Гетерохромия его души

Два месяца назад Ханжи сказала ему одну вещь: что как только все закончится, то она обязательно посмотрит на ту несчастную, которая выйдет за него замуж. Тогда Леви слегка улыбнулся своим мыслям о том, что они просто не доживут до этого момента. Но то, что творилось сейчас в его жизни, уже действительно можно было назвать чем-то из ряда вон выходящим. Никто в здравом уме не смог бы представить капитана — человека, от вида которого бегут мурашки по коже — в обычной рубашке и домашних штанах, пытающегося улыбаться «для гостей». — Ливи, — раздался противный женский голос с веранды, — не могли бы вы подлить мне еще пунша? — женщина лет сорока подняла свой бокал в призывном жесте. Зубы Аккермана скрипнули настолько громко, что Гел даже поперхнулась. — Конечно, миссис Дрейк, — так сладко, что аж затошнило, — только меня зовут Лив. — Идея с фальшивым именем казалась теперь намного абсурднее, чем во время ее обдумывания, особенно когда было выбрано такое имя, как «Ливи». Почему-то казалось, что оно больше подходит для прозвища кота, ну, или жабы… Да, скорее всего, жабы. Мужчина был готов взвыть от всей этой ситуации, но его сдерживала одна единственная вещь, которая не была подвластна понимаю. Гел, а именно девушка с улицы, может уложить на лопатки любого, в том числе и самого Леви, выглядела так натурально во всем этом абсурде, что невольно возникали мысли о том, будто все это лишь навязчивая идея, галлюцинация воспаленного воображения. Брюнетка прекрасна, ей удавалось быть везде, говорить с каждым. В помещении мерцали одни улыбки, настолько похожие на искренние, что отличить почти невозможно. Наверное, он задержался взглядом на ней непозволительно долго, потому что его вновь окликнула чертова Дрейк. — Боже мой, Ливи, вы такая милая пара! — Леви попытался улыбнуться, что выглядело устрашающе. — Спасибо за пунш! — Не за что, дорогая, мы очень рады, что вы сегодня посетили нас, — Гел возникла из ниоткуда, нежно подхватывая его под руку и удерживая от спонтанного убийства. — Конечно, конечно, у вас так хорошо, так хорошо, — женщина вновь отвлеклась на беседу о последней статье в газете, что была опубликована буквально на днях. Это дало возможность девушке ненадолго вытащить капитана из этого балагана. — Сколько это еще будет продолжаться? — Леви бахнул поднос с закусками на кухонный стол. — Ну что ты, дорогой, неужели тебе не нравится наш семейный праздник? — Не надо со мной играть, — звучало почему-то не угрожающе, а скорее жалко. Девушка тяжело вздохнула, стараясь игнорировать его тяжелый взгляд, и провела рукой по противным выбеленным волосам. От этого маскарада, от всего, что сейчас происходило, от какого-то безумного маскарада… и дело даже не в липовом знакомстве с соседями, парных обручальных кольцах — дело в них самих. От этого всего становилось тошно. — Если ты не заметил, то сейчас я помогаю вам максимально не засветить свои задницы, так что если что-то не устраивает, то вы всей своей веселой компанией можете валить на все четыре. Она устала. Он еще больше. Однако каждый старался натянуть на свое лицо более устрашающее выражение. Возможно, со стороны это и выглядело бы по-детски, но только если не знать, что позади всего этого хаоса все же стоит боль — такая откровенная и ничем неприкрытая. Леви отлично помнил, как они составляли этот план, знал, что осталось потерпеть немного, но эта игра в супругов… и как будто нет той сумасшедшей жизни вокруг, нет обязанностей, — все это свалилось на его плечи глупым осознанием того, что в реальности у него такого не будет. Его лишили спокойной жизни еще при рождении, и как бы он не старался сбежать от этого факта, тот преследовал его уже несколько лет. — Как тебе это удается? — капитан даже не понял, как задал этот вопрос. — Удается что? — девушка ухмыльнулась, слегка прикрыв глаза. — Лизать задницы этих денежных мешков? И Леви снова провалился, провалился в тот океан недосказанности между ними. Как можно так теряться в человеке? Впервые в своей жизни он встретил такое. Ей не знакомы такие слова, как «предсказуемо» или «очевидно». — Я просто знаю, что им не выжить. Что-то грядет, капитан, и ни я, ни вы не в силах это остановить. Каждый будет пытаться урвать кусок своей свободы и здесь уже не будет разделения на богатых и бедных, — она не успела договорить, как он продолжил: — Выживут сильнейшие? — Аккерману отчего-то стало легче, а на губах впервые за этот вечер заиграла почти незаметная, искренняя улыбка. — Естественный отбор. — Гел пожала плечами так, словно только что не напророчила смерть миллионам людей, а просто рассказала о прочитанной статье в газете, и это… завораживает? Чтобы попасть в Гетто незамеченными, а потом такими же выйти оттуда, им могло помочь только чудо или информация. Никто из отряда даже и не предполагал, что им делать дальше, поэтому девушке пришлось брать все в свои руки. План был проработан, вроде бы, до мелочей, но его выполнение все еще казалось почти нереальным. Прожить пять дней, как молодая супружеская пара, познакомившись со всеми соседями? Легко. Вызвать на дом врача, прикрываясь проблемами со здоровьем, а в это время выкрасть у него блокнот с записями о том, что последний продает людей на рынке рабов, перед этим вывозя их из Гетто? Элементарно! Тогда, что, черт возьми, не так? Все так просто и до ужаса одновременно сложно. Улыбаться и провожать гостей, когда на улице уже сумерки — так обыденно и так неестественно… Гел уже давно сидела в гамаке, слегка покачиваясь и читая одну из очередных книжек, которые Леви чуть ли не постоянно видит в ее руках. Мужчина тихо присел рядом, однако не решился нарушить ни свое, ни чужое личное пространство. А в это время первые звезды уже начали поблескивать на пока еще грязно-синем небе. Уличный фонарь противно бил своим светом в глаза, от чего капитан невольно щурился, когда его настиг голос девушки. — Мне кажется, что миссис Дрейк сейчас из окна выпадет, так она не может оторвать взгляд от нашего двора, — Гел слегка улыбнулась, тут же принявшись махать рукой женщине, которую неожиданно застали врасплох. Та просто помахала в ответ, а потом быстро задернула шторы у окна. Их дома располагались напротив друг друга. — Думаешь, она ушла? — Леви прикрыл глаза, запрокинув голову. — Конечно же нет, так что мы зайдем немного дальше, — мужчина честно попытался расслышать подвох в этих словах, но просто не успел. Девушка резко потянула его на себя, и в следующее мгновение капитан, натянутый, как струна, уже лежал головой на ее коленях, словно так и должно быть. Нет, конечно, если бы они были настоящей парой, то это бы и считалось нормальным, однако, во-первых, они не пара, а во-вторых — откуда Леви вообще знать, что для отношений нормально, а что нет? — Если ты боишься, что я перережу тебе горло, — прохладные пальцы нежно зарылись в его жесткие волосы, — то знай, что… — Боже мой, ты когда-нибудь замолкаешь? — Леви говорил абсолютно беззлобно, удобнее устроившись на ее коленях и закрыв глаза. И если сейчас у него спросят: было это ради плана или просто мимолетный порыв чувств, то он не даст однозначного ответа. Ему хорошо. Так, как не было уже давно. Они находились в таком положении еще несколько минут… или часов — никто не скажет точно, потому что мужчина находился в какой-то полудреме, а Гел будто оказалась в бессознательном состоянии в этот момент, и если бы не мерные движения пальцев в волосах Аккермана, то он бы уже давно решил, что девушка спит. Сказка быстро закончилась, стоило только солнцу окончательно скрыться за горизонтом, а улице наполнится пением сверчков. — Я замерзла, — и больше ни слова. Ни когда они зашли в дом, ни когда по очереди скрывались в душе. Распахнутые шторы, постель одна на двоих. И все нормально, так как и должно быть, но в его голове до сих пор стояла кривая усмешка и такое легкое и отчаянное: «Естественный отбор». Леви спал почти неподвижно. Когда ему снятся кошмары, он не издает ни звука, когда в его кошмарах вновь и вновь гибнут его близкие, он не просыпается, смотрит до конца, словно затертую пленку, не смея оторвать взгляд. Поэтому, когда открывает глаза, то на руках до сих пор словно видит подтеки крови. Но он никому об этом не скажет, потому что это слабость, а человек со слабостями — это просто очередное тело. Тело, которое титан съест и даже не поперхнется. С Гел просыпаться обычно, не меняется ничего, он не чувствует ни смущения, ни злости, ни раздражения, ее словно нет, она снова лишь мираж. На третий день их совместного проживания мужчина действительно начал понимать, почему ее боятся, почему люди не смеют ее ослушаться. Девушка хладнокровна настолько, что это даже заметно невооруженным глазом. Она будто бы подстраивается под ситуацию, выдает ровно те эмоции, которые от нее ожидают, но ни в коем случае не показывает собственных, и даже кажется, что их попросту нет. Аккерман наблюдал за ней, все еще стоя около входа в спальню. Она помешивала кофе в небольшого размера кастрюльке, название которой Леви не вспомнит даже под страхом смерти. — Доброе утро? — Гел не обернулась. — Есть какие-нибудь новости? — единственный канал связи, который они имели на тот момент с остальной частью отряда и людьми Гел - это утренняя почта, которую им доставлял Мэт под видом почтальона. — Вы по-прежнему в розыске, Калеб почти починил копировальную машину, так что мы вскоре будем готовы к основной части плану. Ну, а еще кто-то по имени Конни порвал штаны, — девушка разлваила кипящий напиток в две кружки, — и я не имею ни малейшего понятия, чем нам помогут рваные штаны Конни. Аккерман внутренне усмехнулся, а затем присел за соседнее место рядом с девушкой. — Я ненавижу кофе. — Я знаю. Гел бросила тяжелый взгляд на мужчину, делая еще один обжигающий глоток ароматного напитка. И все же Леви должен признать, чтобы сделать кофе таким отвратительным, надо не слабо постараться… — Нам надо закончить все как можно скорее, поэтому сегодня я отправила письмо доктору Мурео. Если все пройдет гладко, то он должен будет явиться к нам завтра. — Ты даже не считаешь нужным советоваться со мной? — прозвучал спокойный голос с нотками стали. — Не ты ли говорил о том, что у вас нет времени медлить? Так вот, теперь можешь сказать мне спасибо за то, что я исполнила твою просьбу, — съязвила в ответ девушка, вскочив из-за стола и вылив в раковину коричневую жижу, отправив кружку за ней же. Она не успела выйти из комнаты, как резко ударилась затылком о стену. Леви схватил ее за руки и завел их за голову. Дыхание у обоих сбито. Слишком тяжело. И контроль трещит по швам, когда Гел легко сдула черную прядь, что упала на глаза мужчины. — Ты такая сука, знаешь? — дыхание одно на двоих. Вдох. Выдох. — У тебя стоит на суку, знаешь? — чеканит она, даже не попытавшись отодвинутся. Ближе. Еще ближе. А ее глаза все такие же неестественные, яркий зеленый цвет будто бы въедается в него, от чего немедленно хочется отойти подальше, отмыться, словно от грязи, что сейчас зеленой тиной оседает внутри. Выбеленные пряди парика щекочут нос, но Леви не отходит. И расстояния между ними больше не остается. Глаза в глаза. Одно сердце на двоих. И Аккерман сдался, придвинулся ближе, прикоснувшись к ее губам своими без напора или страсти. Это просто касание, что бросает обоих в бездну такого сильнейшего отчаяния, что пути назад нет. Он чувствовал ее дрожь, да и самого слегка потряхивало. — Не прикасайся ко мне. Леви будто бы облили ледяной водой - столько в ее голосе было отвращения. Он отшатнулся слишком резко, отчего девушка слегка пошатнулась, прежде чем снова выпрямиться. Она ушла, напоследок хлопнув дверью, а на его губах до сих пор застыла ее дрожь. И вроде мужчину застала тишина, но он слышал глухой стук собственного сердца, которое только в тот момент осознало, что от него отмахнулись, как от чего грязного и противного. Хочется вымыться, отмыться так, чтобы больше никто не смел так на него смотреть, а тем более она. Кажется, это провал. Кромешный ад. Леви бросил тяжелый взгляд на пейзаж за окном. Там все просто: солнце, трава, птицы, а здесь, за стенами этого дома - пропасть. Черная и бесконечная, и Аккерман вновь начал чувствовать себя пленником. Только теперь снаружи караулят не титаны, только теперь он не знает, хочет ли в действительности вырваться за их пределы. День прошел тихо, как-то непривычно, но мужчина предпочитал об этом не думать - ему не до заскоков малолетней девчонки. Он убеждал себя в том, что ничего не случилось, однако перед глазами до сих пор стояла гримаса ее отвращения. Они посещали соседей с ответными визитами, его рука неизменно лежала на ее талии, а воздух так и искрился от той кучи неестественных улыбок, что они посылали друг другу и окружающим. Иногда он держал ее за руку, нежно, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони. И, вроде бы, все нормально, но ровно до того момента, пока он понимает, что не хочет отпускать ее руки, когда они вернутся домой. Аккерман не без усилий прогонял такие мысли, все еще рассчитывая на то, что это наваждение, и как только он почувствует свою былую власть, то все пройдет. Надо ли? Впервые за целый день они разговаривали, как вдруг время перевалило за полночь. Сна ни в одном глазу. Мужчина лежал на спине, обдумывая некоторые детали плана, когда ощутил тишину. Мерное дыхание Гел, не такое как раньше, наполняло комнату. Обычно девушка спит неспокойно, может свалится с кровати, проснуться головой в ногах, выкинуть к двери подушку, но сейчас ее словно нет. Ощущение миража - как уже прозвал его Леви - снова разливалось вокруг. — Давай забудем, — от тихого шепота Гел слегка вздрогнула. Она не повернулась, лежала все так же, на боку, найдя разглядывание стены более интересным, но почему-то Аккерман уверен, что та в тот момент улыбалась. — Не надо привязываться ко мне, капитан. Иначе, когда все закончится, то ты не соберешь себя снова, — Леви от этой фразы похолодел. Ему надо сейчас лишь рассмеяться и сказать, что никогда не встречал таких глупых людей, как она. Он? У него привязанность к ней? Абсурдно… Но почему тогда он молчал? Сглотнул слишком громко для этой гнетущей тишины, и даже под толстым одеялом стало холодно. Мурашки по коже. От слов. От тона, которым они были сказаны. Ему не больно, нет, просто противное чувство внутри появилось снова. Почему-то вспомнилось, как умирала мать на его руках. — Самонадеянно думать об этом, неужели веришь, что я променяю на тебя свою родину? — как они пришли к этому разговору? Ведь она к нему ничего не чувствует, он тоже, так в чем, черт возьми, дело? — Я не верю, — Гел перевернулась на спину, снова копируя его позу, — я это знаю, — теперь уже в лицо. Леви хотел бы ослышаться, хотел бы забыть этот полный боли взгляд в самую душу, но не мог. Он снова слаб. Снова маленький мальчишка в комнате, в которой царит смерть. От Гел пахло смертью, несло за версту, но Аккерман понял это слишком поздно - только когда удалось прорваться за очередную жизнерадостную маску. Теперь ее философия уже не казалась каким-то признаком индивидуальности, теперь это просто слова ее воспаленного мозга, который так и кричит об избавлении. — Когда империи падут, ты будешь стоять на горе трупов, будешь утопать в крови, — ее шепот становился все тише и тише, это заставляло Леви задержать дыхание. Он не дышал, не мог физически. — Только я не увижу боли в твоих глазах, потому что паду от чужой руки, паду первой. Аккерман прокручивал ее слова в своей голове, стараясь уцепится за хоть что-то, что говорило бы о ее очередной шутке. Только этой ночью она не шутила, она честна с ним, как никогда прежде. — Что случилось с твоими глазами? — такая резкая перемена темы заставила девушку вскинуть вверх брови и даже беззвучно рассмеяться, Леви не видел - он просто чувствовал как содрогается в легких конвульсиях тело рядом. Он не хотел смотреть на очередную маску, он слишком устал. Постарел… — Я скажу тебе, но только в обмен на один вопрос, идет? — и словно не было тех саднящих слов, словно не она только что рассуждала о смерти миллионов. Все так чертовски просто... только Леви не успевал за этим. — Если ты спросишь что-то о том, о чем я не могу сказать, то я не скажу, — сказав это, Леви прокрутил фразу в своей голове еще раз, силясь понять, как мог произнести такой бред вслух. Кажется, он становится похож на Йегера. — Расскажи мне о своей матери, — она не попросила ничего: ни стратегию по наступлению, ни рассказать о их планах насчет Марлии, ничего. Только о его матери, и от этого в тысячу раз сложнее. Кулаки невольно сжались под одеялом, продавливая матрац, но тишина так и не нарушилась. — Она работала проституткой в борделе, — Леви никогда не озвучивал историю своей жизни вслух, ведь понимал, что те, кому это надо, узнают и без него, поэтому сейчас каждое изреченное слово будто ножом чеканило по живой плоти несмышленого мальчишки, у которого слезы в глазах и ни крошки хлеба уже несколько недель. — Залетела от одного из клиентов, аборт делать не стала, — Аккерман пожал плечами. Он говорил с пустотой. Вот она - такая черная и осязаемая. Он прикрыл глаза, вызывая в своей голове воспоминания. — Мне было два года или около того, к ней водили клиентов, хотя она и так уже еле дышала. Роды подкосили ее. Я понимал, что ей осталось недолго. Ее трахали по несколько раз на дню, пока я прятался под столом, зализывая ожоги от сигар на своем теле. Я не хотел, чтобы… — он не заканчивал. Он ощутил палец на губах и немного удивленно посмотрел в сторону слушающей его девушки. Хотелось плюнуть ей в лицо за то, что она сама просила, сама хотела узнать о его демонах, и теперь пошла на попятную. Ледяной палец скользнул по его нижней губе, согреваемый лишь его тихим дыханием. — Не так, — она словно змея, которая опутывала с ног до головы, душила, даже не скрывая, — я просила тебя рассказать о своей матери, — сделав акцент на последнем слове, девушка убрала руку. Становилось жарко, хотелось еще, еще немного холода, в его жизни слишком мало смерти, раз он так неосознанно тянулся за новой. И Леви рассказал, на выдохе вспоминая женщину, лицо которой не мог восстановить в памяти уже несколько лет, рассказал о том, как та повествовала ему истории о дальних станах, о людях, которые плавали на кораблях, о том, какое чистое и светлое небо за пределами подземного города. Он тогда улыбался и уже совсем не думал о том, что скоро хозяин придет снова, что будет больно. Перед глазами стояло небо и нежная улыбка матери. Кажется, Леви впервые в жизни назвал эту женщину матерью вслух. Но это неважно, ведь так? Он забудет. Забудет эту холодную тонкую руку, пальцы которой сейчас переплетены с его собственными, забудет ее просьбу «не прикасаться», забудет… Не об этом ли она говорила, прося не привязываться? Прошло несколько минут, а у Аккермана будто несколько жизней проскочило перед глазами, и все из-за этой несмышленой девчонки. Он даже не знает, сколько ей лет. Гел выглядела такой юной, но в глазах вековая тяжесть, когда те не прикрыты масками. Он сжал ее руку чуть сильнее положенного, но девушка молчала, она и здесь, и далеко от него одновременно. — У меня гетерохромия, — мужчина вынырнул из воспоминаний. Он и забыл про глаза. Он не привык ни о чем забывать. — Гетерохромия? — Леви не понимал, казалось слово казалось знакомым, но Аккерман не силен в медицинских терминах. — Мой правый глаз песочно-зеленого цвета, а левый небесно-голубого. Я не особо часто всматриваюсь в их цвет, но Калеб говорит, что они именно такие, — девушка улыбалась, а Аккерман хмурился. — Только человека с разными глазами слишком просто вычленить из толпы, таких, как я, легко запоминают в лицо, а я не могу быть замеченной. Разные глаза. Подумать только. Ханжи бы не выпустила девушку из своей лаборатории, в этом мужчина не сомневался. Ему захотелось рассмотреть то чистое небо, тот песочно-зеленый, о котором говорила она, но что-то подсказывало, что принцесса не позволит. У всех есть личное, даже у нее, даже у девушки, которая пахнет смертью. — Я ношу линзы почти с рождения. Отец всегда боялся будущего. Мы всегда готовы были бежать, скрываться так, чтобы нас не нашли. Зеленый цвет не запоминается, он тонет, всегда тонет в окружающем великолепии. Они смотрели в потолок еще долго, еще долго он держал ее руку в своей, а она и не пыталась вырваться. Аккерман прибыл на Марлию две недели назад, у него не было ничего, кроме цели, поставленной руководством, он не думал, он выполнял ценой собственной жизней, ценой врагов, друзей. Он машина для убийств, которая загубила свои чувства в крови своих брата и сестры, в крови тех, кто стал мясом для титанов. У него по груди не разливается тепло, сердце не начинает биться быстрее, нет ничего из того, что обычно называют любовью. Может быть, он просто неправильный? Может быть, ему не дано познать, что такое настоящая любовь? Это точно не любовь. Леви сглотнул подступивший к горлу ком. В его списке появилась еще одна жизненная цель, возможно, она не настолько масштабная, не так важна в рамках их миссии, но он чувствовал, что если не сделает этого, то жизнь будет уже не жизнью. Слишком высокопарно. Он понимал. Перед смертью Аккерман хочет увидеть ее глаза. Не неестественно-зелеными, а такими, как сейчас представляет в своей голове. Перед ним сейчас маленькая девочка, которая смотрит на небо и улыбается, зная, что его оттенок навсегда отпечатан в ее глазах. Девочка, которая не знает, что такое смерть, не делает ее целью своей жизни. Леви не знает, что такое любовь, не хочет знать. Только бы чувствовать холод этой ладошки в своей. Рассветает незаметно. Мужчина не помнит, как заснул, не помнит, почему сейчас лежал на чужой половине кровати, которая своим холодом кричала об отсутсвии хозяйки. А с кухни снова доносился аромат противного кофе. Леви ненавидит его. Она знает. Она тоже никогда не пьет ту жижу, которую так упорно варит уже четвертый день подряд. Это ритуал, ритуал нормальности, нормальной жизни. Мужчина понимает, мысль настойчиво появляется в его голове, не собираясь покидать ее. Он хочет нормальную жизнь. Он хочет Гел в своей нормальной жизни. Только он не имеет никакого права привязываться.