Your heart's a mess You won't admit to it It makes no sense But I'm desperate to connect And you, you can't live like this
Gotye — Heart's a Mess
Когда Ванде было пятнадцать, она узнала, что ее мужчина будет рожден под созвездием близнецов. После смерти родителей у Ванды не было ни времени, ни сил, ни желания на типичные девчачьи увлечения вроде ночевок, танцев, мальчиков и прочей подростковой чепухи. Пьетро ещё как-то умудрялся с кем-то гулять, что-то устраивать и вообще вести жизнь обычного подростка, но не Ванда. Она всегда была слишком серьёзной и слишком страстной. Это и взрастило в ней отчаянную ненависть и пламенную жажду мести, которые вытеснили в её хрупкой и нежной душе все не чуждое девичьему сердцу. У Ванды не было времени на глупости — она организовывала митинги, пыталась собрать вокруг себя надёжных сторонников. Одной из таких и стала девочка, имени которой она уже и не вспомнит. Лет тринадцати, не больше, но уже была очень взрослая во всех смыслах. Высокая, ладная, как античная статуя, с проникновенным и понимающим взглядом тёмных, как бездна, глаз. Как и Максимофф, она лишилась родителей, оставшись на попечении не совсем здоровой тётки, которая также похоронила мужа и троих детей. Эта девчонка была очень смышленой, хитрой, когда требовалось, но все же по-детски наивной. Она верила в гороскопы и гадания по бумажкам, загадывала желание на выпавшей смольной реснице и не смотрелась в разбитые зеркала. Ванда ровно дышала к этим детским причудам, пока её окровавленное тело не вынес к ней Пьетро. Крепко прижимая её к груди, его руки слегка дрожали, но не от веса девочки, а от ужаса. Ванда сама поняла, что её била крупная дрожь только тогда, когда ладонь закрыла распахнутые глаза девочки. Её рюкзак так и остался в штабе. Ну как в штабе. В заброшенной школе, которую они оккупировали. Никто не решился его выбросить — рука не поднялась. Ванда взяла его тогда, сама не зная, что с ним делать. Обычный рюкзак, набитый под завязку бог знает чем. Она расстегнула молнию, и на колени ей выпал красный блокнот с золотым узором на нём. Он открылся сам, прямо по середине, на странице с её именем. В переплёт была вклеена пестрая страница с какими-то зодиакальными символами и указаниями к гаданию по магическому кругу. Там были и написанные от руки заветные символы. Вся астральная карта Ванды была, как на ладони, а в самом углу страницы, верхнем левом, красовался вердикт, который не подлежал обжалованию: лучшая пара для неё был мужчина-близнец. Кривой почерк синей шариковой ручки на замусоленном листе в линейку впился ей в память, как пиявка, и не отодрать уже больше, не расщепить другим воспоминанием этот яркий эпизод. Ванда не сохранила тот блокнот. Не смогла держать при себе свою судьбу. Она отдала рюкзак и все его содержимое, включая злополучный блокнот тайных знаний, тётке покойной соратницы, но та, казалось, даже не поняла, чьи пожитки ей передали. С тех пор много воды утекло, но вот Ванда смотрит на такой же блокнот в книжном магазине, куда забрела по привычке после долгой прогулки перед сном, и её снова забила крупная дрожь. Она проводит пальцами по пустым страницам. Эта неопределённая пустота успокаивает. Никакой предопределенности, чистый лист знаменует полную свободу действий, мыслей, чувств. Ванде от этого становится немного спокойнее. — Ищите что-то конкретное? — спрашивает из-за спины явно местный консультант. — Просто осматриваюсь, — говорит Ванда с вежливой улыбкой, стараясь не смотреть симпатичному худому парню в глаза. Его хищный оценивающий взгляд её напрягает не меньше, чем его неряшливый вид подростка с дурацкой торчащей вперёд жидкой челкой, хотя его прокуренный голос и жёсткая щетина говорят ей об обратном. — Кстати, отличный блокнот, — говорит он, перехватывая товар, когда она ставит его обратно на полку, и её унизанные кольцами пальцы чуть было не касаются его широкого запястья. — Многие девушки часто берут его себе под личный дневник или на ежедневник. В нём довольно много страниц, чтобы исписать их своими восторгами от очередного свидания. Не хотите себе такой? — Я не хожу на свидания, — отзывается Ванда, пожалуй, слишком резко, потому что лицо парня мрачнеет, но её улыбка, пусть и деланная, все же воодушевляет его. — Тогда, может, разорвёте этот замкнутый круг одиночества? — спрашивает он, подмигивая. Ванда не находится, что ответить. Ей хочется убежать, чтобы не объяснять ему, как она устала от того, что всё приходится делать самой, — самой бороться за жизнь, самой идти вперёд, самой разрывать эти чёртовы круги. Никто не подаст руки, никто не предложит подбросить до пункта назначения, никто не подарит ножницы, чтобы разрезать чёртовы круги. — Знаете, я, пожалуй, заведу себе дневник, — говорит она и тянет руку к синему блокноту с белыми полосами и красными звёздами на них. — Как думаете, подойдёт для записи моего плотного расписания, в котором нет места походам на свидания? Консультант тут же сникает и сутулит худые плечи. Так он выглядит совсем жалко, и Ванде даже немножко обидно за него, но только немножко. Она расплачивается за блокнот наличными, которые дал ей Стив без права на возврат, потому что деньги с карточки Тони Старка она брать категорически отказывается. Дождь мочит тонкую вязку свитера, и Ванда надееется, что тот щуплый Дон Жуан из книжного родился когда угодно, но только не в конце мая или начале июня.***
Мерный скрип шарика о белоснежную бумагу успокаивает. Ванда крепко сжимает пластмассовый стержень и выводит аккуратные окружности. Ей нравится описывать свои дни, полные событий, она находит особое удовольствие в выплеске простых и сочных эмоций от уроков рисования со Стивом или походов по магазинам с Наташей. Все это ерунда по сравнению с адреналином на миссиях, но все равно — писать об удачном натюрморте, для которого Роджерс обещал лично сделать рамку, или новой паре туфель, выбранных для неё Романофф, было намного приятнее, чем о панике гражданских или красочных взрывах. Вначале искусство летописи собственной жизни давалось ей нелегко, но несколько недель практики сделали свое дело. Теперь она пишет легко и свободно, с особым чувством, трепетным и восторженным. Перечитывая особенно любимые дни на контрасте с тяжким и воспоминаниями из детства, она видит, как разительно изменилась её жизнь. В ней нашлось место смеху, спокойствию, заботе и состраданию. Ванда нашла искупление своей безграничной боли в башни человека, смерти которого желала. Возможно, в христианском принципе прощения, который проповедовала им с Пьетро мама, она и смогла прийти к гармонии с самой собой и со своим прошлым. Ванда закрывает дневник и откладывает ручку, слыша своё имя из общей гостиной. Хорошо, что к тому моменту она прощается с дневником и собирается выпить того нового чаю, что купил Стив, законченный чайный маньяк среди кучки зомбированных кофеманов. Кстати, именно он и зовёт её так настойчиво. — Что такое? — спрашивает она его, садясь за барную стойку, которая служит им иногда обеденным столом. Стив как раз заваривает чай, и из загнутого носика прозрачного чайника поднимается ароматный пар. А внутри него, на глади маленького зелёного озера распускается диковинный цветок. Ванда наблюдает, как его нежно-розовые лепестки медленно раскрываются, будто стесняясь своей экстравагантной красоты. Цветок похож на искусную гейшу во время танца. Ванда недавно посмотрела хороший фильм про одну из них. Ей понравилось. — Ничего, просто мне скучно одному, и я надеялся, что ты составишь мне компанию, — улыбается он в идеальные тридцать два. Ванда не может сдержать ответной улыбки. Вот так просто: Стив Роджерс завоёвывает сердца девушек, даже не догадываясь об этом. Ванда не склонна к влюбчивости, но ей всегда было приятно, как Стив обращается с представительницами прекрасного пола. В его поведении была старомодная галантность и не выходящая из моды вежливость, подкрепленные врождённой добродушностью. В этом он напоминает ей отца, каким она его помнит. Он тоже всегда был учтив и отзывчив с женщинами, никогда не позволял себе грубости или непристойности и со стороны других этого не терпел, прямо высказывая свое недовольство. Да, Стив определённо походил на её отца. Настоящий джентльмен, который не брезговал защитить свою честь кулаками. Настоящий человек слова и дела. — А я и не против, — отвечает Ванда, грея руки о чашку чая, которой одарил её Стив. Роджерс смущённо улыбается, наливая и себе. И тут Ванда читает его, как открытую книгу по опущенному взгляду, напряжённым плечам, серьёзной морщинке на лбу. — Так, капитан, колитесь, зачем позвали чаевничать? — говорит она, наблюдая за его реакцией с хитрым прищуром. Стив оскорбленно отнекивается, но потом сдаётся и говорит, жутко краснея, аж по самые уши: — Ванда, куда можно сводить девушку в современном Нью-Йорке? На мгновение Ванда замирает, больше от неожиданности, что Стив задаёт этот вопрос ей, а не потому что вообще задаёт. — В смысле на свидание? — уточняет она. Капитан колеблется, открывая и закрывая рот как золотая рыбка, а затем поджимает губы, криво усмехаясь, и качает головой. — В смысле на свидание, — вздыхает Стив. Ванда делает глоток, пытаясь сдержать смех от того, как румянец Роджерса переходит на могучую шею. Чай обжигает нёбо, и, кажется, кожа будет слазить, но вкус у него бесподобный, поэтому Ванда отпивает ещё и ещё, полностью избавляясь от смешинки, хотя капитан всё ещё выглядит забавно. Красный, смущенный и при этом ужасно храбрый. — Думаю, что за эти семьдесят лет ничего особо не изменилось, — пожимает она плечами. — Кино, театр, танцы, парк аттракционов… Всё ограничивается только твоей фантазией. — Но сейчас уже совсем другие фильмы, другие танцы и вообще… — разводит руками Стив. — Оу, мистер Роджерс, неужели капитана Америка остановит смена ритмов и парочка откровенных сцен в современном фильме? — смеётся Ванда, и Стив тут же приосанивается. — Правда, Стив, неважно, куда вы пойдёте. Если она тебе нравится, а ты нравишься ей, то вам будет интересно и хорошо даже в том же Центральном парке. Но если ты так переживаешь, то советую сводить её на мюзикл, если они ей нравятся, или в кино на какой-нибудь особый показ классики Золотого века Голливуда, так ведь это называется? Вам будет что обсудить, для неё будет в новинку подобное, а для тебя более привычно. У тебя вообще есть у самого какие-то идеи? — Я думал начать с ужина в итальянском ресторанчике на Манхэттене, а затем зайти в одно заведение с живой музыкой, там играют довольно приятный джаз, — говорит он. Ванда заключает, что в Стиве Роджерсе живёт крайне обстоятельный и логичный романтик. Видимо, его страстная натура очень удачно абсорбировала его стратегические навыки, приобретённые за время служба. — Звучит очень даже здорово, — говорит Ванда, отпивая ещё чаю. Надо будет узнать у Стива, где он раздобыл этот восхитительный букет. Вкус просто божественный. Немного кисловатый, в меру горький, с цветочным послевкусием. — А цветы? Девушкам ещё дарят цветы? — спрашивает он немного взволнованно, и его чашка вздрагивает на блюдце. — Всё зависит от девушки, — пожимает плечами Ванда. — Думаю, что это было бы красивым жестом, хотя я цветы не особо жалую. Но ты купи что-нибудь ненавязчивое. Тюльпаны, например. — А пионы? — спрашивает он. Ванда уверена, что если бы они говорили по телефону, то Стив бы все тщательно конспектировал. — Не стоит, как и лилии, — говорит она. — Красивые цветы, но уж очень едкий у них аромат. Если узнаешь, что они ей нравятся, то тогда можно подарить на втором свидании. Она не добавляет, «если оно будет, конечно», потому что горящие глаза Стива и его серьёзное выражение лица говорят ей, что будет. Он сделает все, чтобы оно было. — Спасибо тебе, Ванда, — говорит он, осушая чашку до дна одним глотком. — Мне и спросить особо некого… Из знакомых девушек, которые были бы ей относительными ровесницами, у меня только ты и Наташа, а она… Ты сама понимаешь, не совсем обычная. На парней тоже полагаться нельзя. Клинт женат, Тор — бог, у Беннера вряд ли вообще хоть когда-то были свидания, Сэм не особо ратует постоянные отношения, а про Тони я лучше промолчу. Словом, только ты и можешь мне помочь. — И я рада помочь, — говорит Ванда абсолютно искренне. — У неё нет шансов, Стив. Ты её покоришь. Стив смущённо улыбается, и Ванда надеется, что он покажет этой таинственной похитительнице сердца их капитана эту самую улыбку. Тогда уже ей придётся опасаться за своё сердце. Ванда допивает чай, благодарит капитана за него и идёт в свою комнату, чтобы немного побренчать на гитаре, а затем сделать постскриптум к сегодняшнему дню в своём дневнике, где она выразит свою радость за Стива, который при всём своём великолепии был рожден под созвездием рака.***
Сирень осыпается. Ванда ловит нежные лепестки и сдувает их теплом дыхания мятной жвачки с сухой ладони. В левой руке покоится смузи, в кожаном рюкзаке за спиной — улитка с корицей. Ванда бежит из башни в парки и сквер, в музеи и кино, к живому и настоящему, подальше от шурупов и винтов, от материнских плат и паяльников. Подальше от башни, в которой она заточена, как забытая всеми принцами королевства принцесса, потому что в ней тяжело дышится. А ещё потому что в ней Тони Старк. Этот рубеж в воплощение миллиардера, плейбоя и филантропа, она уже перешагнула. Она смирилась с неизбежным и непоправимым, великодушно приняв его раскаяние и поверив на слово — костюм есть символ мира и процветания. Они разве что не отправились на Вудсток вместе и не вплели друг другу в волосы одуванчики, чтобы доказать себе, а также всем и каждому, что, по крайней мере, одна теперь не мечтает его закопать, а второму не придётся откапываться после. Но. Это одно пресловутое «но» терзает Ванду острыми когтями и ядовитыми зубами. Тони Старк закрыт. Его костюм, его очки, его остроты, его Мстители. Его все время окружает пелена, плотный туман, который не даёт никакой возможности разглядеть его самого. И только если ты достоин, только если ты заслуживаешь находиться в круге доверия Тони Старка, то, может быть, тебе удастся увидеть его искренний смех, его уставшую улыбку, его праведный гнев и смешное раздражение. Этого удостоились немногие, но какой ценой — Стив был героем его мальчишеских грёз, Пеппер жизнь ради него положила, у Хэппи не было выбора, Роуди был награждён за давность лет. Это кажется Ванде ужасно нечестным, потому что она чувствует — у неё нет даже шанса стать Тони Старку просто соратником. Она так и останется бомбой в спичечном коробке, так и продолжит играть роль покоренного трофея, заточенного в его башне. И это нечестно. Их отношения заслуживают большего, она считает. Большего, чем просто быть капризной пленницей и добрым надзирателем. Они должны разговаривать, должны видеть друг друга, но вместо этого скупо здороваются, раскланиваются в коридорах. Хорошо, если обменяются взглядами или сойдутся во мнении на всеобщих собраниях. Достаточно ли этого для девушки, которая жила жаждой его смерти все сознательные годы, чтобы примириться с новым положением вещей? Нет, конечно. Довольно ли этого для мужчины, чье творение благоговело к её силе, чтобы взглянуть на неё обновлённую? Определённо нет. Но только это у них и было, и это чертовски нечестно. Ванда ставит стакан на лавочку, которую облюбовала уже как несколько дней, и лезет в рюкзак за булочкой, пытаясь обуздать пылкие чувства при мысли о недоступности Тони Старка. Это ещё одна причина, почему она бежит из башни — протест против его брони, в которую он облачился и из которой он так не осязаемо и будто незаметно за ней наблюдает. Если он думал, что она не заметит, то — сюрприз! — она заметила, потому что не страдает расстройством зрения и слуха, да и с логикой у неё все в порядке. Этот факт его постоянно незримого присутствия во время отсутствия ужасно её раздражает. Ни чуть не меньше, чем-то, что он абсолютно отсутствует во время своего присутствия. И именно поэтому, как и свойственно молодой и страстной особе, которая категорически против любого диссонирующего с ее пониманием внимания, Ванда всё делает наоборот, когда её так любезно просят сделать что-то так, как следует, а именно — остаться в башне, быть осторожной, не привлекать внимания. Тони, кажется, это очень хорошо знает — хотя чего он вообще не знает? — и поэтому за ней вначале неотступно следует Вижен, а теперь сама Наташа Романофф совершенно случайно пьёт кофе на террасе кафе через улицу. Ванда надувает губы, и в кармане куртки трещит телефон. — И как только тебя не погнали поганой метлой из штаба за такую нелепую слежку? — спрашивает она шпионку и слышит шуршащий смех, приглушенный динамиком. — Прости, не смогла устоять, чтобы не выдать себя в свой выходной, — говорит Наташа тихо и немного заботливо. — За тобой очень забавно наблюдать. Ты похожа на девочку, сбежавшую в соседний с её детским садом парк с новой горкой в надежде остаться там жить и питаться каштанами с местными белками. — Белки не едят каштаны, — замечает Ванда резонно. — Тогда грызть шишки, — отвечает Наташа вполне серьёзно. — В любом случае, тебя рано или поздно найдут и отведут домой есть кашу, как и поступают обычно с нашкодившей пятилеткой, какую ты из себя сейчас так умело строишь. — Спасибо, обожаю, когда меня сравнивают с ребёнком, — язвит Ванда. — Это очень поднимает самооценку. — Не дуйся, — тянет Наташа. — Проговариваю: если бы ты не вела себя, как дитя, то и не понадобилось бы моё вмешательство. — Если бы не паранойя Старка и его маниакальная тяга контролировать мою жизнь, то я бы и не вела себя как ребёнок, — восклицает Ванда, и несколько прохожих оборачивается на неё. На том конце повисает тишина, но ей не нужно смотреть на Наташу, чтобы знать, что она улыбается в динамик смартфона. Ванда кусает губы и костерит себя на чём свет стоит. — У тебя все в порядке с самооценкой, если думаешь, что такой человек, как Тони Старк думает о тебе двадцать четыре на семь, чтобы устраивать за тобой тотальную слежку, — говорит наконец Наташа. — Я наблюдаю за тобой, во-первых, не так давно, а во-вторых, по личным причинам. Надо кое-что обсудить, подойди-ка. Гудки в динамике вводят Ванду в ступор, и она не сразу приходит в себя. Когда она все же собирается с мыслями и решает делать вид, будто её вовсе не заботит безразличие Тони к её попыткам наладить с ним контакт, она идёт прямо на красный к террасе французского кафе, где за столиком с белоснежной скатертью сидит Наташа. Она не похожа на себя: волосы собраны в пучок, на ней летящее лазурное платье и замшевые туфли на устойчивом каблуке. Ванда, не стесняясь, разглядывает её. — Говорю же, у меня выходной, — улыбается Наташа, разводя руками. — Хочешь чего-нибудь? Очень советую салат с уткой. — Я не голодная, — бурчит Ванда, вешая на спинку рюкзак. Рядом с такой Наташей ей некомфортно. Она видит себя в отражении стеклянных дверей кафе, как девочку, которая обедает с богатой крёстной в честь её приезда из Европы с горой подарков. — О чём ты хотела поговорить? — спрашивает Ванда, дождавшись ухода официанта с её заказом, тем самым салатом с уткой. Наташа делает глоток капучино и не спешит с ответом. — Тут такое дело, — говорит она, — пару месяцев назад Стив попросил меня приготовить кое-что для одного важного события, но я… — Наташа тяжело вздыхает и опускает плечи, принимая самый печальный и виноватый вид, какой только можно вообразить. — Но я забыла! — Сложно поверить, что ты что-то забыла, — фыркает Ванда, отпивая принесённый официантом лимонад. — А что ты должна была сделать? — Заказать один клуб для очень важного мероприятия, — протянула Наташа. — А ты ничего не путаешь? Стив Роджерс попросил тебя заказать клуб? — воскликнула Ванда, не веря своим ушам. — Да, причем самый что ни на есть пафосный, — хмыкает Наташа. — Чего бы понимал, конечно, но это как раз в стиле Тони… — А причем здесь мистер Старк? — осторожно спрашивает Ванда, стараясь не морщится при звуках его упрямого и эгоцентричного имени. — Вообще-то именно на его день рождения Стив и собирается… — Наташа поджимает губы. — Ладно, собирался заказать клуб. Я ему сразу сказала… У Ванды дрожат руки, и зубцы вилки мерзко клацают по тарелке. Кусочек сыра дорблю ускользает от неё, и она тотчас о нём забывает, потому что её голову наводняют тысячи мыслей. Удивительно, но когда Наташа говорит о дне рождении Старка, в ней взрывается бомба: Тони Старк — человек. Обычный человек со своими причудами, желаниями, страхами и мотивами. Такой же человек, как она. Человек, который чувствует, мыслит и живёт. И у этого самого человека будет день рождения. Один день в году Вселенная припасла для него, как и для всех остальных шести миллиардов человек. Это открытие потрясло её настолько, что она даже прослушала половину пламенной речи Наташи и всех её стенаний по поводу того, как не вовремя все эти празднования, когда у неё куча миссий горит. — А что ты хочешь от меня? — говорит Ванда, возвращаясь из астрала удивительных открытий. — Чтобы ты поговорила со Стивом, конечно, — отвечает Наташа. — Он с меня три шкуры сдерёт, а тебе вроде как всё у него с рук сходит. Ну и конечно, помочь ему организовать всё в башне, раз с клубом не вышло. — А разве мисс Поттс не берет бразды правления в свои руки? — уточняет Ванда, потому что ей казалось, что эта энергичная и оптимистичная женщина целиком и полностью контролирует жизнь Старка. — Не в этот раз, — говорит Наташа, допивая капучино. — Это закрытая вечеринка для Мстителей, а со своими левыми друзьями он пусть веселится у себя в Лос-Анджелесе. Ванда добро усмехается. Это так в стиле Наташи — чертить круги доверия, но в этот раз она не видит в этом ничего плохого. В конце концов, она пришла к ней за помощью, а не к Сэму или Клинту. Значит, Наташа доверяет ей, а бонусом она нравится Стиву, но это уже давно не новость. — Хорошо, я сделаю, что смогу, но организаторские способности у меня ниже плинтуса, — улыбается Ванда, доедая последний салатный лист в соусе. — Они от тебя и не требуются, — говорит Наташа тем своим радостным голосом, который обычные люди воспринимают в реальной жизни как просто дружелюбный. — Всем займется наш девяностолетний любитель детских утренников. На тебе только контроль за ситуацией, отчёт мне и, конечно, усмирение капитанского гнева. — Думаю, что с этим я справлюсь, — улыбается Ванда, наслаждаясь беззаботностью Наташи. Это так редко с ней случается. — Тогда, — улыбается шпионка, подзывая мимо проходящего официанта. — Майкл, принимайте заказы этой барышни, пока она не выкатится из вашего прекрасного кафе. Все записать на мой счёт, а я оплачу как обычно. — Хорошо, мадам, — кивает гарсон в белом фартуке и удаляется. — Заказывай всё, что захочешь, — говорит Наташа, кидая в сумку солнцезащитные очки и телефон, надевая пиджак и поправляя прическу. — Но я настоятельно рекомендую малиновый чизкейк и латте с мятным сиропом. Ванда кивает и закрывает меню. — Стой, Наташа, — кричит она, когда Романофф нажимает кнопку вызова зеленого сигнала светофора. — А до какого числа все надо сделать? — До двадцать девятого мая, — откликается Наташа. — Удачи, а то этим близнецам не угодишь!