Свободен тот, кто может выбирать

А ведь нет ничего более ужасного, чем одиночество среди людей. Джон Стейнбек. О мышах и людях

— Ну ты как? Нормально все? — Да нормально, нормально, нормально у меня все. Чего заладил то? Трущев растерянно смотрел на Макса где-то с секунду, не больше, а вот дальше, взамен растерянности — бартером — на лице проступила насмешливая ухмылка. — Видно, что нормально, — коротко кивнул он, и тут же отошел к очередному знакомому на поболтать. Максу оставалось исподлобья наблюдать, как легко тому было трещать языком — Трущев после каждого слова бородатого в татухах мужика укатывался со смеху. Вадим? Денис? Представлялись же полчаса назад. Макс этих мужиков в упор не различал: они казались ему кровными друг другу братьями, а может быть, даже инкубаторским экспериментом по выведению идеальной тату-модели. Они уже третий час на этой друзья-даче толкаются — и Сергей вроде говорил, что завтра тоже к каким-то друзьям поедут… — Освежиться? — девушка-откуда-ни-возьмись в коротеньких шортиках протягивала ему запотевший стакан с тяжелым, поникшим от влаги зонтиком. Пальцы ее чуть мерзли, и она нетерпеливо бегала ими по краям стакана. Макс покачал головой, но стакан все же взял. Девушка широко улыбнулась, и Макс заметил, что на шее у нее набита змейка. — Жарко сегодня, — сказала она ласково. — Это точно, — отхлебывая, протянул Макс. — И завтра, говорят, жарко будет. — Это да. Помявшись еще пару минут для приличия, они неловко разбрелись по разным углам — не склеился разговор. Максу на память остался трофейный коктейль, который горчил на кончике языка то ли грейпфрутом, то ли водкой. Горчили ему и собственные мысли, которые он гнал тремя метлами, но безуспешно — только пыль в душе поднял коромыслом. Фактам приходилось смотреть в их обрюзгшее, ехидное лицо — в Краснодаре ему отчаянно не нравилось. Объяснить себе, что именно шло не так, он толком не мог. В голове крутились одни наречия, бессвязные, единичные. Жарко. Шумно. Людно. Одиноко. Последние два, казалось бы, друг с другом не вязались, но были, по ощущениям, самыми важными. Вокруг постоянно сновали толпы кого-то; Трущева встречают как местного феодала, и каждый норовит предложить ему и его друзьям лучшего с яблоком поросенка и деревенские гуляния до утра. Все улыбаются, шутки шутят, наслаждаются моментами. Трущев раз за разом с беспокойством на него поглядывает, что-то, видимо, про себя подмечая, и с беспокойством этим заебал куда больше, чем его добродушно-равнодушные знакомые. Вот бы дождя сюда! Прибил бы пыль, посидели бы дома, послушали стуки по крыше. Тишины бы, одним словом. А вокруг потно, орно, суматошно…тошно… — Пойду перекурю, — говорит он даже не кому-то конкретно — так, просто в комнату говорит. Комната в ответ гудит сама себе, потому что каждый из ее обитателей занят кем-то, чем-то, как-то. На улице душновато и темно, пахнет отчего-то пряниками и крепкими одеколонами, а на крылечке сутулая фигура чилит с сигаретой. Макс попросил прикурить — ему молча сунули зажигалку в ладонь. Вот оно, счастье, оказывается. — Там уже все накирялись? — спросил его новый сигаретный товарищ после пары затяжек. — Да вроде нет. — Странно, — протянул товарищ, и по тону его сложно было понять, удивлен он этим фактом или несказанно расстроен. — А дуют? — принялся дальше выяснять он, интимно подвинувшись к Максу. У товарища были темные южные глаза и узкий, будто щелка почтового ящика, рот. Волос не было вовсе, ни на голове, ни на лице. «Не инкубаторский», — подумалось Максу. Он отрицательно покачал головой. — Значит, принимают, — убежденно произнес товарищ и развесисто, со смаком хлопнул в ладоши, — Ну так хули и нам не принять? Будешь же? Вопроса в вопросе не было вовсе — товарищ от широкой души протягивал Максу горсть разноцветных таблеток так, словно хотел тому полечить больную после попойки голову. Макс хотел было сказать, что он, по старой русской традиции, всего-навсего алкоголик, но внутри мелькнуло словечко одно, важное, лейтмотивное. Заебался. И пальцы сами собой ухватили синенькую. — Ты ее можешь даже не сейчас, — задушевно понес товарищ, чуть приобняв Макса за плечи, — ты ее потом лучше. Когда момент почувствуешь. — А что будет-то? — с некоторой неловкостью спросил Макс: странное это чувство — сознаваться кому-то, что таблетки не жрал. — По кайфу будет, — уверенно отозвался товарищ и вдруг хихикнул: — Гостевая, — посчитал нужным добавить он, лукаво сощурив темные глаза. Макс где-то уже про гостевые слышал, но припомнить толком не мог, и потому лишь пожал плечами, мол, раз так говоришь, то и ладушки. Товарищ заторопился назад на пати — за стенами доносилось то ритмичное громыхание, то битовый скрежет, а окна горели ровно теми же цветами, что и поленья в старой печи. Макс повертелся по сторонам — хоть бы, блять, немного ветра, хоть порывчик какой! В ответ же — влажная тяжелая душность, которая тут же проступила на лице мелкими жирными каплями. «Надо бы к морю». Макс во весь голос пару раз эту мысль озвучил, чтобы языком как следует распробовать бредовость, но ее, бредовости этой, не почувствовал на удивление — наоборот, припомнилась разве что величавая морская спокойность, и как прохладные волны меленько бьют по голым ногам. Он громко говорил, быть может, только потому чтобы кто-нибудь из дома вышел и сказал — эй, конченный, на море завтра уже пойдем, сегодня спим. Никто не вышел, ничего не произнес. И Макс быстренько заскочил в гудящий улей, чтобы взять ему причитающееся — бутылку виски, торчащую больным зубом на алко-столике; бутля тушевалась и нелепилась среди ликеров и водок. Кто-то расхихикался, видя, как Макс с бутлей пробирается рысью к выходу, кто-то вроде даже звал, чтобы бутлю разделить по-братски, но Макс никого уже не слышал — он шумно топал по узкой дорожке, которая минут через пять начала по-пляжному хрустеть под ногами. Взгляд его охватил столько, сколько мог, чернильно-черные ночные воды, которые плавно, мягко подбирались к земле и нетерпеливо, играючи ускользали от нее спустя мгновение — словно заигрывающая с кавалером шалунья-девушка. Макс брякнулся с разбегу на песок, шумно выдохнул, почувствовав под спиной мелкие острые камушки, и дал миру понять — быть может, вполне справедливо — что на сегодня свое отгудел. Пора бы отдохнуть от отдыха. Благо, все нужное у него уже есть. Пальцы нащупали в кармане брюк мелкую шершавую кнопку. Синенькая. Любопытная ты штука, синенькая. Какова ты на вкус, а?