Эйдос

Собачья погода. Вечер ноября, алое небо и резкий ветер. Надо же было придумать – церемония на фамильном кладбище Уэйнов на самом закате. Три поколения лежат, еще помнят, как понятие БАСПа было реальностью, не то, что сейчас, старательно и декларативно отпускаемым в прошлое анахронизмом, и вот – пошло четвертое, встречайте. В кои-то веки поместье открыло свои двери для кого-то кроме элиты, но по такому поводу... Бубнил свою считалочку пастор, присутствующие делали умеренно скорбные лица. Барбара стояла, низко опустив голову и нервно комкая в руках платок, доктор Томпкинс плакала, открыто и не скрываясь, и поглядывала на Грейсона. Тот, казалось, не видел никого. Неторопливый приглушённый говор, вдруг показалось комиссару, в сущности, ничем не отличался от такого же на иных, более радостных официальных мероприятиях: сходно поблескивали украшения дам, так же держались приличествующие случаю выражения на лицах и чернели классические костюмы. Упала из рук Ричарда на опущенный гроб первая горсть земли, и присутствующие неторопливо потянулись выражать соболезнования. Это при Брюсе бывшему циркачу жилось, считай, спокойно и вольготно, хоть и при смокинге, а теперь начнется на него охота: унаследовать такое – не шутка, только знай уворачивайся от охотниц за состоянием вроде Ядовитого Плюща. Джеймс Гордон зябко передернул плечами и снова замер, чуть косясь на воспитанника Уэйна. Парень был сер от горя, невероятно пьян и мучительно трезв при этом. В серых остановившихся глазах стыла тоска. Очередь соболезнующих всё не кончалась; подошедшая в свой черед Вероника Вриланд говорила тихо, но много и пылко, задержав процессию мало что не на пять минут. С каждым её словом, казалось, Ричард темнел лицом всё больше, хотя уж куда бы. Наконец рыжая соизволила отцепиться и уступить место. В ладони подошедшей Лесли Грейсон вцепился молча, и доктор тоже не сказала ни слова, только погладила его по лацкану пиджака и отошла. Барбара, умница девочка, тоже не стала ничего говорить, крепко обняла парня и шагнула в сторону безо всяких слов. Хорошо, что взял её с собой. Сам комиссар вставать в очередь не торопился. В толпу ворон и стервятников не тянуло, а вот пятнадцатилетнего мальчишку, не знающего, зачем выжил, когда погибли родители, Гордон помнил прекрасно и предпочел подождать, пока пауки насосутся. Мало ли, предложить ему ещё выпить понадобится... Там рядом дворецкий, конечно, но толку от того. Бедолага, сначала семья, теперь вот опекун... И ведь это не все. Мэр еще, как пить дать, от расследования потребует не исполнителей – заказчиков. А это значит, допрашивать Грейсона, где был, что делал; он по-любому первый подозреваемый. Всю душу вымотают парню. Собачья работа, на которой ты видишь, как убивают молодых. Среди денежных мешков Готэма Уэйн был еще из лучших. Сердце у него точно имелось, да и в дурацкой той истории с доктором Стрейнджем, якобы читавшим мысли, он не побоялся не только подставить ублюдка по просьбе Бэтмена, но и от «очной ставки» не отказался. Видать, потому и погиб, дорожку перешел кому посволочней... А теперь вот, ко всему прочему, Двулицый обеими половинами сразу оскорбился за старого друга, и в полицейском морге исполнителем занята ячейка. Опознали только по зубам, больше там сличать с базами нечего было. Месиво. И позор, нашел ведь ублюдка по своим каналам раньше полиции... Ну, всё вроде, приглашенные начали медленно утягиваться в особняк, туда им и дорога, стервятникам, пусть подавятся траурным ужином. Скользнула в толпе черная шляпка на хорошенькой головке Селины Кайл, надо же, они были знакомы. Барбара неуверенно оглянулась, Джеймс кивнул ей, и она тоже вошла в дом. За кипарисовой аллеей что-то мелькнуло. Гордон прищурился. Не может быть. Да нет, всё верно... Это определенно не просто глубокая тень, а вон то – не только ветка, но и край черного плаща. Пришел проводить тоже? С ума сойти. Действительно, Бэтмэн. И в самом деле, что ли, у них еще какие дела были, не зря же явился? Так, вот это придется проверять. И с тщанием. Баллока он к этому не пустит, а Монтойе намекнет на «особый интерес». И пусть небо и землю перевернёт, но комиссар должен хотя бы знать, что у Уэйна были с Бэтмэном за дела. Темный рыцарь меньше чем на чужую жизнь и смерть не разменивается. От могилы раздался звон и сдавленное чертыхание. Так, а где парень-то, Дик? Неужели за оградой остался? Не дай Бог, еще и с ним чего... Джеймс поспешил туда и вовремя успел подхватить того под локоть. Свежеразрыхленная земля жадно впитывала последние глотки оброненной открытой фляжки. Грейсона повело в сторону, он судорожно вцепился Гордону в плечо, почти повис, шепча потрясенно и хрипло: – Кто это? Комиссар! Вы видели?! Или я крышей поехал... Джеймс перехватил его поудобней, бросил взгляд туда, где несколько минут назад виднелся чёрный силуэт незваного гостя, и покачал головой. – Да нет, не показалось тебе, парень. Ну, или нам обоим кажется... Ричард тяжко мотнул очевидно гудящей головой. – Но как?!. – А как он делает всё, что делает? – Джеймс вздохнул. – Парень, я понимаю твое горе, но из города – ни ногой. Как бы там ни было, расследование всё равно ведется, хотя после выходки Двулицего там особо не порасследуешь. Детектив Монтойя к тебе зайдет на днях, слышишь меня? Грейсон явно машинально кивнул. Глаза его всматривались куда-то в темноту. *** Готэм казался словно вымершим. То есть, не вымершим… застывшим. Замершим в бездумности горя и потрясения. Мимо проехала серо-фиолетовая машина, впереди тускло перемигнулся светофор, рядом трескнула кривовато подвешенная неоновая вывеска с тремя неработавшими буквами, но всё это не придавало городу ощущения жизни. Так, извечные рефлекторные мельтешения внутри огромного бетонно-железного организма, которые не могут исчезнуть полностью. У Дика тоже продолжает биться сердце, а лёгкие качают воздух, хотя голова пуста, как бутылка из-под виски, а в груди словно лёг здоровенный камень. Не надо про камни. Ричард зажмурился и мотнул головой, отгоняя видение гладкой пепельно-серой гранитной плиты с именем «Брюс Уэйн», такой же увесистой и основательной, каким был лёгший под неё человек. Был. – Чёрт! – Дик судорожно сжал горлышко опорожненной бутылки, потом швырнул её и остервенело пнул прямо в воздухе. Стекло взблеснуло в табачно-жёлтом фонарном свете, жалобно задребезжало, лопаясь, и разлетелось осколками по асфальту. Потом снова стало тихо, только из полуоткрытого окна не то второго, не то третьего этажа доносилось глухое бормотание телевизора, и всё. – Чёрт, – повторил Дик и прислонился плечом к ближайшему столбу, холодному даже сквозь одежду. Хотя основной хмель уже успел выветриться, голова продолжала кружиться, и мерещился всякий бред, вроде того, что тень дома легла на рассыпавшееся стекло плотным ватным покрывалом, заглушая слишком громкий звон. Ричард снова тряхнул головой, потёр лоб и пошёл дальше, стараясь держаться подальше от света, будто мог, нырнув в темноту, наткнуться на невидимого из-за чёрного плаща и маски человека. Чёрт. Мысли отказывались развернуться в нужном направлении, в который раз за последние три дня возвращаясь к издевательскому «если бы». Если бы он не отошёл от Брюса и послужил щитом. Если бы заставил задержаться на десять минут или, наоборот, позволил отправиться раньше на полчаса. Если бы внимательнее слушал, что тот говорил про опасность слабых конкурентов, найти бы их, ублюдков, да поди разбери, у кого из мелкой рыбёшки отросли акульи зубы. Если бы, если бы, если бы… Если бы не считал, что Брюс будет рядом всегда, неизменно, постоянно, просто потому что ему, Ричарду Грейсону, позарез нужно, чтобы он был. Говорил, звонил в колледж в самый неподходящий момент, пытался удержать от глупых с его точки зрения поступков, сидел за компьютером с отсутствующим видом, иронично усмехался краем губ, клал руку на плечо, стоя прямо за спиной, близко-близко, вплотную, смутным обещанием другого, куда более тесного прикосновения… Чёрт! О чём это он? Дик тряхнул головой, заставляя себя вспомнить, зачем он здесь и сейчас находится. Не проветриться же вышел, а собрался продолжать дело Брюса, уж насколько мог. И нечего говорить, что он пьян, как только у Альфреда язык повернулся! И ничего это не глупая идея! Нельзя допустить, чтобы Брюс умер просто так, и готэмские мерзавцы сплясали бы на радостях, празднуя долгожданное исчезновение Бэтмэна. Перетопчутся. Из-за поворота снова выехала машина, как по расписанию. Облупленный грязно-жёлтый форд с заляпанными номерами, наверняка бандитский. Дик проводил его взглядом и подумал, что надо было рвануть следом. Но как прикажете преследовать машину, когда в голове шумит, а под рукой ни мотоцикла, ни хотя бы пистолета с верёвкой, чтобы прицепиться? Надо бы заказать новую экипировку. Да, можно взять то, что осталось в пещере, родное, проверенное, но Ричард чувствовал, что не заставит себя переступить порог двери за часами и спуститься в подземелье, просто не сможет. Там всё принадлежало Бэтмэну, сам воздух был пропитан отголосками его присутствия: движения, голоса, тепла, эха слов, и дышать этим теперь оказалось бы непереносимо, как и прикасаться к вещам, которые слишком явно несли отпечаток прежнего хозяина. Ни за что. Дик поправил рукава нового спортивного костюма, тёмно-тёмно синего, чтобы не был виден в сумрачных подворотнях, купленного спустя пару часов после похорон вместо брошенного прямо в примерочной кабинке смокинга. Хорошие рукава, широкие, кобуру можно будет пристроить. Маску бы ещё, незачем превращать себя в ходячую мишень. Хотя Брюсу маска не помогла. Чёрт. Ричард вздохнул, засунул руки в карманы, сжал пальцы вокруг рукояти спрятанного ножа и пошёл дальше. Пусть крупные подонки погуляют до тех пор, пока он раздобудет себе снаряжение, а сегодня придётся заняться мелкой сошкой, если удастся её найти, конечно. На улицах было по-прежнему мертвенно спокойно, дома нависали стенами запутанного сумеречного лабиринта, почти смыкались над головой и будто всматривались непроницаемыми стёклами окон, внимательно, пристально, отчаянно и тоскливо желая найти что-то… кого-то, и не находя. Теперь искать некого. Чёрт! Ричард вышел на улицу пошире, легко перепрыгнув невесть откуда взявшуюся лужу на тротуаре. Несмотря на плывущую голову, двигаться было легко, словно из тела вдруг испарился десяток килограммов. Дик немного постоял на полупустом перекрёстке, затем решительно повернул и быстро пошёл мимо местных магазинчиков с погашенными окнами и табличками «закрыто» на дверях. Полная пожилая женщина торопливо свернула у него с пути и пробормотала что-то сердитое про оглашенных на улицах, но себе под нос и довольно неуверенно, а потом поспешила дальше. Дик не обратил на неё особого внимания. Он не думал о том, куда идёт. Готэм, если пользоваться словами Брюса – занятный город и найти неприятностей на свою и чужую задницу можно в любом его уголке, хоть в трущобах, хоть на презентабельных проспектах прямо перед входом на светский раут. Так пусть улицы сами приведут Дика куда надо, раз уж всё равно начало чудиться, что они живые. Улицы, похоже, решили завести его поглубже. Переулок, подворотня, ещё один переулок. Света здесь не было почти совсем, чернильные тени протянулись от дома до дома, пряча всё вокруг, в том числе и Ричарда. Пару раз он вляпался ботинком во что-то неприятно чавкнувшее, но его это мало обеспокоило. Он всё ускорял шаг и чувствовал, что хочет побежать. В ногах и руках поднималась дрожь желания сорваться вперёд в лихорадочной попытке найти что-то потерянное, что-то безмерно важное. Неровный побитый асфальт, и бетонные стены, и чуть позванивающие стёкла будто кричали ему со всех сторон – быстрее, быстрее, быстрее. Между домами слепо и отчаянно метался ветер, не зная, куда кинуться, где искать, а натянутые провода и подвешенные антенны отвечали ему нестройным болезненным гудением. Где же, где? Последними остатками здравого соображения Дик заставлял себя притормаживать шаги, смутно помня, что ему некуда бежать и некого находить, но сопротивляться безмолвному воплю городских улиц было почти невозможно. Потом где-то недалеко раздался испуганный крик, и Ричард помчался на него со всей скоростью, на которую был способен. Остатки хмеля разом выдуло из головы, бежать было легко, а тело само огибало невидимые в темноте препятствия. Поворот, ещё переулок, перекрёсток… Время замерло, мир застыл, отпечатавшись тусклой затемнённой фотографией, в центре которой возвышалась массивная чернильно-чёрная фигура в крылатом плаще и маске. Дик не шевелился, как пойманная клейкой смолой и навсегда застывшая в янтаре муха. Лица и ладоней коснулась тень далёкого жара. Потом Ричард, кажется, всё-таки моргнул. Ярко освещённый перекрёсток был безнадёжно и необратимо пуст. Брошенные городские улицы гневно застонали, дорога под ногами словно чуть дрогнула, негодуя из-за внезапного обмана повторной потери. Ричард судорожно вздохнул, воздух как будто пах, терпко и чуждо для города, но не удавалось понять, чем именно. Дик прерывисто вдохнул, чувствуя внезапную слабость. Что это было, и было ли? Мысли метались стремительно и бестолково. Опять убеждать себя, что просто показалось? Ну нет, ясно ведь видел, вот только что, своими глазами. Или это крыша поехала с горя? Не то, чтобы Дик был сильно против такого безумия, но… Гордон! Комиссар ведь тоже видел! В прошлый раз, на кладбище. Точно видел, просто не знал, вот и не обратил внимания. А одинаковых галлюцинаций не бывает, Дик читал, давно, когда пришлось в очередной раз ловить Пугало. Брюс заставил. Опять Брюс… Крик повторился, совсем рядом. Время дрогнуло и вновь понеслось с привычной неумолимой быстротой. Тело отреагировало само, прежде, чем Ричард успел что-либо обдумать. Развернуться на каблуках, найти взглядом двух громил, выворачивающих руки растрёпанной испуганной девице, рвануть вперёд, готовясь к точному удару – давно и надёжно выработанные рефлексы. К счастью, мерзавцы не представляли собой ничего стоящего, и их удалось уложить буквально парой точных ударов. Дик мимолётно пожалел, что с собой нет верёвки, надо, надо поскорее разжиться новой экипировкой, и повернулся к спасённой девушке. Она стояла рядом, смотрела большими круглыми, как у куклы, глазами, едва дыша и стискивая в руках нелепую маленькую сумочку на манер щита, и, похоже, даже не думала о том, чтобы бежать куда подальше. Похоже, она вообще ни о чём не могла думать с перепугу. – Мисс? – осторожно позвал Дик, и коснулся её руки. Девушка вздрогнула, шарахнулась было назад, но её взгляд несколько прояснился, стал наконец осмысленным. Она глубоко, шумно вдохнула, посмотрела на лежавших громил, на Ричарда и, кажется, тихо всхлипнула. – Всё хорошо, мисс, – успокаивающе сказал Дик, призвал всё своё мастерство и обаятельно улыбнулся, как когда-то долго учила мама, ведь артист должен уметь обворожить публику уже одной улыбкой, иначе он плохой артист. Мамина наука не отказала, девушка снова вздохнула, но реветь не стала, убегать тоже, даже попробовала выдавить ответную улыбку. – Спасибо, мистер. Я… вы мне очень помогли, – у неё вырвался нервный смешок. – Всё хорошо, – повторил Ричард. – А сейчас давайте вызовем полицию и сдадим им этих красавчиков. Кстати, они были одни, больше… больше вы никого не заметили? – он оглянулся, пытаясь найти телефонную будку. Она находиться не желала, вместо этого взгляд постоянно цеплялся за ядовито-зелёную и ужасно нелепую рекламу с улыбающимся котом. – Телефон за углом, – сказала девушка, уже заметно спокойнее. – Нет, они были одни, слава богу, что вы смогли с ними справиться. Значит, всё же показалось? Но он ведь ясно видел… Но Бэтмэн не мог просто так пройти мимо. Значит, не Бэтмэн? Кто-то пытается надеть чужую маску? Ричард мотнул головой. Он подумает об этом позже, он обязан будет выяснить, что случилось, но немного погодя. Хотелось бежать разбираться в случившимся немедленно, однако сейчас было нельзя. Немного подождать. Совсем немного. – Тогда позвоните, мисс, а я прослежу, чтобы они не сбежали. Девушка отчётливо заколебалась, ей явно не хотелось опять остаться на улице одной. Дик снова успокаивающе улыбнулся, и она кивнула. – Я сейчас. Кстати, меня зовут Лиза… Как доходит даже до самого глубокого дна брошенный в воду камень, так совершенная жертва всколыхнула разделенную на двоих с царством безмятежность безвременья, и действие родило отклик. Перевозчик возлил на алтарь человеческой крови, сделав это со всей яростью разделенной души, вечно вынужденной метаться между двумя берегами в утлом челне, покупая себе спокойствие монетами чужих смертей, и голод утих. Тем временем – событие родило счёт минут и часов – подоспело еще одно возлияние. Ячменное вино, крепкое, как горе, кануло в могильную землю, унося с собой мысли и слезы оплакивающих, утоляя и голод, и жажду, но эти, кроме одного – легкого, как ложь и звон монет, – не желали ни встречи, ни разговора, и потому взоры их скользили мимо, не цепляясь. Он скользнул сквозь мир живых незаметной тенью и снова канул в глубины до тех пор, пока не услышал новый зов – того же, кто совершил жертву кровью. Пришел, готовый одарить за утоленный голод, а тени вились вокруг него черным плащом-крыльями. И услышал боль в рассеченном глубокой рекой сознании, и открыл перевозчику, что есть брод, и нет одного берега без другого. Мир живых был беспокоен. Охотничьим рогом несся зов, тревожная весть о том, что город ищет его. Мимолётное удивление колыхнулось слабой волной, и он задержался в попытке выяснить, зачем был нужен. Город ослеплял. Слишком много жизни, слишком много голосов… чужих забот и слов. Ему не место здесь. Он вернулся обратно к себе, спасаясь от какофонии бытия.