Сердце напрокат

Черная тень срывается с места и мчится по аккуратно подстриженному газону, лавируя между обелисками и легко перепрыгивая невысокие плоские стелы. Острозубая пасть полуоткрыта, розовый язык свисает набок, лапы едва касаются земли. Вслед несется запоздалое: «Стой! Назад!» — но пес уже далеко. Когда хозяин оказывается рядом, тот уже лежит на спине, молотя хвостом по дорожке, извиваясь и довольно повизгивая. Сидящий на корточках незнакомец гладит и чешет доверчиво подставленный животик. — Шорох, ко мне! — Эту команду, напоследок обслюнявив длинные пальцы, здоровенный пес неопределенной породы выполняет беспрекословно. Хозяйская рука опускается на лобастую голову, нежно треплет уши. — Ну и бестолковая же ты зверюга! Чужаков пугать нужно, а не облизывать! — Не ругайте его, пожалуйста. Я правда испугался, когда он выскочил из ниоткуда. — Но не сбежали. — Не сбежал, — легко соглашается незнакомец. — Я, видите ли, несколько не в форме, — добавляет он с улыбкой, медленно выпрямляясь и опираясь на прежде зажатую под мышкой трость. Они застывают в неловком молчании, с некоторым удивлением рассматривая друг друга. У незнакомца узкие плечи. Молочная кисть на полированном дереве цвета спелой вишни. Красивое, но немного усталое молодое лицо. Блестящие пшеничные волосы. Длинная челка разделена пополам, открывая гладкий лоб и тонкие брови, отбрасывая тень на глаза. Нежно очерченный, чуть большеватый рот. Светло-серые брюки из тонкой шерсти, подчеркивающие длину и стройность ног. Того же цвета жилет, застегнутый на все пуговицы. Белая рубашка, красный галстук. Кожаные туфли, черный ремень. На хозяине пса закрытые сандалии спортивного типа. Шорты из обрезанных до колена джинсов с пятнами травяного сока. Старая футболка в брызгах нарисованной крови и с надписью: «Keep calm and eat brains». Потрепанная соломенная шляпа, оставляющая на виду кончик облупившегося носа. Темная трехдневная щетина, угловатое лицо. Загоревшие до черноты мускулистые руки. Высокий рост, узкие бедра. На термометре девяносто два по Фаренгейту. *** Металлически звякает ошейник — Шорох резко дергает головой, отгоняя пчелу. Хозяин успокаивающе гладит его, с удовольствием ощущая под ладонью короткую гладкую шерсть с плотным мягким подшерстком. Затем отпускает пса гулять дальше, и тот, принюхиваясь к витающим в воздухе ароматам цветов и свежескошенной травы, махнув на прощание хвостом, скрывается за изваянием обезличенной плакальщицы. Незнакомец в щегольском костюме с интересом за ними наблюдает. Поняв, что уходить тот, по-видимому, не собирается, мужчина, поправив шляпу и почесав колючий подбородок, решает продолжить оборванный диалог. — Кажется, в последнее время вы часто здесь бываете. — Разве это запрещено? — Нет. Просто сюда редко заходят посторонние. Гость неопределенно пожимает плечами, задержавшись взглядом на маленьком пухлоногом ангелочке с грустным лицом и охапкой лилий в мраморных руках. — Любуетесь скульптурой или ищите кого-то конкретного? — И то, и другое. — И кого ищите, если это не тайна? — Вас. — Да? Зачем? — мужчина в удивлении приподнимает широкие брови. Левую пересекает тонкий шрам. — Хочу пригласить вас на свидание. — Это шутка? — В низком, чуть хрипловатом голосе легкое напряжение. — Нет. — Тогда вы явно не в своем уме. Простите, у меня нет времени на идиотские розыгрыши. Всего доброго. — Постойте! Я говорю серьезно! — незнакомец торопливо догоняет собеседника и преграждает путь. — Вы несете чушь. И ничего обо мне не знаете. — Темные глаза холодны и неприветливы. — Я знаю о вас достаточно! Вы — Гилберт Джонс. Двадцать шесть лет. Холост. Отец неизвестен. Мать, Аннабет Джонс, певица, пропала без вести, когда вы были ребенком. В пятнадцать вы получили три месяца исправительных работ за хулиганство, но с тех пор закон не преступали. Окончили медицинский колледж, но в университет не поступали. А еще, в период с девяти до восемнадцати лет, вы меняли место жительства, по крайней мере, шестнадцать раз! И уже полгода работаете смотрителем здесь, на старом частном кладбище «Quiet place»! — Так, стоп. Хватит! — Мужчина резко подается вперед, рубанув ладонью воздух, заставляя незнакомца отшатнуться. — Вы что, за мной следите? Какого черта?! — Пожалуйста, поужинайте со мной! — Нет! И это не обсуждается! — Боги, какой же вы упрямый! — Незнакомец вновь засовывает трость под мышку, расстегивает маленькую пуговку на манжете, торопливо закатывает левый рукав и с силой проводит ногтями по запястью. Мужчина непроизвольно бросает взгляд на собственное и, остолбенев, впивается глазами в четыре широкие царапины. *** Гилбер Джонс ни разу не вспоминал о своем соулмейте с тех пор, как в пятнадцать лет навсегда вычеркнул его из жизни. Это получилось неожиданно легко, он словно загноившуюся занозу вытащил. Долгая борьба с нерешительностью и страхом, минута обжигающей нервы боли, немного крови и благословенный покой. Мальчик вырос, научился полагаться только на себя и отвечать ударом на удар. И точно знал, что если они когда-нибудь встретятся, Гил сломает соулмейту челюсть, как сломал ее ублюдку, полтора года путавшему его тело с боксерской грушей, и уйдет, не оглядываясь. И даже в самом страшном сне не представлял, что им окажется какой-то лощеный тип в модном прикиде. Такой худой и бледный, что бить его просто страшно — помрет еще ненароком! — Теперь-то вы со мной поужинаете? — Под тяжелым взглядом Гила радостная улыбочка медленно увядает. — Понятно. — Незнакомец вздыхает, несколькими быстрыми движениями приводит себя в порядок, поудобнее перехватывает трость и кивает на скамеечку под единственным на все кладбище деревом. — Сначала нам нужно поговорить. Гил вновь косится на запястье, внимательно прислушиваясь к себе. Не найдя ни обиды, ни гнева, ни ненависти, ничего, кроме легкого смятения и привычного одиночества, он молча ступает на газон. *** Под раскидистым дубом приятная тень. Они сидят там уже минут двадцать. Гил, откинувшись на деревянную спинку и прикрыв глаза, наслаждается тишиной и жарким летним днем. Его спутник, так настойчиво добивавшийся внимания и желавший говорить, хранит молчание. — Смешно, — произносит он, наконец. — Я представлял эту встречу полсотни раз, подбирал слова, репетировал… А сейчас даже не знаю, с чего начать. — Незнакомец поглядывает на безучастного Гила, нервно проводит рукой по волосам и решительно встает. — Думаю, проще сначала показать. Четыре пуговицы на жилете расстегиваются первыми. Затем ловким пальцам уступает завязанный на сложный узел галстук. Последней сдается рубашка. Гил, ожидавший банальных извинений, каких-то ничего не значащих слов, наблюдает этот импровизированный стриптиз со все растущим недоумением. Полы расходятся, и длинный, очень заметный вертикальный шрам на обнаженной, нетронутой загаром гладкой коже, застает его врасплох. — Восемнадцать месяцев назад мне пересадили сердце. — Спокойно поясняет незнакомец. У Гила мурашки бегут по коже. Он неотрывно глядит на рубец, проматывая в голове прежде узнанное, и смутно догадывается, что услышит дальше. — Все началось с одышки, частых головокружений и болей в груди. Я тогда увлекался теннисом, каждый свободный час проводил на корте и все списывал на переутомление. Пока не упал в обморок на глазах у тренера и не попал в больницу. В общем, в двадцать лет мне диагностировали кардиомиопатию. Медикаментозная терапия не приносила желанного эффекта, сердце отказывало. Мне срочно требовалось новое. Но «лист ожидания» очень длинный... Только благодаря деньгам и связям родителей я попал в первую десятку... Незнакомец кажется смущенным и грустным одновременно. Гил ободряюще улыбается. Бороться за жизнь сына, используя все доступные средства? Он будет последним, кто станет за это осуждать! — Оденьтесь и сядьте уже, пожалуйста. У меня шея затекла на вас смотреть. — С нарочитой сварливостью просит Гил и получает тихий смешок в ответ. С рубашкой незнакомец справляется быстро. Поднимает воротник, набрасывает галстук на шею… И растерянно изучает хвостики, не помня, как нужно их переплести, чтобы получить красивый узел. «Тоже мне, пижон!» — мысленно фыркает Гил. А вслух говорит: — Давайте помогу, — и легко поднимается на ноги. Мимоходом отмечает их небольшую разницу в росте и приступает к делу. Гил укрощает «Полувиндзор» со второй попытки. И обманывается, убеждая себя, что поправить воротничок, застегнуть жилет, продлевая физический контакт, его вынуждает привычка доводить начатое до конца, а не колдовская зелень глаз, притягательная линия рта и симпатичная маленькая задница. *** — Иногда поиск донора занимает годы. — Да... — Голос незнакомца печален. — Поиск моего осложняла редкая группа крови. — Он умолкает на пару минут, а потом неожиданно признается: — Знаете, я боялся, что не доживу. Гил знает. Понимает. У него тоже бывали чертовски плохие дни. Желая придать рассказчику уверенности, он сочувственно похлопывает по острой коленке. Тонкие прохладные пальцы накрывают его ладонь, бережно сжимая. Гил не вырывается. — Нам позвонили из неотложки. Сказали, что у них есть подходящее сердце. Третья отрицательная. Автоавария. Черепно-мозговая травма. Врачи констатировали смерть мозга. Но родственники против донорства. — Пальцы сжимаются сильнее, голос звучит тише. — Берта рванула туда. И убедила их изменить решение. Не знаю, что сестра им сказала, но в тот день она меня спасла. Операция состоялась. — Потом была реабилитация. — Я учился заново ходить. — Зато теперь у вас есть около десяти дополнительных лет. Вы многое успеете. — Да! Поэтому я и не могу тратить время зря! — Незнакомец внезапно оживляется. — До трансплантации у меня абсолютно точно не было соулмейта! А теперь есть. И я ни за что от вас не откажусь! Гил криво усмехается. Думает, что заветная формула опоздала на дюжину лет, и уже поздно что-то менять. Но слегка растрепавшиеся волосы цвета спелой пшеницы кажутся очень мягкими. Упорство — впечатляющим. А общество этого стойкого парня — желанным. Он любуется контрастом их ладоней, взвешивая «за» и «против». Выбирая. — Как вас зовут? — Марк. Марк Ларсен. Мой дедушка был датчанином. — Марк, вы любите европейскую кухню? *** Европейскую кухню Марк любит. И знает хороший ресторанчик с уютно обставленным отдельным залом. Широкий прямоугольный стол в окружении трех мягких диванов и пары кресел. Большие золотистые подушки. Массивная люстра. Несколько картин в стиле барокко, подсвеченные бра. Они отлично проводят время. Гил, ловко орудуя ножом и вилкой, ест стейк с грибным соусом, остроумно шутит и рассказывает о городах, в которых жил, и достопримечательностях, которые видел. Короткая стрижка, легкая модная небритость. Он великолепно смотрится в темном блейзере, белой рубашке и темно-синих джинсах классического кроя. Марк весело смеется, пробует куриную грудку на пару с гарниром из печеных на углях овощей, и не понимает, как можно было отказаться от такого соулмейта?! *** Марк знает, что тот человек был напуган появляющимися на коже бесконечными надписями. Ему не было больно. В ужас его приводило осознание чужой власти над собственным телом. Он ненавидел кровь. Ненавидел остающиеся шрамы. Ненавидел мальчишку. Желал от него избавиться и мстил единственным доступным способом: он молчал. Бесился и игнорировал послания, надеясь, что Гилберту Джонсу надоест, и он отстанет. Или очередной опекун окажется невменяемым и прибьет мальчишку. *** Марк помнит, как испугался, заметив на руке мелкие белесые волдыри. Горсть подавляющих иммунитет препаратов, ставших обязательной частью рациона, усилила его паранойю. Он подумал, что это реакция на лекарства, что его организм отторгает донорское сердце. Что он снова умирает. Но тщательное обследование ничего не выявило. Наоборот, сердце отлично прижилось и исправно работало. А сыпь, похожая на ожог крапивы, быстро прошла. Через некоторое время, пару мелких синячков и непонятных царапин, до Марка наконец-то дошло. Он поделился догадкой со старшей сестрой. Берта не подняла его на смех. Она принесла визитку. *** Однажды в его палату в кардиоцентре пришла невысокая, немолодая женщина в стерильном халате для посетителей. Женщина хотела послушать, как бьется сердце ее сына. Прижалась ухом к груди Марка и плакала. Второй раз она не пришла. Через год Марк позвонил ей сам. *** Когда Гил допивает бокал красного вина, Марк доедает фруктовое желе, и им приносят счет, случается непредвиденное. Каждый желает расплатиться, и горячо убеждает в этом спутника. Спор прекращается внезапно. Гил, сам точно не понимая, как это получилось, вновь оказывается сидящим на диване. С Марком на коленях. С нетерпеливо ерзающим, собственнически целующим, полураздетым Марком. Широкая ладонь Гила торопливо и резковато ласкает их обоих одновременно. Руки Марка то крепко обнимают его шею, то с силой сжимают плечи, то нежно скользят по волосам. Они чередуют глубокие поцелуи с гортанными стонами, оставляют друг на друге розоватые метки, и чувствуют, как во Вселенной что-то меняется. Переплетается, затягивается, срастается. *** — После такого, — заключает довольный, расслабленный Марк, переведя дыхание, — я обязан на вас жениться. — Согласен. Но за ужин плачу я.