***
Скинув ботинки, Спандам швыряет куртку в угол прихожей вместе с рюкзаком — полупустая фляга глухо и явственно стукается, — привычно пьёт молоко на кухне, наспех закусывая вяленым мясом — раз такое дело, то еда подождёт: лучше пообедать с мамой, когда она вернётся, — и, отирая рот ладонью, забредает в комнату отца, не наступая на скрипучие половицы. Отец спит крепко, провалившись в долгий болезненный сон, и дыхание у него тяжкое, с оттягом в сухой сип. Спандам трогает его лоб: чёрт, снова температура. Отец никогда прежде так затяжно — уже четвёртый день — не болел, вообще не припомнить, болел ли он вообще, — сказывались, видимо, закалка и климат, а сейчас зализывает раны, и в доме не слышно ни шагов, ни громкого резкого голоса. Спандайн вспыльчив и скор на расправу, даже при директоре, когда приходит разузнать об успехах сына, не стесняется повысить голос, — и так же скоро, не не сдерживаясь, замахивается и бьёт, оставляя на скуле или щеке долго не проходящие, надолго напоминающие об очередном приезде домой следы синяков. «Эй, ты! Марш сюда, живее! Разговор есть!» Руки берутся за дело почти механически; Спандам подкатывает рукава и выжимает повязку над кастрюлей с холодной водой, щурясь на мерно тикающие стенные часы. Мать должна прийти через полчаса, до того, как небо затянет на сумрак и дождь, и пускай бы припёрлась поскорее, право слово: со здоровым отцом тяжко, но хотя бы понятно, чего ждать. С больным должен быть кто-то, кого он любит, а единственного сына отец даже после разлук встречает без особой радости. Будто в радость мужчине, так надеявшемуся на здоровое потомство, смотреть на ребёнка и вечно замечать то проколы от катетера на локтевых сгибах, то бледные обломанные ногти. Спандам сухо обтирает горящие в лихорадке лоб и виски — лицо у отца, похудевшее в болезни и работе, живо-некрасивое, смуглое и резкое, совсем на его не похожее. Только, может, в чертах: остроносый Спандам, бледный и похожий на тощую девчонку, точно так же живо морщится, злится и вспыхивает по пустякам. Часы тикают, считая секунды; Спандам, зевая, сползает на пол — плевать, что неудобно подвёрнутая щиколотка затечёт, — и, навалившись на край кровати локтем, подпирает щеку кулаком. Время превращается в монотонный разреженный поток, и Спандам клюёт носом, но прикосновение к голове пронзает и бросает в дрожь. Сон мигом слетает, и Спандам поднимает взгляд, — отец смотрит ему в глаза и гладит здоровой рукой по голове. Нет уж, дудки, это всё-таки сон: отец избегает его даже трогать, будто не хочет размягчеть — недопустимая для его должности роскошь, — но Спандайн продолжает гладить, непривычно мягко улыбаясь и дыша с оттяжкой в хрип. — Ты остриглась, Несса? Спандам кривит губы, молчит и отводит взгляд. — Ты красивая. Самая красивая. Зачем эта моль так похожа на тебя? — Жёсткие пальцы осторожно сползают к щеке, и Спандам хватается за них, но не останавливает. — Почему он выжил? Это из-за него ты тогда чуть не умерла. Всё из-за этого недоноска. Каждое слово бьёт больнее, чем затрещина, и бережные касания к щеке будто жгут по живому; очень хочется отстраниться, очень-очень, да что-то не получается. — Я просил, чтобы Юэ спас тебя, Несса. Спандам отталкивает руку так брезгливо, будто она вся в гнилой слизи, вскакивает и смотрит на отца: взгляд у того снова совсем чужой. — Это ты? Пшёл вон, тут хватит и одного больного. Мать лучше позвал бы, сопляк. Оправдание, что мать вышла и вот-вот вернётся, встаёт поперёк горла. — А какая, к чёрту, разни... — Ты оглох? Пшёл вон.***
Небо с моря всё затягивает и затягивает на долгий дождь, и ветер, крепчая, цепко пробирается под рубашку. — Святая Мария, ты же раздетый! Домой! Мать — издалека слышно — кричит бежать в дом и запереть дверь, но слушать её не хочется: Спандам, усевшись на крыльцо и уткнувшись носом в колени, глотает слёзы, погружаясь в пучину необъяснимо огромной обиды, и с каждым глотком что-то дерёт изнутри, как будто вскрывается и кровит незажившая рана. Мать, подбежав, молча садится рядом, не сняв сумки, и обнимает, осторожно гладя тонкими пальцами по голове, — мать плохо умеет утешать, и сейчас из-за её близости становится ещё противнее. — Отвали. — Что-то случилось? Отец? Спандам мотает головой, уткнувшись в плечо, и слушает её частое после бега сердцебиение. — Пойдём домой, тут холодно. Чего ты плачешь? — Нахрена ты меня родила, ма?