Кукушкины дети

      — Душа моя-а-а! Красавица! Луна моей жизни! Джульетта, а почему вы не на балконе? Потрёпанная со сна и сердито близорукая Калифа с пледом в руках и в мятой ночной рубашке, самым роскошным образом задравшейся выше колен, выглядит в молочном свете луны во сто крат прекраснее, чем днём, и Джабура, час назад накативший два стакана скотча у Маклахлена, бесконечно этому рад. Калифа опирается на резной балкон низкого второго этажа и вздыхает с неисчерпаемой тоской разбуженного грузчика, которого ждёт восьмичасовая смена.       — Чего тебе, волк позорный?       — Я соскучился!       — А ещё? — Кажется, ей хочется то ли рассмеяться, то ли кинуть в него кирпичом.       — Ты, — Джабура не очень ловко приваливается спиной к дереву, — очень красивая. Девушка, вспыхнув румянцем, торопливо и кое-как накидывает плед на плечи.       — Вот ещё! Я без белья и не накрасилась. Отвернись!       — Пф, далась тебе эта сбруя со штукатуркой. Давай гулять! Смотри, какое небо! Полнолуние сегодня!       — Нет, — сурово говорит Калифа, неизящно зевая, — сегодня я тебя тоже не поцелую. Гуляй-ка ты пока один.       — Ты жестокая. — Джабура валится в траву и вытягивает ноги. — С твоей стороны это бессовестно!       — Чего ещё? То, что я родилась девчонкой?       — Тьфу, — Джабура, возмутившись, даже садится, — Иисус-Марию за ногу, чтоб было иначе! Нет, просто ты таскаешь эти юбки, а в них коленки видно!       — Что хочу, то и ношу! — Калифа гордо задирает острый подбородок. — Я женщина свободная.       — Гхм… ну… Джабура, наматывая на палец кончик косы, оценивающе щурится снизу вверх.       — Это на что ты там пялишься?       — А ты подумай.       — Дурак! — Калифа, надувшись, торопливо одёргивает на колени ситцевый подол в цветочки. — Если не уйдёшь, то буду кричать.       — Ого! И с чего бы?       — С того, что ты… хватит ржать! — Растирая озябшие на прохладе руки, Калифа кутается в потёртый клетчатый плед, но всё-таки не уходит. — Ты меня домогаешься.       — Пф! Кто б говорил! — фыркает Джабура. — Вышла в ночной рубашке и ещё ворчит! Ещё бы голая выскочила!       — Не дождёшься.       — А помнишь, месяца два назад ты сразу вылила на меня ведро холодной воды? Бр-р-р!       — Это стоило того! Боже, какая у тебя тогда была физиономия! — Прыснув коротким смехом, Калифа чешет плечо сквозь рубашку. — Но я кинула тебе потом плед, так что это не считается.       — Слушай, а спичек или зажигалку не скинешь? Калифа очаровательно светится в снисходительной ухмылке.       — Нет. Джабура снова валится под куст душистого вереска и растягивается в траве, раскинув руки и слушая, как в прозрачном ночном воздухе эхом несётся далёкое уханье филина. У Калифы красивые икры, хрипловатый обманчиво-мягкий голос и карамельно-золотистые, ещё толком не отросшие из мальчишеской стрижки волосы, а пальцы — Джабура не раз видел, как эти пальцы мешают палочкой сахар в горячем уличном кофе — длинные, аккуратные, с коротко обрезанными ногтями. Ну, ладно, гордая и недотрога, и вечно себе на уме, и через месяц-другой её забирает с потрохами долгосрочная командировка, — и всё же… всё же… Мысли из-за вновь заухавшего филина уходят не туда, Джабура думает, хмурится, зевает и поднимает глаза: луна его жизни выжидательно смотрит, облокотившись на край балкона.       — Чем Фукуро лучше, чем я? Он толстый и болтливый, а ты рядом с ним смеёшься.       — О-о-ого, волчонок ревнует? — звонко смеётся Калифа, подперев кулаком щеку.       — Пф… К нему? — Джабура почти краснеет и гордо отворачивается. — Ещё чего!       — Любому будет смешно, если коллега проболтался, как при его рождении выдали «твою мать, четвёртый».       — Филин просто слишком много трындит.       — А ты слишком много рядом трёшься, и комплименты твои тупые, дурень. У тебя же была подружка, как там её? М-м… — Тонкие пальцы щёлкают, отмечая нервное раздумье. — Рози? Розмари?       — Не-а.       — Точно не Рози? Я знаю, она по утрам подметает крыльцо в пекарне.       — Ай! Палец, на который намотан уже теперь ус, слишком сильно дёргается.       — Она не моя подружка!       — Удивительно, — ехидно отмечает Калифа, — кто-то говорил, что на нехватку не жалуется. Кто он? Что-то я его не вижу, — и нарочито пристально оглядывается. — Где ты, бедняга? Ау! Я тебя отыщу!       — Внизу, — с готовностью тянет Джабура вверх руку в закатанном по локоть рукаве мятой рубахи. — Смотри, я под кустом. Я самый несчастный мужчина в мире. Моё сердце украла волчица в овечьей шкуре. Помогите, я потерялся в вереске, я буду здесь жить!       — Хорош выть, не волк! — Филин, воспользовавшись трёхсекундной тишиной, ухает ещё раз. — И, это, лучше сядь, застудишься.       — Может, пустишь? Хоть разок, тогда точно не застужусь.       — Нет.       — Но ты меня уже не прогоняешь.       — Ну-у… — Калифа снова улыбается, подперев кулаком щеку. — Может быть. «Может быть» гуляет где-то по ту же сторону стены, где стоит «да».