Отражения

Весне, разукрасившей луга и лес яркой зеленью и наполнившей весёлым птичьем щебетом, радовались все обитатели цитадели. Едва не ежедневно устраивались маленькие праздники, находя всё новые поводы выйти под цветущую сакуру с закусками, выпивкой, а то и фейерверками. Митсутада крутился на кухне, гоняя добровольно-принудительных помощников в хвост и гриву. В саду и огороде кипела работа, под разухабистые напевы старшего яри, далеко разносящиеся окрест. Из распахнутых окон летели клубы пыли, смех и мыльные пузыри – Кассен, с полного одобрения хозяина и Хасебе, устроил генеральную уборку, пристроив к делу всех не занятых на кухне и огороде. Цитадель бурлила и пенилась радостью и смехом, пробуждаясь вместе с природой. Мунечика сидел на веранде с чашкой чая и чувствовал себя не к месту, среди этой искренней бурной радости. Мунечике было тревожно и грустно. Этой ночью лис снова ускользнул из комнаты, стоило ему уснуть. Точнее, ускользнул, как только подумал, что Миказуки уснул. А Мунечика лежал, устроив ладонь под щекой и, сквозь полуопущенные ресницы, смотрел ему в спину. А потом в закрывшуюся за ним дверь. Дверь Когицуне закрыл аккуратно и бесшумно, и шагов его по доскам веранды было не слышно. Это продолжалось уже который день. С тех пор как сошёл снег и развернулись первые зелёные листья, лис начал сбегать по ночам. Миказуки не понимал, в чём дело. Вчера он не выдержал, поднялся и выглянул в окно – беловолосый кицуне размашистой рысью удалялся в сторону леса. Остановился у края деревьев, помедлил чуть, но не оглянулся, исчез среди стволов и сочной молодой зелени. Чтобы с утра как ни в чём не бывало склониться над едва задремавшим к рассвету лунокованным. «Поднимайся, принцесса, завтрак проспишь» И поцелуи его были нежны, а ладони и волосы остро пахли юной зеленью, рыхлой землёй и смятым папоротником. Миказуки не понимал что происходит, и не мог увидеть ответа в кровавой глубине лисьих глаз. Возможно стоило просто спросить, но язык костенел и слов не находилось, а потом, когда солнце уже склонялось к закату, слова и вопросы разбегались, под трепетными поцелуями и бережными ласками кицуне, оставляя голову пустой и лёгкой. Миказуки было тревожно, и не радовали уже ни птичьи трели, ни изысканное угощение, ни букеты первых цветов, которыми украшали его покои неугомонные танто. * Когицуне осторожно задвинул за собой сёдзи и низко опустил голову. Вина скребла изнутри по рёбрам, визжа на одной пронзительной душераздирающей ноте. Так нельзя, это подло. Если не так, то будет только хуже, мысленно объяснил ей – самому себе? Оставшемуся сладко спать в тёплой постели Миказуки? – Когицунемару, и шагнул с края веранды в густую траву. Босые ступни обожгло ночной росой, голова закружилась от густого пряного запаха пробуждающегося мира. Лис перешёл на бег, направляясь в сторону леса. Звериное шевельнулось в животе, поднялось к горлу пенной волной, ударило в голову, бросая на четвереньки, выламывая суставы сладкой судорогой. И вот уже не человек – крупный белый лис стремительным бегом несётся между влажных, поросшим мхом стволов, перепрыгивает с поваленного дерева на валун в середине реки, оттуда на песчаную отмель, взбирается по каменистой осыпи, валится в одуряющее пахнущие заросли папоротника, выгибаясь сладострастно. Вскидывает морду к раздобревшему полумесяцу. Скоро полнолуние. Весна кипит в звериной крови и ночь за ночью лис уступает этому зову своей порочной природы. Уступает, чтобы не случилось страшного. И сдерживает её вечерами, сцепляет клыки, не позволяя вцепиться в загривок, подминая властно, расцветить нежную кожу метками, утверждая право собственности – моё, моя добыча, мой партнёр. Нельзя. Миказуки не хочет, Миказуки нужна человеческая любовь, не звериная. И лис склоняется над ним ласково, шепчет что-то сентиментально-глупое, ведёт кончиками пальцев, едва касаясь, целует легко и нежно. Как могут люди, не звери. Лис встряхивается, поднимаясь, и снова летит через лес, кричит что-то мелькающей через ветки луне, ловит весенний ветер, раскрытой в частом дыхании, клыкастой пастью, смеётся по-звериному, пластается в прыжке через овраг. И возвращается под утро. Ступает человеком на доски веранды, вытряхивает из волос набившийся мусор, выравнивает дыхание, бездумно глядя перед собой. И бесшумно сдвигает дверь, чтобы склониться над спящим любовником, касаясь губами тёплой щеки. «Поднимайся, принцесса, завтрак проспишь» От спящего головокружительно пахнет дорогими благовониями, свежестью лунной воды и ночными цветами. И клыки сводит от желания… но нельзя, и поцелуи нежны, бережны по-человечески – звериное уходит вглубь, прячется до следующей ночи. * Дни идут, луна всё круглее и ниже, воздух всё гуще и Когицуне не находит себе места, а в глазах Миказуки всё больше неясных сомнений и тревоги. И однажды лис замечает их. С трудом пробиваясь сквозь гул в голове, выверяя каждое движение – ещё два дня и луна станет полной, ещё два и пойдёт на убыль, станет легче, а потом и вовсе отпустит, позволяя снова забыть свою звериную суть. Когицунемару склоняет голову к плечу, смотрит внимательно, приглаживает прядь на плече – Миказуки только что расчесал его волосы – вертит в руке гребешок. Лунокованый не смотрит, опускает ресницы, отводит взгляд, и нервно подрагивают тонкие пальцы, обхватившие глиняную чашку. Словно не чашку, а спасательный круг. - Что тебя тревожит, любимый? – спрашивает лис и вздрагивает, когда Миказуки поднимает на него глаза, понимая, что и сам бы прятал такое, случись что. Во взгляде Мунечики клубится хмарью тревога, обида, злость, непонимание – много всего. Клубится, вздымает илистую муть, туманящую чистые воды безмятежного прежде озера. - Ты уходишь ночами, - говорит Миказуки и в словах его нет упрёка, только боль и от того вдвойне гаже слышать эти слова, - тайком, до рассвета… Не спрашивает куда, не требует прекратить, не грозит, не… ничего кроме простой констатации – ты уходишь и мне от этого плохо. И про плохо тоже не говорит, но лис всем своим естеством чувствует эту боль, это плохо. И прикусывает изнутри губу, так что рот наполняется железисто-солёным. - Весенние ночи слишком прекрасны, чтобы спать, - улыбается легкомысленно, безмятежно, - не волнуйся, я больше не буду уходить, не сердись, я люблю тебя. Опускает голову на обтянутые синей тканью колени, трётся щекой, урчит, когда тонкие прохладные пальцы принимаются привычно перебирать волосы и гладят кромку уха. Прикусывает губы до крови, сдерживая хищную потребность весеннего гона. И снова – нежные поцелуи, тихий шёпот, осторожные тягучие ласки. В эту ночь лис остаётся подле любимого до рассвета, не смыкая глаз. * Лис. Срез безумия С утра у него начинается лихорадка. Во всяком случае, это похоже на лихорадку, но это что-то другое. Кицуне трясёт, кажется, что в груди полыхает огонь, сжирая внутренности, кусок не лезет в горло и в голове шумит, а сидеть на месте невозможно ни минуты. Этой ночью луна будет полной, понимает лис, и хотя её ещё нет и в помине, ему хочется выть. Отчаянно, жутко, выплёскивая этот лихорадочный жар. Когицунемару опускает голову, сминает ткань хакама, продирая заострившимися когтями. Когицунемару изо всех сил пытается обуздать собственную природу, но она, шаг за шагом, берёт верх. - Мне нездоровится, - говорит он Нагасоне и Даудануки, в компании которых окучивал картофельное поле, - извините, ребята. Пошатываясь доходит до колодца и вытащив бадейку ледяной воды, долго жадно пьет, а оставшееся выливает себе на голову. Ему кажется что сейчас раздастся шипение и взметнутся облака пара, настолько нестерпим жар терзающий его, но вода растекается лужей у его ног, впитывается в землю. Картинка дрожит и расплывается перед глазами, голова кружится и в ушах гул и звон. Это действительно похоже на лихорадку. - Что случилось, Когицунемару-сан? – тревожатся встреченные малыши-танто и их старший брат Ичиго. - Ничего страшного, - отвечает лис, пугая встречных кривой улыбкой, - мне немного нездоровится. Логово встречает его застоявшимся воздухом и покачивающимися игрушками, развешанными вдоль притолоки. Лис задвигает двери и сползает по стене, сворачивается клубком и вцепляясь себе в волосы. Скулит глухо, бессильно. Сегодня он не сможет, просто не выдержит, если Миказуки окажется рядом. Сорвётся и испортит всё, не удержав в узде свою звериную часть. Мунечика не простит ему такого, ни за что не простит. И тошно думать – а простит ли он ему отсутствие? Простит ли обман? Ведь лис обещал «я больше не буду уходить» * Миказуки. Срез тревоги Мунечика сидит на прогретых весенним солнцем досках, крутит в пальцах полупустую чашку, кривится, отхлёбывая остывший горький чай, и ему неспокойно. Он не понимает, что происходит. Когицуне нежен больше обычного, Когицуне целует его ладони, дурманит ласковым шёпотом, осыпает поцелуями плечи, баюкает в руках нежно, заботливо. Только лунному клинку всё не спокойно, кажется, лис не с ним, кажется, что он далеко, в неведомой дали блуждает душа кицуне, и не хватит сил дозваться, хотя вот же он, рядом, только руку протяни. Миказуки тянет руки, обнимает в ответ, гладит по лопаткам, путается в волосах, шепчет в ответ нежное. Но лис склоняет голову, пряча взгляд, и Миказуки видит, как он прикусывает губу. Но сказать на это нечего, Миказуки не понимает, что происходит и молчит, не умея ни поддержать ни спросить. Не его ли тревога тому виной? Не оттого ли плохо лису, что глупый лунный клинок держит его при себе, не отпуская? Связав по рукам тревогой и недоверием? Вспоминается давний разговор «…больше всего люблю весну, когда всё цветёт и хочется бежать через лес, и голова дурная…» Оттого и уходил кицуне ночами? Ведь даже связав судьбу с ним, старомодным и беспомощным, лис остался зверем, а зверей весна зовёт требовательно, мутит разум, требует своего. А он… что он мог предложить ему взамен? Чего боялся? - Миказуки-доно, - вырывает его из раздумий встревоженный голос Мидаре, - Когицунемару-сан заболел, в лазарет идти отказался, ушёл к себе. Танто топчутся перед ним, сбившись стайкой, им не по себе – в цитадели редко кто болеет. Разве что ранят кого-то, или азартный Йошиюки на рыбалке под лёд провалится и потом свалится с простудой, ну или вот он сам, старичок, захворает, но тут всё понятно, да и со страдающими похмельем Нихонго или Джиротачи тоже ясно что делать – у Ягэна на любой случай лекарство есть. Мунечика с облегчением отставляет опостылевшую чашку и поднимается, отряхивая колени, ерошит светлые волосы испуганного Гокотая. - Не волнуйтесь, я пойду посмотрю, - улыбается фальшиво, прижмуривая глаза, - всё будет хорошо. Танто выдыхают облегчённо, танто верят ему – прекраснейшему, лунокованному, одному из пяти великих и далее по списку. Вот только сам Миказуки не может так же легко поверить сам себе. Получится ли у него? Ведь если он прав и лиса сводят с ума противоречия требований инстинктов и его собственная – великого, прекраснейшего и далее – глупость, когда-то заставившая отказаться от звериной части… «Меня не прельщает зоофилия» мстительно подбрасывает память, к вороху сомнений, его собственные слова. Лис отказался от собственной сути ради него, и теперь эта звериная суть мстит, сводя с ума? Есть ли у него хоть что-то, чтоб с этим справиться? Чтоб помочь любимому? Он не уверен, но он попытается. * - Когицуне, - Миказуки кладёт ладонь на потрескавшееся дерево старой двери, замирает неуверенно, но молчать нет возможности и он спрашивает глупо, - Что с тобой? - Всё в порядке, - отвечает лис, и голос у него хрипит и срывается, как будто ему больно донельзя, и от этого страшно, - Уходи… пожалуйста. - Когицуне… - Миказуки толкает старую створку влево, думает почему-то, что ни разу не был в комнате лиса, что не знает как тот живёт, словно слеп был на половину души, словно действительно хотел отбросить половину и чужой души, за ненадобностью. И от этого стыдно нестерпимо и страшно от самого себя, напыщенного глупца. В комнате что-то падает, словно сбили ненароком. - Не входи!! – Лис стоит на четвереньках у стены, растрёпанный, на скулах полыхает румянец, глаза блестят неестественно диким огнём, губы искусаны в кровь, кривятся не то в рычании, не то в стоне, - убирайся… пожалуйста… Я не смогу… Миказуки улыбается ему безмятежно и чуточку виновато. Задвигает за собой дверь, мельком оглядывает комнатушку – маленькая совсем, сумрачная, в углу разворошенная постель, вещи разбросаны по углам, с потолка свисают фигурки и стекляшки, отбрасывая блики – логово звериное. - Всё в порядке, Когицуне, - говорит Миказуки, протягивая руку к всклокоченной голове с прижатыми ушами, обнять, погладить, успокоить. И не успевает больше ничего – ни сказать, ни сделать – лис ловит его протянутую ладонь, опрокидывает на пол, нависает сверху с хищным рычанием. Только в глазах бьётся судорожно, пойманной птицей, ужас – что я творю? Но вместо слов рычание звериное, дикое, первобытное и запах крови, земли и смятого папоротника накатывает волной. Острые клыки впиваются в плечо, лис горячий и тяжёлый, сдирает одежду торопливо, захлёбывается рычанием вперемешку с жалобным скулежом и Миказуки страшно не его такого, не за себя даже – за него. - До чего ты себя довёл, глупый, - говорит он, обнимая напряжённую спину, гладит по волосам, по ушам прижатым, по вздыбленным лопаткам, - прости… Лис замирает. Не выпускает, но и не терзает больше, смотрит в лицо, дышит часто раззявленной пастью, а в глазах, кублом змеиным, сцепилось человеческое и звериное. И хочет одного и того же по сути. - Всё хорошо, - улыбается ему Миказуки, ловит лицо в ладони, смотрит без страха на исказившиеся черты, - я люблю тебя и такого тоже. И целует оскаленный клыкастый рот без тени сомнений. Пусть, это ведь тоже его Когицуне. Лис замирает, даже дышать перестает. Весна, ее безумие и гул в ушах на мгновение затихают, и лис болезненно стискивает клыки. Отрывает кулак от пола, разжимает пальцы. Когти пропороли ладонь, и кровь медленно капает на татами, оставляет яркую метку около ключицы распластанного под ним Мунечики. - Я не смогу остановиться, - шепчет зло и беспомощно, чувствуя, как горло распирает звериное рычание. - А разве я прошу об этом? – удивляется Миказуки, и в его запахе на миг тоже проскальзывает то – весеннее – что пьянит похлеще вина и битвы. Любовь? Желание? Жадность? Лис не знает, лису без разницы что это, лис с головой проваливается в одурь весеннего гона, наконец дорвавшись до желанного партнёра. Мунечика не сопротивляется этому хищному напору, вскрикивает когда острые когти впиваются в бедро, срывая мешающую одежду, прогибается навстречу покорно. Это не похоже, совсем не похоже, на то к чему он привык, но его словно тоже с головой накрывает этой зелёной волной весеннего всепоглощающего безумия и в животе пульсирует жарким комом незнакомое возбуждение. Мунечика вздрагивает крупно, скребёт пальцами по жестким волокнам татами и его прошивает колючей дрожью от жадного рычания над ухом, когда в загривок впиваются звериные клыки, Мунечика выгибает спину до хруста, подставляясь непривычному напору, хрипит жадно. Лис берёт его не думая, расцвечивает метками тело любовника, впивается зубами в мягкую кожу, вжимает в пол. И в рычании можно разобрать повторяющееся раз за разом, нечеловеческим удовольствием, властное и собственническое – мой. Моя добыча, мой партнёр. И когда все прекращается, когда отпускает хмель, лис вылизывает бледную кожу покрытую следами зубов и когтей, собирает семя и пот, жадно вдыхая родной запах, и мечтает сохранить этот миг, скрыть как можно глубже, нанизать бусиной на тонкую нить памяти. Ведь он совершил непоправимое, и теперь, когда звериное отступило, добившись своего, он понимает, что Миказуки никогда не простит ему этот срыв. Мунечика дышит размеренно, лениво перебирает волосы и шерсть на ухе лиса, ему кажется что мир рассыпался мелким крошевом и теперь дрожит, колышется вокруг, пытаясь собраться заново. Плечи и спину саднит от укусов, в голове пустота и марево, тело кажется лёгким и непослушным. Странное ощущение, если вдуматься, совсем не похоже на дурманную сонную тягость, остававшуюся после близости раньше. Но думать лень, да и незачем – он же уже принял Когицуне таким тоже. Теперь ему принадлежит и зверь-лис и человек-кицуне, теперь у него в два раза больше любимого. Мунечика смеётся тихонько и тянет лиса за ухо, вынуждая поднять голову. - Не кори себя, - предлагает улыбчиво, - может быть это и было грубовато, но мне даже понравилось, и теперь ты принадлежишь мне целиком, и зверем тоже. Лис от удивления садится на пятки, смотрит, глупо открыв рот, и брови у него смешно уползают под растрёпанную чёлку. Хлопает глазами, но так и не придумывает что сказать, потому что Миказуки смеётся негромко и поймав его за ладонь опрокидывает на себя, а потом извернувшись и вовсе перекатывается, навалившись сверху. Лис брыкается слабо, больше от удивления, но лунный клинок не позволяет ему высвободится, он не хочет видеть вины и тревоги, своей хватило. Поэтому ловит сосредоточенно кончики лохматых ушей и тянет их в разные стороны. Лицо у лиса немедленно становится окончательно глупое и Миказуки снова смеётся. * Луна всходит над лесом, мерцает серебром, чарует. Весенняя ночь полна жизни - тёплый ветер шуршит едва распустившейся листвой и приносит к цитадели манящий аромат цветов. Где-то вдалеке весело и звонко журчит бегущий меж камней ручей. Миказуки стоит на веранде, глядя на полную луну, проглядывающую розовым боком сквозь переплетение ветвей. На небе цвета индиго хороводами вспыхивают звёзды. На его плечах и спине, скрытые лёгкой тканью, горят росчерки царапин и следы укусов. Стоит вспомнить – к щекам приливает кровь. Цитадель тоже не спит. Диск луны не даёт покоя ее обитателям, и ночь полнится голосами и смехом. Когицунемару подходит не слышно. Белая тень в хрупких весенних сумерках. Миказуки вглядывается в его лицо, чувствует вновь пробудившуюся тревогу под маской покоя. Сомнения. Лес манит. Дразнит луна. Кровь вновь вскипает, зверь рвется, а человеческое обещание держит, крепче привязи - “не волнуйся, я больше не буду уходить…” Миказуки опускает голову. Бутоны распускаются на склонившихся к озёрной воде ветвях. Нежные лепестки падают на чёрную гладь. Расходятся круги. Весна кружит голову. В силах ли зверь или человек противиться ей? В праве ли? Мунечика ловит его ладонь и просит, устраивая голову на плече: - Возьми меня сегодня с собой, - и поясняет в ответ на молчаливое недоумение, - тоже хочу не проспать такую чудесную ночь и луну. Никогда не был ночью в лесу. Лис только глаза закатывает – вот уж лунокованый, полон сюрпризов как всегда, а он то думал что понял его. - Я знаю одну полянку, заросшую папоротником, шепчет многообещающе, - тебе понравится. Миказуки тихо смеется его взгляду - удивление как давеча и недоверчивое счастье, они же как укол боли для великого и прекраснейшего клинка, наказание за слепоту и невнимание, за гордость. Ветер пробегает по траве. На празднике кто-то из шумных танто оборачивается невзначай и видит белоснежную тень мелькнувшую среди деревьев. А лес смыкает колючие ветви кустов за спиной зверя и человека. Один бежит впереди – невесомо, неслышно. Белое пламя. Лёгкое и игривое. Лис дома. Каждая тропинка ведома ему, каждое дерево. Он безошибочно выбирает путь, минует дебри, где человеку не пройти. Миказуки следует за ним. Глаза привыкли к темноте, а полная луна щедро дарит призрачный туманный свет. Но куда ему до ловкого лиса. То ветка хрустнет под ногой, то вредный сучок поймает за одежду. Опьяненный весной лис, заигравшись, то и дело забегает было вперёд – скроется белой молнией за деревьями, но не пройдет и пары мгновений, возвращается, потрётся о ноги и заурчит, стоит лишь наклонится и погладить. Белоснежная шерсть мягкая, шёлковая… не хочется отпускать. Но лис взмахивает пушистым хвостом, выворачивается из-под руки, прыгает на замшелый пенек, ожидая нетерпеливо. Словно, не бесцельно блуждают они по лесу, а он зовёт, ведёт куда-то. И впрямь ведет. Принюхивается на развилке, выбирает нужную тропинку, а там – лесное озеро в кольце вековых деревьев. На темной глади - серебристая лунная дорожка. Тихо колышутся молодые травы, переливчато поют ночные птицы. Миказуки спускается к берегу, склоняется над водой. Зачерпывает ее, прохладную, свежую, плещет в лицо, а стоит успокоится разошедшимся кругам – видит в отражении уже не одну свою тень. Горячая ладонь Когицунемару щекотно касается шеи. Вновь обернувшийся человеком лис тянет его к себе. Нетерпеливо целует. Ведёт под деревья, опускает в заросли недавно распустившегося папоротника. В ласках его и человеческая нежность и дурманящая голову звериная жадность. Мягкие касания губ и острые клыки. Он отдает щедро, изучив желания возлюбленного, но и берет не меньше, властно и требовательно. А короткое время весенней ночи будто замирает, звёздами осыпается с небес и кружит среди трав и ветвей колдовскими лисьими огнями.