Кукушкины дети

      — Так тебя переводят к нам, в корпус по расследованиям?       — Верно. — Фанкфрид — тяжеловесный и рослый, уже не молодой и ещё не старый — подпирает плечом дверной косяк, сложив руки на груди, и оглядывает давно знакомое место. — Теперь будем коллегами.       — То есть, — Спандам морщит нос в отражении зеркала и, взяв со стола ножницы, зажимает меж пальцев прядь, — ваш хвалёный девятый отдел лишается лучшего агента? С чего бы? Нет в агентстве Пинкертона человека надёжнее, честнее и вернее, чем Петер Фанкфрид, следователь по особым поручениям: Петер Фанкфрид не тот, кто хотя бы моргнёт глазом, взводя курок или допрашивая преступника. И не задаст лишних вопросов.       — Без понятия. Может, мы сейчас не в фаворе у федерального отделения. Мне это всё не особо нравится, но… Стальные ножницы сухо, будто отсекая фразу на середине, щёлкают, чуть вкось срезав концы, и, кажется, щекочат отрезанным нос, — иначе бы горе-цирюльник не ругнулся и не чихнул.       — Фанкфрид, давай по делу. В наши дела теперь полезет городская полиция?       — Молод ещё ты для дел. Разбирай документы и пей чай, твоё дело маленькое. Спандам, ещё раз сощурившись на отражение, хватает галстук Фанкфрида и, намотав шёлковую ткань на ладонь, привстаёт на носках, сжимая в левой руке ножницы. Забавно всё-таки выглядят невысокие люди, когда на них смотришь сверху вниз. Может, так людей видят харадримские олифанты?       — Хватит на меня так смотреть!       — Не могу, — улыбается Фанкфрид. — Подрасти, дурачок.       — Я, если ты не знаешь, уже полтора года работаю!       — Тогда позволь-ка напомнить, что старшим говорят «вы».       — Тьфу. Слон ты, Фанкфрид. Секретарь, вспыхнув бледным румянцем на скулах, кривит губы и, отпустив галстук, разворачивается на каблуках к зеркалу, сгребая назад выбившиеся на лоб волосы и вертя головой.       — Вот увидишь: вырасту, стану начальником и верну тебя в отделение. Ещё и сам их нагну, пусть выкусят.       — Может, ещё и наймёшь меня в телохранители?       — Хорошая идея. Сам-то хочешь? Фанкфрид не отвечает, — занятно читать по глазам и губам, как маленький секретарь ругается на плохие ножницы.       — Опять сам стрижёшься. Что, парикмахер цену задрал вдесятеро?       — Можно подумать, я настолько мелочный. Просто… — Спандам по обыкновению неаккуратно, но старательно выбирает пальцами криво подрезанную прядь, его семнадцати годам можно дать четырнадцать, и его ногти обломаны не так, как это случается при физическом труде. — Нравится мне так.       — Помочь? У меня рука верная, — на глаз оценивает Фанкфрид не очень умелые движения: сын пару лет назад, когда был таким же мальчишкой, тоже пытался стричься вручную. Эх, дети. — Ну же, не дуйся. Будешь у нас самый красивый. Спандам, неожиданно ловко крутанув ножницы за кольцо и перехватив сложенные лезвия, бьёт по запястью.       — Отвали. Я неясно выразился? Ладонь, потянувшаяся было к голове — почему-то так и тянет поерошить и оправить эти наверняка мягкие волосы, — опускается.       — Как скажешь.