припухшими, но, по крайней мере, слезы из них больше не лились. – Когда тебя топили, – пояснил он наконец. Малкольм, ничуть не славящийся склонностью к состраданию, ответил: – Нет. – Пиздишь, сука. – Эта боль – ничто по сравнению с тем, как я выебу каждого ответственного за произошедшее хуесоса при первой, блядь, возможности. Малкольм подумал, что при других обстоятельствах было бы допустимо обнять друга, но его собственные раны были еще слишком свежи, и он боялся, что не сможет потом разомкнуть объятие. Вместо этого он просто стоял рядом, отчаянно вдыхая сигаретную вонь, достаточно близко для того, чтобы чувствовать тепло, исходящее от Джейми, и изо всех сил надеялся, что друг перестанет смотреть на него так, будто именно Малкольм – единственный человек во всем мире, способный отомстить за погибших дочерей – крестниц Малкольма, которых тот едва знал, – и за Джулиуса, и за всех остальных… Хотя, возможно, так оно и было. Никола знала это, даже если Сэм и Джейми не хотели об этом думать. Малкольм каким-то образом оказался человеком, на которого легла ответственность за уничтожение Режима, и это было единственной причиной, почему он все еще оставался живым. Он дал Джейми докурить в тишине, если не считать длинных шумных затяжек и шмыгания носом. Светильник над ними замерцал, грозя погаснуть. – Давай я отвечу на твой первый вопрос, – проговорил наконец Джейми. – Да, верю, но это ни хуя не помогает. Малкольм не смог ничего возразить – да и что бы он, черт подери, сказал? У его карманного психа не должно было происходить личных трагедий, из-за которых Малкольм забывал слова. Джейми потушил сигарету и зашагал обратно к бомбоубежищу.