Отражения

Мунечику не выпускали из лазарета несколько дней. Все это время крепость ходила на цыпочках, боясь лишний раз посмотреть в сторону запертой двери с нарисованной на ней крестом. Когицунемару не покидал комнаты ни на минуту. Ему, так же раненому, это разрешалось, а Ягэн не гнушался чужой помощи, уточнив лишь однажды про соблюдение тишины. Спорить с ним не хотелось. Как и проверять, есть ли в карманах белоснежного медицинского халата остро наточенные скальпели. Терпеливый Ягэн в вопросах лечения терпением не отличался. Мунечика выздоравливал медленно и лис, хоть и не говорил этого вслух, был благодарен медику, что тот позволил ему остаться рядом, а больше никого не пускал. Санива не в счёт, Санива лечит. Вот и сейчас плечи и горло, бледного как мел, Миказуки облеплены печатями, а дыхание такое слабое, что даже чуткие звериные уши не улавливают. Надо склониться к едва приоткрытым губам, чтоб почувствовать – жив. Ещё жив. Ягэн молчит и отводит глаза. Санива бормочет какие-то обнадёживающие глупости и сводит брови. Когитцуне страшно, но он растягивает рот в улыбке и гладит неподвижные холодные пальцы раненого. Ягэн говорит о потере крови и задетом лёгком. Коротко, сухо. Не пугает страшными последствиями, как любит частенько. И от этого ещё страшнее. Говорят, белые кицуне, любимцы Инари, практически бессмертны. Кому, как не глупому лисьему клинку знать – это совсем не так. Но ему хотелось бы, чтобы это было реальностью. И ещё, чтоб он мог отдать это бессмертие Миказуки. Зачем ему вечность, если в ней не будет самого важного? И Когицунемару старается не задумываться, как так вышло, что Мунечика неожиданно стал для него важнее всего мира и собственной жизни. Думать об этом тоже страшно. Так что он просто сидит рядом, перебирает его пальцы, разглаживает складки на одеяле, иногда проваливается в зыбкую чуткую полудрёму, прислоняясь лбом к неподвижному плечу, до рези в глазах вглядывается в осунувшееся бледное лицо, в тени залёгшие под глазами. И слушает бесшумное дыхание. Мунечика пришёл в себя на третий день. Когицунемару, словно, вздернуло из зыбкой полудрёмы от ощущения чужого взгляда. Он вскинулся, чуткими пальцами ощупал лицо, тронул виски, и Мунечика опустил тяжелые веки. Теплое дыхание на миг коснулось лба, волос. - Попей, Мунечика-доно. Помог удержать чашку с прохладной, сладкой водой, бережно стер оставшиеся капли. - Спи, Мунечика-доно. И, засыпая, Миказузки не знал, чему покорился – этой просьбе-приказу или же навалившейся слабости, укрывшей его от боли и необходимости вспоминать. Следующие дни он быстро шел на поправку, и Когицунемару ни на миг не отходил от его постели. Это было похоже на заботу, которую лис проявлял во время болезни лунного клинка, но в то же время выглядело иначе. Он не чурался чужой слабости, помогая дойти до уборной, сидел рядом, рассказывая какие-то старые истории и сказки, обрабатывал рану, причиняющую множество неудобств и боли. В такие моменты он извинялся, но разве это могло избавить лунный клинок от неприятных ощущений? Лишь ночами лис позволял себе мгновения слабости, утыкаясь лицом в спутанные, темные пряди и жадно вдыхая чужой запах, днем же он предпочитал быть рядом и удерживать в ладони тонкие пальцы, радуясь тому, что Мунечика не противится его эгоистичным желаниям. Ягэн не пускал к ним никого, несмотря на пробуждение «богатого дедушки», и лис был ему благодарен. Он не хотел видеть никого рядом с Миказуки. Осознание его важности и собственной глупости, злость и стыд за свою самонадеянность вскипали в нем, отравляя душу. Никогда раньше белый лис не испытывал подобного, и некому было избавить его от сомнений. Мунечика молчал. Слабо сжимал его пальцы, не отпуская руки, улыбался беспомощно и доверчиво. Опускал ресницы, когда Когицуне бережно обтирал его лицо влажной тканью. И благодарил. Коротко, негромко, простое спасибо, никаких вычурных витиеватых выражений. И сейчас, когда Яген наконец признал его состояние удовлетворительным и позволил переселиться из закутка «палаты» в медблоке в собственные покои, тоже благодарил. А у лиса который на руках нёс его, закутав в тёплое синее кимоно – целых сорок семь шагов от двери до двери, не считая лестницы в двенадцать ступеней – ныло под солнечным сплетением от невесомости хрупкого тела и ломкости тихого голоса. Весть распространилась по цитадели со скоростью лесного пожара, и едва Когицуне бережно опустил свою ношу на футон, первые посетители уже неуверенно скреблись в дверь. Кицуне аккуратно поправил подушки, помогая устроится полулёжа, с максимальным комфортом, отвёл с лица спутавшиеся волосы. «Пустить?» неуверенно глянул на Миказуки, не зная, захочет ли тот кого видеть или посчитает непозволительным демонстрировать собственную слабость. Мунечика улыбнулся и кивнул. Но прежде чем лис неохотно отнял ладонь из ослабевших пальцев, неожиданно потянул его на себя и коротко тронул удивлённо приоткрытый рот коротким поцелуем. Спасибо. Счастливые клинки по очереди, на цыпочках, входили в покои, приносили подарки и угощения, желали скорейшего выздоровления, охали и ахали, а лис сидел у стены, прислонившись затылком к теплому дереву, и думал, что, наверное, сейчас он мог бы отлучиться, чтобы вымыться и разодрать сбившиеся колтуном волосы, мог бы поесть, оставив Мунечику с клинками, желавшими ему здоровья и добра. Только… Когицунемару облизнул губы и зажмурился. Под ключицами что-то ворочалось – недоброе и болезненное. Счастье? Или же непонимание и вина в ответ на чужую ласку? Он ведь, шавка драная, возомнившая себя рыцарем, не смог защитить. Винил ли его за это Мунечика? Разве поймешь? Сможешь влезть в чужую голову, задать мучающий вопрос? Нет, не сможешь. Жди теперь, глупый кицуне, отгоняй опасности и преграды, становись на их пути, любимец богини. Быть может, пригодится твоя вечность… Долго не стали задерживаться посетители, ушли, и в покоях воцарилась тишина. Когицунемару помог устроиться удобнее, подал воды, лег рядом, бережно удерживая в руках безвольные пальцы. - Откуда же подобное спасибо, Мунечика-доно? – и в тихом, бархатном голосе неожиданно нет насмешки, лишь немного надежды. Мунечика опустил ресницы, слабо сжал тёплую ладонь и улыбнулся. Той невероятной улыбкой, которую всегда так ждал лис – искренней, настоящей. - Ты уже второй раз спасаешь мне жизнь и заботишься обо мне раненом и беспомощном, Когицуне, и спрашиваешь, почему я тебе благодарен? Где же хвалёная лисья самоуверенность и наглость? Зачем ты винишь себя, маленький кицуне? Знаешь такой ты – покорный, тихий и виноватый, готовый услужить – не нравишься мне и я пытаюсь позвать обратно того кто раньше был рядом со мной. И не давая ответить, не позволяя даже осознать сказанное, капризно потребовал: - Помоги мне сесть нормально и дай гребень, у тебя волосы похожи на воронье гнездо и мусор сыпется мне в постель. Лис задохнулся удивлением и радостью, с готовностью помог сесть и устроился, подставляя голову под бережные прикосновения. Втянул знакомый, сладкий запах дорогих благовоний и зажмурился. Ждешь того, кто был раньше, а, Мунечика-доно? Неужто развеялись твои сомнения? Неужто, можно рассчитывать на взаимность и ждать ее, наконец, получив твою благосклонность? - А смогу ли я рассчитывать на еще один поцелуй, на будущее? Или же награду стоит ждать только за хорошее поведение? – повернул голову, растягивая губы в улыбке. - Сможешь, - Миказуки кивнул, ласково улыбаясь его затылку, но повернуть голову не позволил, удержав за пряди зажатые в ладони, - но не сейчас, а после, когда дойдёшь до купальни и… вот так. Закрепил ленту, стягивающую пышные волосы в хвост, пропустил последний раз жёсткие пряди сквозь пальцы и тронул за плечо, возвращая гребешок. Обнял на мгновение, прижимаясь к спине и не удержавшись – теперь стало легко признать, что и самому хотелось – прикоснулся губами к скуле, прежде чем снова откинуться на подушки, пытаясь перетерпеть приступ головокружительной боли. Рана ещё не позволяла слишком резких движений. Когицунемару вздохнул, обернулся рывком, успокаивающе погладил по волосам, отвлекая. - Я думаю, тебе стоит составить мне компанию в купальне, - произнес с некоторым сомнением. Конечно, Миказуки хотелось вымыться, все же с момента их возвращения прошла неделя, но это было строго запрещено. Сейчас же… - И я думаю, что мы об этом никому не скажем, - добавил заговорщически, поднимая Мунечику на руки. Тот не ответил, только улыбнулся, и от его молчаливой доверчивости по новой стиснуло под ключицами. И вот с ним, с ним он раньше хотел лишь играть, не удосужившись посмотреть под маску? Только толку себя винить за былое, и лис отбросил глупые мысли. От близости любимого в голове мутилось, но куда страшнее было навредить и сделать больно. В купальне оказалось пусто, лис бережно опустил свою ношу на невысокую лавку и помог снять одежду. Конечно же, вымыться полностью, а то и посидеть в онсене ему пока было противопоказано, но ведь нужно с чего-то начинать. Миказуки сидел, прикрыв глаза, и Когицунемару любовался его блаженной улыбкой, осторожно перебирая темные пряди. - Принцесса, - сообщил тепло, беззлобно и тут же лукаво улыбнулся. – И что же будет, кроме поцелуя, после того, как я дойду до купальни и?.. Мунечика насмешливо покосился на него из-под ресниц, улыбнулся, коварством соперничая с самим кицуне. - Думаю, будет обед, - сообщил мечтательно, - когда мы шли сюда, со стороны кухни я чувствовал умопомрачительные запахи. Лис едва не расхохотался в голос – похоже, возвращение его-прежнего подразумевало и возвращение прежнего лунокованного, немного отстранённого иногда чуть язвительного и очень сдержанного. Вот только во взгляде у этого старого-нового Миказуки искрилось предвкушение и чуточку насмешки, а не тлело тревожное недоверие, едва заметное под слоем напускного равнодушия. Лис вздохнул показушно и продолжил обтирать раненного, смоченной в тёплой воде с добавлением цветочного уксуса, губкой. Сладким предвкушением потянуло под рёбрами, тягучим желанием под кожей, когда провёл по животу к бёдрам. Интересно, как Мунечика теперь отнесётся к зоофилии? Проверять было страшно. Но ведь если не наглеть и не пытаться принуждать, если совсем немного то… можно? - Подобные желания – верный признак выздоровления, Мунечика-доно, - лис встал, чтобы взять очередную из многочисленных бутылочек, наклонился, перебрасывая волосы через плечо, позволил пышной гриве коснуться чужого тела. Кончики прядей защекотали бедра, скользнули по животу, когда кицуне, словно спохватившись, потянул неряшливый хвост обратно, пачкая его в мыльной пене. И улыбнулся победно, наблюдая, как лунный клинок опустил ресницы, прикусывая изнутри щёку, не желая выдать истинных реакций. Значит нравится, не ошибся. Что ж, в этот раз он не будет торопиться, и тогда всё получится так как ему хочется. Главное не спешить. - Вот так, теперь совсем хорошо, - сообщил, откладывая губку и накидывая на плечи Миказуки белоснежное пушистое полотенце, - подожди немного, я тоже ополоснусь, и пойдём на кухню. Думаю, Митсутада будет в восторге от возможности тебя накормить своими разносолами. Мунечика кивнул и принялся осторожно стирать с кожи осевшие капли ароматной воды, исподволь косясь на шумно фыркающего под душем кицуне. В отличие от него, лис легко и быстро освоился с современной системой кранов и не пользовался бадейками и ковшиком. А намокшие волосы струились до лодыжек, окутывая плечистую фигуру. Мунечка смутился, осознав, что пялится на лиса с жадным, полным неясного томления восхищением. Красивый ведь. Отвернулся торопливо, чувствуя, как от смущения теплеют щёки, и задумался: Кицуне наверняка знает, не может не знать – обоняние звериное, чутьё острее человеческого в разы – как он смотрит на него сейчас, какие желания бродят в крови. Мунечика не был совсем наивен, знал что происходит между людьми, понимал чего же добивается лис, признавал даже, что сам хочет того же, что тело реагирует жаркой волной и колючим напряжением внизу живота, стоит взглянуть на крепкие плечи и мускулистую спину Когицуне, опустить взгляд на поджарые ягодицы и длинные ноги. Ох, лучше не смотреть. И не думать. Миказуки передёрнул плечами, намерено бередя рану, чтоб отвлечься. Думать было страшно. Страшно было признать, что зажми его лис снова вот так в купальне и ему с трудом хватит сил и решимости отпихнуть его повторно. И не хватит их вовсе, если кицуне не остановится после одного из поцелуев, которые позволяет себе в безопасности его покоев. Когицунемару не знал его мыслей, но изменившийся запах, наполненный тягучей сладостью, отвечал на любой вопрос. Да, нравится. Теперь стоит быть осторожнее, иначе даже желания Мунечики, еще неясного, будет недостаточно. Вернее, даже оно не спасет от гнева лунокованного. Кицуне фыркнул и, отложив в сторону полотенце, принялся одеваться. Обед им устроили королевский, Митсутада решил побить собственный рекорд по скорости приготовления блюд, к тому же, на кухню никого не пускал, давая посидеть в тишине. Иногда кицуне казалось, что он старается быть похожим на Миказуки, сочетая в себе понимание и доброту. После обеда Когицунемару вновь отнес прекраснейшего из клинков в его покои. Устроил на футоне, заботливо поправив одеяло, и лег рядом, уложив тяжелую голову на плечо. - Думаю, тебе стоит поспать, - уточнил беззаботно и, задумавшись, добавил. – Но, как только выздоровеешь, больше ничего не сможет меня удержать. Мунечика только вздохнул, не отвечая на эту провокацию, и повернул голову, тронув губами лоб лиса под сбившейся чёлкой. Не то благодарность, не то обещание, не то провокация – разве разберёшь? На следующее утро, лис позволил себе уже не невинный короткий поцелуй, и сердце заколотилось пойманным зайцем в лисьих клыках – Миказуки ответил. Сонно, тягуче-неторопливо, не поднимая ресниц и зарыв пальцы в спутавшиеся за ночь белые пряди. И когда наконец удалось отстранится, переводя дыхания и любуясь едва заметным румянцем проступившим на скулах прекраснейшего клинка, Когицунемару неожиданно, даже для самого себя, выпалил: - Люблю тебя… И прикусил губу судорожно. Разве о таком говорят вслух? Только улыбка, появившаяся на припухших губах Мунечики, была лучшим ответом – о таком говорят вслух, если это действительно так. Любил ли ты раньше хоть кого-то, глупый лис, творение великой лисицы? Никогда. Это впервые и навсегда, ведь лисица, единожды полюбившая человека… * Мунечика шёл на поправку медленно, но верно. Ягэн приносил всё новые лекарства, и кицуне иногда казалось, что тот, пользуясь ранением величайшего из клинков, опробует на нём все свои новейшие изобретения. Санива подолгу сидел, склонившись над клинком Миказуки-оружия, бормоча мантры, и лезвие сверкало, впитывая падавшие с его пальцев искры. Митсутада, затребовав себе вдвое больше помощников и не получив отказа, изощрялся над лучшими блюдами, стремясь порадовать занемогшего, и обеденный зал гудел встревоженным ульем, обсуждая, чем ещё порадовать пострадавшего. Время шло, а поток посетителей не иссякал и Когицуне прикусывал костяшки пальцев, сдерживая смех, наблюдая за посетителями всеми силами старавшихся порадовать больного. А когда они расходились, склонив голову, наливал утомлённому Мунечике чай и был рядом, разделяя тишину и покой наполнявшие покои, готовый выполнить любой каприз. И склонялся вечером над постелью, приникая к губам, уже не сопротивляющегося, лунного клинка. И ему хотелось орать от счастья, потому что всё чаще Миказуки сам протягивал руки не только за гребнем, расчесать спутавшиеся белоснежные волосы – просто так, коснуться, обнять, огладить по пальцам или плечу. И в прозрачных глазах с серебристым бликом всё отчётливее проступали истинные желания лунного клинка. Миказуки больше не боялся доверять кицуне. Миказуки поверил в искренность его чувств. Вот только что-то подсказывало – невзирая на это, лису не дано права на ошибку – лунокованный принял любовь кицуне, но никогда не позволит к себе прикоснуться животному. Не забывай, лис, ты не только зверь, ты ещё и человек. И любовь твоя должна быть человеческой. * Забота и отдых сделали свое дело, совсем скоро Миказуки сочли достаточно здоровым для простеньких заданий по дому, а после и полноценных миссий. Когицунемару старался быть рядом, не столько опасаясь за здоровье лунокованного, сколько следуя своим эгоистичным потребностям – оставлять Мунечику на попечение других клинков не хотелось. Вот и в этот раз им досталось одно задание на двоих. Миссия, на которую отправил их хозяин, обещала быть простым, но внутренний страх, до сих пор не отпустивший Когицунемару, заставлял внутренности сжиматься в комок. Им повезло, отряд противника не ожидал нападения, и итог сражения решился в пару взмахов меча. Кицуне подобрал небольшую плоскую шкатулку и подкинул ее в ладони. - А вот и наше задание. Конноске, передашь хозяину? Маленький лис кивнул, сосредоточенно выводя данные, и спустя пару минут безмолвия повесил уши. - Вам приказано остаться тут в ожидании дальнейших приказов, а мне доставить артефакт для исследования. Кицуне скривился, но слова хозяина были законом. - Полагаю, нам стоит найти убежище и еду, - резюмировал он, едва за лисом-проводником закрылись врата портала. Судя по первоначальной карте территории до ближайшего поселения добираться несколько часов, а судя по времени года, началу лета и дождливого сезона, дорогу размыло в зыбкое и вязкое болото. Есть ли смысл? Они смогут переночевать и в пути, не зря ведь воины, а еда… лис в лесу всегда найдёт пищу. Этим планам не суждено было сбыться лишь в одном – еще несколько минут назад солнечное, небо разразилось дождем. Лис недовольно вздернул губу, обшарив взглядом лес. Нет, не видно, хотя такие шутки частенько происки других кицуне. - Пойдем, толку стоять под дождем, если есть шанс найти убежище. Небольшой домик прятался в излучине неглубокой реки. Судя по берегам, совсем скоро она наполнится, радуя обитателей леса, а после обмелеет, вновь ожидая сезона дождей. Аккуратный и тихий, он оказался не заперт, а стены, увешанные лисьими масками, заставили кицуне поморщиться – он все же оказался прав. Но толку пренебрегать приглашением гостеприимных хозяев, если тяжелый наряд облепил тело, промокнув насквозь, а теплый поначалу дождь принес лишь прохладу. - Раздевайся, Миказуки-доно, - дров в очаге хватило на то, чтобы неверные поначалу язычки пламени, жадно облизнули выданную им добычу, даря живительное тепло. Миказуки осмотрел домик и улыбнулся, сразу вспомнилось самое первое их задание с Когицунемару, тогда только появившимся в цитадели. - Снова твоя родня играется? – поинтересовался, неловко пытаясь распутать узел пояса, чтоб стащить доспехи и промокшую одежду. - Похоже на то, - кивнул кицуне и отвёл его руки, сам распуская пояс и помогая избавиться от сырой одежды. И сам разделся, сноровисто развесив вещи на просушку у очага, - лисы и помогают друг другу и пошутить любят, так что дождь переждём, но расслабляться совсем не советую. Мунечика понятливо кивнул и притянул меч поближе. Устраиваясь ближе к огню – в тонком нижнем кимоно, противно-влажном и липнущем к коже было зябко. -Вот так теплее будет, - Когицуне накинул ему на плечи найденное в углу белоснежное кимоно подбитое ватой. Капюшон делал его похожим на свадебное, а толстый слой утеплителя на зимнее. Впрочем, пережидая дождь в гостях у лисиц, не стоит привередничать. Миказуки благодарно погладил его по пальцам, уже заметив, что такую благодарность лис ценит и принимает охотнее, чем высказанную даже самыми изысканными словами, и вздохнул, привалившись к тёплому боку, устроившегося справа лиса. Когицуне, казалось, от холода никаких неудобств не испытывал. Покосился на закутавшегося в тёплое лунного и посоветовал: - Попробуй подремать, неизвестно когда Конноске с новым заданием вернётся, может ночью идти придётся. Мунечика кивнул и неожиданно зевнул, словно от слов Кицуне его немедленно потянуло в сон. А может ещё аукалось ранение. Показалось, что где-то в отдалении заиграла арфа, звякнули колокольчики, но шорох дождя и потрескивание поленьев убаюкивали, и он закрыл глаза, решив последовать совету лиса. Сон навалился пуховым одеялом, покачивая и утягивая в зыбкое забытьё. Звон стал громче и Миказуки с некоторым трудом разлепил глаза. В очаге полыхал яркий огонь, перед ним стоял празднично украшенный алтарь, разве он был здесь? Или ему снится сон? Звуки доносились будто сквозь толщу воды, а картинка расплывалась перед глазами. Миказуки моргнул и снова еле расцепил ресницы, словно слепленные хищником-сном, наверное, ему действительно это сниться. По бокам очага появились две фигурки – белые лисы размахивали священными жезлами украшенными бубенцами и полосками зигзагов сиде. Повернуть голову удалось не сразу – тело слушалось с трудом, как часто бывает в снах – взглянул на лиса и тот улыбнулся ему, обнимая за плечи. Горячая ладонь, даже через толстый слой ткани, ощущалась реальной и настоящей, почему-то принося успокоение. Когицунемару что-то произнёс, Миказуки видел, как шевельнулись его губы и подумал, что во сне был бы не против, если тот сейчас его поцеловал. Но мутная пелена сна заглушила слова и не удалось расслышать и понять, что сказал лис. Только кивнуть в ответ едва заметно, преодолевая сопротивление вязкого воздуха, и снова перевести взгляд на огонь. В пламени танцевали лисьи тени. Картинка снова размылась, поплыла, и когда Миказуки удалось сосредоточиться, лисица, которая размахивала звенящим посохом напротив него, поклонилась и в руках её, вместо посоха, появилась высокая глиняная бутыль. Она склонила её по очереди над тремя выставленными в ряд чашками, расставленными перед очагом, и Мунечика задумался – это что-то ему напоминало, но вспомнить не получалось. Когицуне, совершенно уверенно чувствующий себя в его сне, потянулся и взял одну из чашек. Красный лакированный бок отразил огненный блик и стало видно, что на чашке тончайшей кистью нарисованы лисы, вереницей бегущие через заросли бамбука. Стремительные росчерки среди зелёных ветвей. Рисунок виделся отчётливо, как не бывает наяву. Кицуне отхлебнул лисьего вина и протянул чашку Миказуки – будешь? Откуда-то издалека донёсся напев флейты, вплетаясь в непривычную мелодию, голова немного кружилась и Мунечика решил – почему бы и нет? Потянулся взять чашку и лис заботливо придержал её, помогая сделать глоток, ещё, и ещё один. Вино было терпким с отчётливым привкусом прелой листвы и смятого папоротника. Миказуки понравилось, но чашка уже опустела. - Есть ещё две, - опять, словно издалека, донёсся голос Когицунемару, - разделишь их со мной? Миказуки шевельнул губами, пытаясь ответить, но язык не слушался, а голос пропал, так что он просто кивнул и проводил взглядом вторую чашку. На её лакированном боку лисицы резвились среди заснеженных сосновых ветвей. Лис отхлебнул вина и передал ёмкость ему, снова оставив ровно три глотка - половину. Откуда-то из-за спины донёсся перебор кото и приглушённая дробь маленьких барабанчиков, чьи-то голоса складывались в неизвестные, чуждые песнопения. Происходящее напоминало что-то знакомое, но память ускользала водой сквозь пальцы, изворачивалась угрём, не давая поймать нужное воспоминание, и только когда Мунечика опустошил третью чашу и заторможено уставился на её бок, где лисы торжественно несли подарки и ритуальные принадлежности, далась в руки. Конечно же, это же свадебная церемония! Будучи парадным клинком, он не раз наблюдал её, пребывая на поясе хозяина. Со стороны возвышения для почётных гостей. А не с места… невесты. Мунечика беззвучно рассмеялся. Надо же, ему сниться, что он выходит замуж за Когницунемару. Воистину говорят, опасно спать там, где шалят лисы. Но почему-то под рёбрами разливалось тепло, не то от выпитого вина, не то от жарко полыхающего огня, а может от того, что ему было спокойно и уютно в объятиях непутёвого лиса. Словно услышав его мысли, кицуне положил ладонь ему на щёку, поворачивая к себе, и улыбка у него была счастливая и совсем немного коварная. - Я люблю тебя, Миказуки, ты согласишься быть со мной, разделяя горе и радости? Позволишь оберегать тебя и заботиться? Это было ничуть не похоже на свадебную клятву, но и лисы обычно не проводят свадебные церемонии, хотя Мунечике и доводилось пару раз бывать на празднике зелёного дня и видеть маскарад лисьей свадьбы. Ну, конечно же, они попали под слепой дождь и укрылись здесь, а сегодня как раз четвёртый день мая месяца. Неудивительно, что ему приснилось… Когицуне погладил его по скуле кончиками пальцев, терпеливо дожидаясь ответа, и Мунечика потёрся о его ладонь щекой, всё ещё не в силах произнести не слова. «Конечно соглашусь» хотелось ответить ему, «ты и так делишь со мной и горе и радость, заботишься и оберегаешь, зачем мне отказываться от того, на что я уже согласился? Ведь я… тоже…» Сон навалился крепче прежнего и Миказуки не сумел ему сопротивляться, опуская ресницы и чувствуя себя глупо-счастливым в этом странном сновидении. Последнее что ему запомнилось – отчётливый запах винной горечи и смятого папоротника. И невесомое прикосновение тёплых губ к щеке. - Просыпайся, принцесса, - голос лиса возле самого уха выдернул Миказуки из сонной одури. Огонь в очаге почти прогорел, никаких алтарей и лис, разумеется, и в помине не было, а с улицы доносилось заливистое птичье пение. - Просыпайся, - повторил лис, - дождь закончился. -Конечно, -Миказуки встряхнул головой, разгоняя сонное оцепенение, - извини, я кажется крепко заснул… - Зато согрелся и отдохнул, - отмахнулся от его возражений кицуне, и ловко вытряхнул его из тёплого кокона, - одежда уже просохла, давай помогу. И деловито принялся затягивать, завязывать и застёгивать, многочисленные завязки и крепления боевого костюма прекраснейшего, лунного и далее по списку. С которыми сам он никогда не мог справиться, нуждаясь в помощи. Что уж обижаться, что нахальный лис зовёт его принцессой. На улице сияло солнце, воздух головокружительно пах молодой зеленью, а трава сверкала и переливалась усыпанная как драгоценностями каплями дождя. После полумрака домика это сияние казалось нестерпимым, и Миказуки на миг зажмурился. А когда открыл глаза, заметил, как за валуном рыжей тенью скрылась лисица, и улыбнулся. Задания так и не поступило, и Санива просто отозвал мечей, решив, что их присутствие нужнее в цитадели. Миказуки возвращался к себе после отчета о прошедшем задании, а лис, поморщившись, рванул в свое "логово", чтобы переодеться. Необходимость каждый раз надевать боевое одеяние он считал странной, какая врагам разница, в вычурный наряд он одет или нет, но разве поспоришь с хозяином? Уже снимая расписной шелк, Миказуки удивленно вскинул голову. Ему ведь не послышался глухой стук? Нет, у его ног лежала, выпавшая из складок одеяния расписная пиала. Знакомая по странному сновидению – глянцевый алый бок украшали лисицы, резвящиеся в сосновых ветвях, дерево сохранило живое тепло и совершенно точно было реальной. Неужели он правда поучаствовал в лисьей свадьбе? Первым порывом было выкинуть посудину в окно, накатила злость на Когицуне, обманом втянувшим его в это сомнительное мероприятие. Если бы лис спросил его, он бы разумеется отказался, и вот наглый кицуне, заманил его в домик и усыпив бдительность… Ой ли – пришло следом понимание – действительно заманил и обманул? Если рассуждать логически – да, заманил и да, обманул. Вот только если честно взглянуть вглубь собственных желаний… Мунечика закрыл глаза, размеренно отсчитывая вдохи и выдохи. Злосчастная пиала жгла ладонь, будничный шум цитадели отодвинулся, сливаясь в неясный гул, у ног плеснуло знакомо тёмной водой. Озеро волновалось. Нет, не волновалось – жило. Миказуки зачаровано смотрел на ставшую прозрачной воду, на покачивающиеся водоросли и мелких рыбёшек, порскнувших прочь, на золотистый крупитчатый песок и рачка, деловито исследующего корягу. Вода подёрнулась рябью, искажая дно, и снова успокоилась, отразила ветви склонившегося у берега дерева. Миказуки вздохнул и открыл глаза, он и не знал, что всё это время прятался от самого себя. Подумать не мог, что из панциря отстранённой доброжелательности скованного страхом боли и потерь, его вытащит кицуне. Один из тех, кому нельзя доверять, что бы не случилось. Миказуки бережно поставил чашку на низкий резной столик у изголовья кровати. Пусть напоминает ему о том, что у него – сияющего, лунокованного, прекраснейшего одного из пяти великих и далее по списку – есть живое сердце и истинные желания. Лис не обманывал его, лис просто сделал то что он сам желал и никогда бы не решился совершить. Лис позволил ему… - Что, опять не справляешься выпутаться из своей амуниции, принцесса? Давай помогу, - знакомый бархатисто-насмешливый голос прервал его размышления, и сильные тёплые ладони легли на плечи, сдвигая плотный шёлк, распуская пряжки наплечника. Впрочем, время размышлений прошло, решение принято. - Спасибо, Когицуне, - Миказуки обернулся и положив ладонь на щёку, удивлённо вскинувшего брови лиса, потянулся поцеловать. Я помню, ты понимаешь так, я знаю ты поймёшь, за что я благодарю. Теперь я знаю то же что и ты, моя тайна больше не скрыта от меня самого, и за это я тоже благодарен. * Вечером, когда закатное солнце высветило речку, превратив ее воды в расплавленное золото, а стены окрасило теплыми, оранжевыми мазками, Когицунемару улыбался, глядя на открывающийся за окном пейзаж, жмурился, подставляя лицо теплым лучам. Миказуки, одетый в простое белое кимоно, встал рядом, и лис с готовностью притянул его к боку, втайне ожидая отказа. Но нет, подался навстречу, откинул голову на плечо, и от чужого запаха, сладкого и свежего, закружилась голова. Знаешь ли ты, на что соглашаешься, лунокованный? Знаешь ли, что предлагаешь, подставляя взгляду белоснежную кожу, схожую с лепестками нежного цветка? Не можешь не знать, позволяя себе чувствовать и желать. Лис вздохнул и склонил голову, касаясь доверчиво опущенных ресниц и приоткрытых губ. Ты ведь хотел человеческой любви, верно, прекраснейший из клинков? Верно. И Миказуки улыбается, без страха подставляя лицо под бережные прикосновения сухих обветренных губ, отвечает на поцелуи, обвивает за шею, путая пальцы в густых белоснежных прядях. Понимая наконец, чего хотел всё это время, чего боялся, от чего отказывался. У Когицуне чуткие тёплые пальцы и шёпот дурманящий, бархатный. Сможешь ли ты когда-нибудь тоже ответить ему словами, лунокованый? Но мысли расплываются, отступают, оставляя место только ощущениям, и Миказуки вздыхает, сбиваясь с выверенного ровного ритма, ловит воздух горящими от поцелуев губами, и снова тянется ближе – ещё. Его жадность восхищает и лис улыбается, собирая чужой вкус, облизывает губы, подхватывая на руки. Казалось, разве это расстояние, четыре шага до расстеленного футона, но даже оно – бесконечность для того, чтобы расцепиться на вдох. Когицунемару бережно опускает на ложе свою драгоценную ношу, нависает, закрывая густыми прядями от всего мира. Да, ему не страшны наблюдатели, но и нет желания делиться восхитительным зрелищем – чуть тронутые румянцем скулы, опущены длинные ресницы и рот приоткрыт в частом дыхании. Кицуне склоняется к нему, вновь касается губами, углубляя поцелуй, втягивая в игру. Попробуй, тебе понравится. Миказуки нравится. Миказуки выгибается под осторожной, ещё невинной лаской ладони по груди, чуть распахивая ворот. Миказуки закидывает руки на шею склонившегося над ним лиса, бездумно перебирает волосы, тянет капризно требовательно – ещё – сам не понимая до конца, о чём просит. Что он видел в своей жизни, бесконечных веках музейной драгоценности? Что еще увидит, решившись на большее… Когицунемару отводит в сторону тонкую ткань, кончиками пальцев касается ключиц и горла. Бледная кожа словно светится, манит, и лис приникает губами к шее под ухом, трогает языком просвечивающиеся синеватые венки. На такой коже красиво будут смотреться яркие метки, но он помнит обещание и избегает прикосновений острых клыков. Быть может после, когда Мунечика позволит… Миказуки выдыхает негромко, как-то судорожно, вздрагивает под безыскусной невесомой лаской, запрокидывает голову, подставляя горло, позволяя целовать – доверчивый, нежный. Кажется таким хрупким и уязвимым, но остановиться уже не выходит, да и не нужно им обоим. И Когицуне ведёт губами по горлу, по ключицам, стараясь не царапнуть клыками, по груди – тронуть языком бледное окружье соска, прихватить губами, потянуть, ловя как награду судорожный выдох негромким стоном. И вскинуть голову не в силах удержаться от поцелуя. - Не бойся, - шепчет лис по наитию, звериным чутьём, - я не сделаю тебе больно, обещаю. - Верю, - коротко и кротко отвечает Мунечика и сам прижимается к приоткрытым губам поцелуем. Ему нравится терпкий мускусный запах лиса, с нотками смятого папоротника, нравится как царапают губу выступающие звериные клыки, нравится трепетная нежность с которой прикасается к нему Когицунемару и хочется большего. И от этих неясных желаний кружится голова и кажется что мир плывёт, как в странном сне. Быть может, и правда затянул морок, укутал зыбким туманом без возможности поднять тяжелые веки. Потому и не страшно, потому и подаешься навстречу этому жару, приносящему лишь удовольствие.