Секреты и нравы студентов Детройта

На барной улочке, каких было особенно много в серверной части города, появились два молодых человека, отошедших к парковке. Она была совершенно небольшой, освещаемой всего-то парой старых фонарей. Разруха здесь была ужасная: всё, начиная от асфальта, растрескавшегося до больших, почти что торчащих кусков, и заканчивая свисающими со стен каждого третьего здания баннерами — всё это вопило об общей неблагоприятности ночного района. Коннор подбежал к автомобилю брата, нащупывая в кармане ключи. Его до сих пор потрясывало в ритм музыки, но он держался на ногах, ощущая себя вполне себе бодрым. Он облапал каждый карман, а затем, хохотнув, упал спиной на чёрный феррари, сползая вниз по дверце. Он продолжал заразительно смеяться и поднял голову, оглядывая Маркуса, молча наблюдающего за всем. — Нету,— тихо проговорил он и вновь засмеялся, упав головой на колени, сидя на асфальте. Из-за колен слышался смех, теперь приглушённый, но не менее радостный. — Они у меня, Коннор,— послышалось со стороны. Маркус навис прямо над ним, а затем присел прямо напротив. — Послушай, нам это действительно нужно?— спокойно поинтересовался он, хотя внутри появлялось смазанное ощущение расслабленности и радостного чувства мира, сложенного сейчас из уютной темноты. Коннор откинул голову с колен и широко улыбнулся. — Хочу подальше отсюда,— он потянулся рукой к чужой щеке и мягко провёл кончиками пальцев по коже Маркуса. Он закусил губу, сдерживая чувство нежности по отношению к смуглому другу. Маркус вздохнул и поднялся, помогая сделать то же Коннору. Тот радостно поддался и запрыгнул на пассажирское сидение, как только машина оказалась открытой. — Я буду вести?— символически поинтересовался Маркус, зная ответ заранее. Коннор радостно мотнул головой и потянулся к магнитоле, листая треки, пока художник заводил авто. — Да, далеко! Далеко, хотя я хочу, чтобы были огни и все исчезло,— Коннор услышал мелодию и замолк, расслабленно вслушиваясь. — А что мы будем делать, когда меня возьмёт?— не унимался Маркус, и с каждой секундой его все меньше волновал этот вопрос. Коннор, будто не слыша его, оттянул воротник футболки, чтобы подпустить к телу воздух, а затем обернулся в сторону Маркуса и сказал: — Ну, мы доедем куда-то. Куда бы мы не приехали — весь мир будет красив. — Это я понял,— улыбнулся собеседник и прокрутил руль, покидая парковку.— Просто куда мне ехать? — Пока мы в дороге, все в порядке, ведь мы здесь с тобой. Нет ничего лучше и счастливей,— пьяный бред Коннора слышался уже приятнее и Маркус совсем отпустил ситуацию, подумав напоследок: «Юность». Дальше и он потерял контроль, оставшись в состоянии думать лишь о том, какой мягкой и счастливой становилась всякая пришедшая в голову мысль. Руль приятно сливался с кожей, а мир правда начинал казаться бесподобно приятным нечто. Через десять минут он срулил к каналу, выложенному по бокам старым камнем. — Не могу,— произнёс он с выдохом и прислушался к себе, нагнувшись к рулю,— я уже. Коннор улыбнулся, достав из бардачка шарф и накинув его на Маркуса. Художник улыбнулся тому, каким он был шёлковым и успокаивающим, но в последний момент скинул его с шеи, очевидно, немного жалея, и накинул на шею Коннора, легко потянув его на себя. Вообще-то тогда он хотел сказать, что Коннору он нужнее, но это стало уже не так важно, потому что затем он поцеловал Коннора, чувствуя, как слева опаляет его шею мелодия, как все его тело дрожит от волн полных, расщеплённых звуков. И он был счастлив, что сейчас и здесь находится с этим безумцем, творящим всякое угодное душе. Когда он целовал Коннора — он прекращал чувствовать рассудок — на смену этому приходил темный и затягивающий объём сознания, похожий на космос, лишенный всего, кроме полёта тел в невесомости. Целуя, он ничего не ощущал, кроме губ Коннора, которые были мягкими и покорными. Сквозь мелодию слышались тихие стоны, сравнимые с ощущением возвышенности и полной законченности жизни. Все, о чём мечтал Коннор, это запомнить и вынести каждое ощущение из этого путешествия, а ещё чтобы Маркус был всегда и, несомненно, был столь же счастлив, погружаясь в это безумие свободной жизни, лишённой векторов и обязанностей идти по общим клише. Теперь он мог поклясться, что не боялся смерти, зная, что мир куда шире и объемнее, чем он кажется. Смерть была ничтожна, как и все проблемы, преследующие его всю жизнь. — Ты любишь целовать Ричарда?— после недолгой паузы поинтересовался смуглый парень,— честно говоря, я был так зол, а потом... — Потом всё стало прекрасно и безмерно?— закончил Коннор мечтательно и совершенно спокойно. — Когда бы не было всего этого саморазрушения в моей жизни — как бы я жил? Почему нельзя вынести чувство этой абсолютной любви в мир? Они открыли двери машины и продолжали сидеть на мягких сидениях, откинувшись на спинки. Музыка продолжала заполнять сознание, а тёплая и влажная ладонь легла поверх тонких пальцев Маркуса, едва ощутимо их сжав. — Уж не художнику, познавшему радость создания чего-то своего,— Коннор огладил ладонь Маркуса кончиками пальцев, отчего тот на миг перестал ощущать пространство,— не тебе ли знать, как покорить это всё? Он незаметно отпустил руку и вынырнул из машины, практически вплотную подойдя к краю канала. Чёрная гладь воды рассекалась пиками фонарного света и деревьев, которые дрожали, когда возбуждённое сознание оглядывало их отражение. Коннор оглянулся на Маркуса, подходящего к нему и упал щекой на его плечо. — Если бы,— он поднял голову и провёл губами по щеке Маркуса,— если бы все мы знали, зачем мы тут... Маркус замер, чувствуя, как через его тело проходит весь мир, неведомая ему энергия. Может, это его жизнь утекала, а он радовался каждому мгновению, а может, наконец-то эта тайна открылась ему? — Что останется после меня?— он отстранился и поглядел на Маркуса вопросительно,— что я могу дать этому миру, кроме того, чтобы не ненавидеть его? Маркус вгляделся в чужие зрачки, а Коннор словно отвлёкся от мыслей и внезапно вновь его поцеловал. — Любовь,— он отстранился, сказав это слово,— любовь к тебе — то, что я ощущаю каждый день, заставляет меня быть лучше,— он вновь поцеловал Маркуса, обняв его, словно ему холодно и очень страшно.— никогда не уходи. Он прижался к нему и тяжело вздохнул, не говоря ничего. «Ни за что, ни за что в жизни». Из машины заиграл новый трек и подул ночной ветер. Коннор оглянулся на чёрную феррари и пошёл в сторону неё. А затем подставил лицо ветру, подняв руки, словно желает, чтобы ветер подхватил его и унёс далеко-далеко. Он был таким лёгким и одухотворённым, тогда Коннор казался Маркусу целым миром. Теперь уже художник глядел на него восхищенно, присев на скамью с ногами. Он видел, как летает шарф Коннора, а его волосы ловят бесконечно свободный ветер. Он парил в пространстве, своими плавными движениями замирая в сознании смуглого художника смазанными отрывками. Только его глаза блестели, а руки вычерчивали водные полукружия в воздухе. Одно за другим движение заставляло впасть в транс, практически осознать, что ветер тут, и танцующий с ним в паре выше всего этого, выше мелочного и прогнившего в нуждах мира. Улыбка Коннора, парящего в музыке, была счастливой, и это самое лучшее, что Маркус видел в своей жизни. Мелодия стихла и Коннор подошёл к скамье, присев рядом с Маркусом. От него пахло его парфюмом, чем-то хвойным, смешанным с ночной сыростью. Маркус обнял его, притянув к себе ближе. Они долго пробыли так, слушая один за другим трэк, чувствуя себя такими близкими, что ничего кроме этой полосы асфальта и не нужно, а звёздное небо мгновение за мгновением выцветало, становясь светлее. Наступало утро, которое они, как и эту ночь, никогда не забудут.