×××
Не знаю, сколько бы ещё я провела в стенах Каэр Морхена, сидя в своём упрямстве. Я долго думала над словами Эскеля, пока однажды страхи и беспокойство не перевесили на весах собственное своенравие. Сказать честно, я до последнего оттягивала этот момент: сколько раз я останавливались перед его дверями гостевой, спускаясь обратно, поджав хвост; сколько раз я отворачивалась прямо перед его лицом, уходя прочь, коря себя за неизвестно что. И ровно в последний день пребывания Марковира в крепости я обратилась к нему. Точнее, он припёр меня к стене, отметив странность моего поведения. И, отпустив все тонкости, связанные с Флоином, я кротко попросила его, так опасаясь отказа, и того, что он мог бы потребовать за мою просьбу. Марковир долго молчал и смотрел на меня, не залезая мне под корку, заставляя нервничать. Вздохнув, он встал: — Я ничего не обещаю, пока не увижу всё собственными глазами, — сказал он, отойдя к одинокому кофру, который ещё не отправил в Мехт, — но я постараюсь сделать всё возможное. С одним условием: ты возьмёшь это. — С этими словами он подошёл ко мне и протянул руку. В его ладони лежал небольшой, красиво огранённый синий камушек на серебряной цепочке. — И обещай, что он всегда будет на тебе, и ты обязательно воспользуешься им, если вдруг что-то произойдёт и тебе нужна будет моя помощь. Просто поступи с ним также, как когда-то с моими кристаллами для мегаскопа. Я взглянула на него снизу-верх. Подвеска легко соскользнула в мои ладони, и я ответила согласием, не собираясь препираться и выяснять, для чего ему нужны были те кристаллы. Следующим утром я выехала в долину с ним и Эскелем. Право, не знаю почему, но я не хотела выпускать чародея из виду, может даже боялась это допустить. Мне всё казалось, что его слова лживы, что он в любой момент ускользнёт от меня, исчезнет в яркой вспышке портала, оставив в моей памяти лишь надменную ухмылку, которой я ни разу не видела. Я боялась, ведь он был моей последней возможностью покинуть долину до схода снегов. Завал я увидела впервые. От неприметного расщелья не осталось и следа – всё было погребено под массами снега и камня. Я сверлила взглядом спину чародея; старые обиды, которые, находясь в покое, слабо теплились белыми углями, но теперь же холодный горный ветер раздул их так, что вновь вздрогнули слабые, тонкие язычки пламени. Но Марковира это мало беспокоило: тот всё оглядывал горные склоны. — Только не говори, что ты его подорвать хочешь, — сказал Эскель, внимательно наблюдая за чародеем. — Я не самоубийца. Где-то неподалёку есть место силы. Отведи меня к нему. — спокойно ответил он. Взглянув на меня, сказав: — Ты же можешь вернуться в крепость. — Я с вами. — Останься лучше здесь. — сказал Эскель. — Тут неподалёку. Я вскоре присоединюсь к тебе. Они спешились и вскоре скрылись в лесах, оставив меня одну. Я ещё долго выглядывала их, пока они не исчезли в древесном массиве. Страх и беспокойство не покидали меня, и я успокаивала и отвлекала себя как только могла: мерила шагами тропу, топтала грязный снег обочин, трепала кобылице загривок, вспоминая, как впервые её увидела. Воспоминания о доме и близких больно дёргали изнутри. Тоска становилась великой, что хоть несись напролом сквозь камни и леса. Сердце резво подпрыгнуло, стоило мне завидеть его. Эскель, облачённый в чёрную кожу и бурые меха, вышел на тропу намного дальше того места, в котором они ушли. На его слова, что Марковира придётся какое-то время подождать, я молча кивнула. Он присел рядом со мной на придорожный валун, поплотнее запахнув полы тёплого плаща. Никто не рискнул нарушить нависшую тишину, изредка перебиваемую звонкими щебетом птиц. Интересно, он сейчас также жалеет, как я, что в тот вечер поддался слабости и неожиданному желанию, тем самым надрубив всё у корня? Я до конца не понимала и до сих пор, что именно тогда подтолкнуло меня ответить ему взаимностью. Я изредка поглядывала на него, но его лицо оставалось отрешённым и безразличным. Эх, вот бы и мне так. Ну почему всё так само усложняется? Весь завал разбирать Марковир не стал. Самое главное, что он смог открыть вход в расщелье. Из него тянуло сыростью и холодом, вызывая в груди сильный трепет. Вечером того же дня Марковир с остатками вещей исчез в жёлтой вспышке портала, напомнив мне перед этим о лекарствах. И сразу стало так пусто и одиноко. Даже его молчаливое присутствие стало таким привычным, и теперь так остро ощущалось его отсутствие. Он так легко решился оставить меня, более того – дал возможность добраться домой. Рука невольно потянулась к камушку на шее. Но долго страдать не пришлось. Я готовилась к отъезду. Осталось лишь одно не решённым. Как я доберусь до Стобниц? Дорогу я напрочь позабыла, если ещё и помнила. И не одна я готовилась покинуть крепость. Геральт набивал свои сумки пожитками и продовольствием. Я понятия и не имела, с какой стороны к нему подойти, как попросить, как вести себя? Когда всё успело так перемешаться? Но он сделал это за меня. — Готовишься? — спросил он меня вечером того же дня. — Угу, — равнодушно промычала я, но сердечный трепет вновь воспрял. Чёрт бы побрал его. — С нами поедет Эскель. Я вопросительно взглянула на него: — С нами? — Я же обещал, что верну тебя домой. Я хмыкнула: — Ты ещё помнишь? А я думала, что ты забыл про всё, как дурной сон. — Риан, прошу, не начинай. Мы сейчас оба не в том положении… — А ты вечно не в том положении, не в том настроении, не в том состоянии. Он замолчал. А мне хотелось ужалить его посильнее, наступить на больную мозоль. — Эскель же не собирался покидать крепость так скоро. Мне он сказал, что пробудет здесь ещё около месяца. — Планы поменялись. До самих Стобниц я сопроводить тебя не смогу. Наши пути разойдутся в Бан Глеане. Я поеду дальше на юг, вы с Эскелем – до Стобниц. Вот и твоё хвалёное «обещание». Я усмехнулась: — Ловко ты. И причину, естественно, не назовёшь. — Он промолчал. — А как же обещание? — Я помню. Но это меньшее, что я могу сделать для тебя. Для меня? Ну, ну. В последние ночи мне не спалось, все провела их в разных мыслях: о доме, маме и брате, Барке и Кази. Думала и представляла, как пройдёт наша встреча. Как крепко обниму брата, Барка, как смело зайду в «Бокал», завалюсь в облуплю, шлёпнув Казимирку по задку. Но между этими приятными мыслями нагло вторгались другие: о Флоине. Встреча с ним меня волновала и тревожила больше всего. Никто больше не встанет на мою защиту, не закроет собой. Как быть с ним – совсем не знаю. Я также много думала об отце. Как бы все было, если бы папа был жив и увидел меня сейчас именно такой? Захудавшую, потерпевшую многие превратности жизни, пережившую ведьмачьи мутации. Как бы он взглянул мне в глаза, сохранившее его родной цвет лишь по чужому желанию? Днями я бродила по крепости и её дворам, вопреки всем наказам. Вспоминала, как падала с ящиков и парапетов, как оттачивала мулине и шаги, связывая их в финты и пируэты, как впервые близко подкралась лезвием меча к шее Ламберта, не попавшись на его обман. Как впервые увидела одобрение в лице старшего ведьмака. Я более полугода провела в стенах крепости с её обитателями. Так уж сложилось, что успела привыкнуть. Всё как-то смешалось. Пусть я и рвалась отсюда, но крепость, скрытую в лесах Синих гор я не забуду и пронесу память о ней до конца своих дней. С некой тяжестью в сердце я прощалась с оставшимися ведьмаками. Весемир по-отечески прижал к своей широкой груди со словами: «Береги себя, дочка. Дадут боги – свидимся». Койон просто по-дружески обнял, пожелав удачи и лёгкой дороги. Даже Ламберт пожал мне руку, крепко хлопнув по спине. Я не люблю прощания, они всегда мне сложно давались и потому крепость покидала уже без особой радости. На задворках заплясали поганые чертята, подняв собою пыль плохих мыслей. Почему сейчас мне кажется, что я поступаю неправильно? Последний раз я взглянула на ведьмачью крепость. Я еду домой.×××
Шли мы совсем иной дорогой – течением Гвенллеха, к месту впадения в Буину. Оттуда, не меняя направления на запад, мы вышли к тракту, ведущему в столицу Каэдвена – Ард Каррайг. Хоть и шли трактом, но дорога давалась сложно. Взятой провизии было мало даже на троих, приходилось голодать. Фуража для лошадей нам тоже едва хватало, кони рыли снег копытами, щипая жалкие, побитые морозами, стебли жухлой травы. Снег в лесах ещё лежал плотным толстым ковром, ночевать приходилось вблизи у тракта. Но я не переживала – пока что я в надёжных руках. За четыре дня мы добрались до столицы, но обогнули её, остановившись в предместье. Ночь отоспали в таверне на мягком, закупились провизией и фуражом. Благо Геральт не зажадничал и позволил себе раскошелится. Но осознавать то, что он расплачивался теми деньгами, которые получил за меня в моём же присутствии, было несколько необычно. «Он всяко хотел пустить эти деньги на что-то более стоящее. Например, на поиски своей Цири. А тут я нарисовалась…» Днём позже мы выехали, и следующим нашим долгим постоем был обозначен Бан Глеан, где мы разъедимся дальше кто куда… И вот, медленно, но верно, приближаясь к пограничному городу Каэдвена, я смотрела ему в спину. А он без устали всё смотрел на Юг. В Бан Глеане было решено остаться только на ночь, а утром следующего дня разъехаться, так что времени на прогулки и знакомство с городом не было. Геральт снял комнаты в таверне, мне выделил отдельную. И мне было дико тоскливо, когда они оставили меня с моим скарбом и одиноко горящей свечушкой на маленьком столике. — Похоже, это всё, — тихо сказала я в пустоту, глядя в окно, где вечерние сумерки давно сгустились в тёмную ночь. — Видимо, да. Я обернулась. В проёме приоткрытой двери, блеснув золотом глаз, стоял Геральт. Сердце сделало кульбит, а нутро сжалось. Он вошёл, тихо прикрыв за собой дверь. А я решила отбросить все маски потому, что с ними, что без них легче не было. Он сел на стул рядом со столиком, обремененно согнувшись над своими коленями, сцепив руки в замок. — Куда ты дальше направишься? — из силы стараясь невзначай спросила я. — На Юг, — коротко и безучастно ответил ведьмак. — А конкретнее? — Я сам не знаю. Я как слепой щенок: ничего не вижу, ничего не знаю, и всё время куда-то тычусь, надеясь найти тёплый живот матери. А натыкаюсь лишь на холодные стенки будки. — Разве Марковир не выполнил свою часть сделки? — Выполнил, но он не дал мне точных ответов. Лишь надежды. — Мне жаль, но я надеюсь, что они оправданы. — Надо было тебе сразу всё рассказать. Тогда бы и не было всего этого. — Чего же? — я отошла от окна и присела на кровать напротив него. Он обратил на меня усталый взгляд: — Недопонимания, обид, ненависти, сожалений. Это же ещё не весь перечень, ведь так? Я сидела, смотрела на него и какой-то частью себя понимала, что он ни в чём и не виноват. Это лишь я погрузла в своих глупых надеждах и желаниях. — Я не хочу, чтоб ты уезжал, — призналась я. Он молча смотрел на меня, не сменив безучастного выражения лица. — Я боюсь. — С тобой же будет Эскель. — И на долго? Доеду до Стобниц, он тоже меня оставит. Я боюсь того, с чем придётся столкнуться и что ждёт меня там. Всё так переменилось за эту зиму. Я не хочу там быть одной. Он наклонился и коснулся моего колена, разогнав мурашки. — Он тебя не оставит. Он не поступит, как я. А ты со всем справишься. Я знаю. Он встал и направился к двери. Я подскочила: — Не уходи. — Он замер, положив руку на дверную ручку. — Пожалуйста. Руки быстро забегали по множеству замков и ремешков на кожаной куртке, не желая не терять ни секунды. Особенно, когда их так мало. Ведьмак обернулся. Куртка свалилась на пол, я потянулась к завязям рубахи. Он нервно сглотнул. Он отпустил ручку и медленно подошёл ко мне, смотря в глаза. Этот поцелуй испугал меня, потому что я не могла сдержать своего желания на него ответить. Это неожиданное прикосновение его губ, его язык, понуждающий меня раскрыться, вызвали во мне вспышку волнения, которое сломило моё сопротивление. Это не то мимолетное касание в стенах Каэр Морхена, не то обманчивое упоение во множестве снов. Это по-настоящему. Он быстро скинул свою куртку, не отстраняясь от меня. Ведьмак решил подавить всякую мою волю и припёр к стене, прижимая к себе. К чёрту кровать, столы и стулья. Делай со мной что хочешь. Я просто хочу быть твоей, чувствовать тебя! Под его торопливыми руками резво исчезла моя рубаха. Он пылко осыпал меня поцелуями, дразнил, пуще распыляя нас обоих. Холод тянущих от окна сквозняков позорно уступал клубящемуся жару в комнате, которую одиноко освещала маленькая свечка. И когда он отстранился, и бряцнула пряжка моего ремня, страха не было. Сквозь дурман в голове я всё осознавала. И готова была принять. Но он замешкался, уставившись в окно. И только я хотела обернуться и узнать, что его так отвлекло, он схватил меня за подбородок, лишая возможности двигаться. Сначала мне показалось, что это его очередная «дразнилка» и мне понравилась эта смена настроений, пока он не взглянул мне в глаза. — Прости, я не должен был. Это неправильно, — он спешно поцеловал меня в лоб, и отстранился. Взял с пола свою куртку и просто вышел, будто ничего и не было. Оставил одну, обнажённой до пупа, с перекошенным бандо на груди, с растрёпанной косой. Оставил меня одну, горящей огнём от его прикосновений. Я быстро обернулась к окну. Но городская улица была пуста и молчалива. Возбуждение разом сменилось на огонь гнева и обиды. Такое ощущение, что меня будто швырнули как ненужную тряпку в ушат с помоями. «Теперь точно не на что рассчитывать. Тебе не место в его сердце. Повторяй это почаще, дорогая. Ему есть за кем бежать через снега, а ты так – как и для многих, приятный предмет потребности». Утром следующего дня, сдав комнаты и собрав свой скарб, мы отправились к городским воротам. Я смотрела, как развевался тёмный плащ, скрывающего беловолосого ведьмака, ведущего кобылицу под узду. Покинув высокие стены города, мы остановились. Вдалеке виднелся в утренней дымке каменный мост, раскинувшийся над полноводным и быстрым Понтаром. Эскель и Геральт, звонко хлопнув, крепко пожали друг другу руки, желая доброй дороги и удачи. Геральт долго смотрел на меня, молчал, пытаясь найти хоть какое-то слово. Но я облегчила ему задачу: — Прощай. Надеюсь, хоть это ты не будешь считать неправильным, — тихо сказала я. Так и не сказав ни слова, он просто крепко обнял меня. Дабы не вызвать лишних вопросов от Эскеля, я позволила себе сцепить руки на его спине, и было так обидно от этого. Геральт прекрасно понимал, что он стал значить для меня. И это объятие стало для меня издёвкой. Он взобрался верхом, последний раз взглянул на нас, ткнул Плотву под бока и взял направление на запад. Неужели ты соврал мне и всем? Постояв ещё немного, мы оседлали лошадей и выехали противоположным направлением домой. До Стобниц.×××
Сердце встрепенулось, когда вдалеке завиднелись черепичные крыши высоких стобнинских домой северного квартала. В груди отчего-то стало так тепло. Я дома. До Стобниц мы шли тем же маршрутом, что и временем ранее. В город нас пропустили очень нехотя. Вид небритого и сального Эскеля вкупе с его шрамами и приточенными к седлу мечами стали главноиграющими в принятии верного решения пухлым стражем. Здесь всё также. Ничего не изменилось. Те же косые и недоверчивые взгляды в спину, ругательства и проклятья от седых старцев и древних старух, интерес самых юных горожан, весело бегающих по улицам города. Жизнь в стенах всё также спешила и роилась. Но мне были интересны «застенки». И чем ближе мы к ним приближались, тем неспокойнее мне становилось. Столько раз я прокручивала этот день в голове. И такого я точно ожидать не могла. На месте отчего дома я нашла лишь пепелище. Я кое-как сумела спешится и дойти на подгибающихся ногах до того, что когда-то было крыльцом. На самой окраине, среди домов, выжженное место. В воздухе ещё чувствовался запах гари и пепла. От дома остались лишь жалкие остатки брёвен, досок, камня и некоторой утвари, которые огонь не сумел сожрать. Сгорел и старый высокий бук. Погорели дверцы погреба, да и сам он был разрушен и завален. Внутри меня всё обрушилось. Я не знала, что делать: кричать или рыдать. Просто не могла поверить в то, что видела. Я медленно ходила по развалинам. Перчатки стали чёрны от сажи, а я все металась от кучи к куче, копала и рылась в них, так желая не найти погорелые кости. — Эй, вы что там делаете? Что там роетесь? А ну-ка пошли вон, паршивцы! А то мужиков позову! Совсем уже совесть растеряли, средь бел дня таскают! Я выпрямилась и обернулась. Я узнала голос. Голос, который хоть немного сумел меня отрезвить и вырвать из горящего внутри безумия и страшных мыслей. — Тётя Грася? Женщина, вся укутанная в платки и тёплую одежду, недоверчиво косилась на меня. И как только я стянула капюшон плаща с головы, как из её натруженных рук разом выпал объёмный холщовый тюк. — Рина?! — она подбежала к забору, а я быстро спустилась к ней. Тётя Грася обняла меня будто дочку, крепко прижимая к обширной груди. — Рианнон, девочка моя! Жива, здорова! Сколько ж времени прошло! Какими ж волями во Стобницах? — Что здесь произошло? — прохрипела я, выпутываясь из её объятий. Восторга и радости встречи не хватало, чтобы заглушить плохие мысли и клубящееся отчаяние в груди. Она встревоженно огляделась на Эскеля, но я её успокоила. Оглядев пустую улочку, она сказала брать коней и идти до неё. Эскель подхватил её тюк, и все вместе мы пошли. У Граси есть двое дочерей, которые покинули Стобницы, отправившись до столицы, давно взрослых и вышедших замуж. И вместе с мужем они доживали свой век, в семейном одиночестве и спокойствии, на предокраиной полосе. — Ох, Рина, Рина. — посетовала она, впуская в дом и разом усаживая за стол. — Не в спокойное время вы поворотились. — Что случилось? — Да богам это известно. Висит что-то в воздухе нехорошее. А про дом... Ну что здесь говорить? Вспыхнул дом ваш, как щепка подожжённая, в одну из ночей неделями ранее и всё. Но ничего. Пока что у нас поживете какое-то время, пока отстроитесь, места всем хватит, и жениху твоему. А мать-то где? Чего не зашла? Мне стало не по себе. — В каком смысле? Тётя Грася удивлённо взглянула на меня, разливая щи по тарелкам, кислых запах которых расползся по всему дому. Недолго помолчав, она со вздохом уселась рядом, разом переменив выражение лица. — Так как же это… Ты одна что ли приехала? А куда ж твои тогда… — Вот и у меня такой вопрос. Недолго помолчав, тётя Грася огрызнулась: — Значит не за тобой Норка помчалась… Вот же стерва! — Я ничего не понимаю, тёть Грась. — Зато мне всё яснее разом стало! — всплеснула она руками. — Что мать твоя только передком и думает! И рассказала она, что буквально через пару дней с моего отъезда отчим и мать с братом, спешно собрав пожитки и заколотив дом, исчезли из Стобниц. — Я-то думала, что хоть что-то треплется у неё под грудью! — продолжала она. — Ну как это так: после такого побоища ночного, дочь свою, кровиночку, да с двумя мужами отправила куда-то! А я ж думала, что она за тобой, Рина, поехала… Я горько усмехнулась. Не я одна оказывается грела эту слабую надежду. А получилось вон как. — И куда они направились? — Я не знаю, Рин. Мать твоя в те дни вообще очень странно себя вела, сама не своя ходила. Я же всё думала… — А дом когда сгорел? — Да месяца ещё не прошло. Я взглянула на Эскеля, едва кивнув. Не зря Дядюшка приснился. Предчувствие не обмануло. — Ну не может же быть такого, что они попросту исчезли в один день. Кто-нибудь всяко что-нибудь слышал или видел. — Рин, боги свидетели, мне Норка и словом не обмолвилась. Она даже не сказала, что ты уехала из Стобниц. Брат твой рассказал, и добавил, что секрет это великий. Мать мало с кем общалась, более тесно всего – с тётей Грасей. Но я могла и ошибаться. У нас не было столь тесного контакта и доверия. Но я до последнего не хотела верить, что они вот так разом уехали, не оставив ни единой весточки. Они действительно посчитали, что я вообще не вернусь? — И даже нет мыслей, кто ещё может знать? Тётя Грася печально покачала головой. — А может Барк что-нибудь знает? Киар мог и ему сказать по великому секрету. Как он кстати? — спросила я. — Я к нему ещё не заезжала. — Так нет его во Стобницах, Рин — ответила тётя Грася. Меня как будто ударили и разом схватила дрожь. — Плохо ему этой зимой было, дочь к себе забрала. Да как же?… Мать с братом уехали, Барк, который едва пережил зиму также покинул Стобницы. Неужели из-за меня ему стало так плохо?… Будь ты проклят со своим Предназначением, Марковир! Больше не оставалось ни одной зацепки. И как быть теперь? Поселится у тёти Граси и доживать свой век в застенье, не имея ничего за душой? — Рин, ты не переживай, — она аккуратно взяла меня за руку. — Узнается. Я поспрашиваю люд, с кем Норка ещё общалась, вдруг брякнула где-то невпопад. Гравелу скажу, он у мужиков, у старосты поспрашивает. — Можно на заставу Барвлина сходить. Может там кто знает. В «Бокал» ещё схожу, вдруг там он спьяну кому-то ляпнул. — Ну это давайте завтра. А пока ты расскажи, куда ж тебя только чёрти-то унесли в начале зимы. Меньше всего мне хотелось откровенничать на тему своего отъезда и его причине. Поэтому просто сказала, что из-за Барвлина мне пришлось уехать в столицу, к родственникам отца. Такая глупая ложь, и звучало совсем неубедительно – отца нет уже почти 10 лет, кто там что помнил про кого-то. Я попросту не сумела придумать что-то вразумительнее. Голова была занята другим. Но спасибо Грасе – она не допытывала. Также она рассказала про всё, что творилось в «застенках» после моего отъезда. Что жилось здесь не сладко, время от времени осаждал их, как она сказала, «полоумный местный разбойник» со своей братией. — Страх что они творили здесь, Рина. Люди лишний раз за двери выходить боялись. А страже и «барану» все одно и ровно. Спокойнее стало, только когда вот пожар случился. После него сразу так тихо стало. Я усмехнулась: — Сейчас меня ещё и ведьмой заклеймят. В стенах лучше вообще не появляться. Вечером того дня, Эскель под моим сопровождением, остался в «Бокале», сняв комнату на двоих. В зале хозяйничал Мнишка, который очень удивился, вновь увидев меня. От него я узнала, что Торбин, возлюбленный Казимиры, дезертировал, забрал свою ненаглядную, и вместе они ушли в глушь страны, покинув Стобницы. В «облупле», за широким мясницким столом стоял молодой мужчина. От всего этого у меня больно кололо сердце. В Стобницах почти ничего не осталось…×××
Солнце припекало затылок, грязь звонко чавкала под ногами. Идя по «застенкам», мне и вовсе казалось, что я их и не покидала. Но вид опустевшего и заколоченного дома Барка, у которого я остановилась лишь на мгновение, больно хлестнул меня и заставил вспомнить всё. Оказавшись в «стенах», я разом ощутила себя потерянной и одинокой. Рядом не было моего доброго мясника, способного меня защитить. Было такое ощущение, что «стены» выросли вдвое и пытались выдавить меня за их пределы. И всё вкупе с косыми взглядами. Глубоко вздохнув, собравшись, я пошла до южной заставы. Хоть и Барвлина и кидали с места на место, но здесь он бывал чаще, пока был в рядах стражи. Некоторых его сослуживцев я, хоть и не лично, но знала в лицо, и надеялась, что болтливый язык отчима мне наконец поможет. На заставе была лишь пара человек, не считая дежурного. Стражники подозрительно и недовольно смотрели на меня: редко кто к ним сюда забредал, а если уж и приходили, то по делу к обоюдному несчастью. И поэтому они вскоре ретировались, оставив всю ответственность на плечи дежурного. Но видимо и он решил отмахнуться от меня. На все мои вопросы касательно отчима, он выдавал одно и тоже: «Я не знаю. Это не ко мне. Я здесь недавно. Сходите на северную часть». На северной заставе ответ был тот же, только гнали меня уже обратно на южную заставу. Я не стерпела и вспылила, и тогда дежурный нехотя пробурчал: «Идите до ратуши, на главпост». И ничего не осталось как тащиться до центра города, в места обитания «барана». День сегодня явно не мой, ибо и там мне дали отворот: «Все данные хранятся в архиве». А чтобы попасть в архив, необходимо письменное удовлетворительное прошение, подписанное как минимум помощником советника. А чтоб попасть к советнику, необходимо прийти в приёмный день, в порядке живой очереди и важности вопроса. И зная, как работала вся эта система, я лишь сердито хлопнула дверями. Чёрт их задери! Мне всего лишь нужно узнать, куда мог бежать мой поганый отчим с моей семьёй! Да пропадите вы пропадом, писаки сраные! Об успешности своих похождений я рассказала Эскелю, придя в «Бокал». Он ещё раз предложил свою помощь, но я отказалась. — Эскель, мне лучше одной. В «стенах» маразм крепчает, как вино. Не так посмотришь на кого-то – и всё: благо, если живым останешься. Я не хочу, чтоб из-за меня у тебя были проблемы. Эскель слабо верил в такую тотальную предвзятость к каждому, но настаивать не стал. Он знал, что я сама попрошу о помощи, если будет необходимо. Следующим днём, я пошла прямо до архива. Для виду отстояла некоторое время к помощнику советника, слушая жалобы толпы на скудную жизнь, но здесь же я и узнала, где находятся архив. Видимо, сегодня день приёма жителей «стен», потому что уж больно точно мне обрисовывали дорогу, да и люд не в последних тряпках стоял. Меняя коридор за коридором, я надеялась, что мне не повстречается случайный зевака-страж. В архиве, среди пыли и бумаг, сидел сухонький мужичонка в серой рясе. Равнодушно глянул на меня, поправив очки-половинки на переносице, он сразу же запросил прошение. Выслушав мою просьбу, он долго отнекивался, грозился позвать стражу, но мигом ретировался, стоило мне выхватить свечу из напольного канделябра и поднести на опасно близкое расстояние к бумагам на его столе. Воск залил всю ладонь, пока он ходил вдоль стеллажей и ящиков, ища нужные мне сведения. — Извините, но ничего нет. Видимо, эти бумаги хранятся на месте и их пока не сдавали нам. Вам нужно к капитану. — Пишите прошение, — сказала я, не выпуская свечи. Получив прошение, я направилась к капитану на главпост. Теперь они от меня точно не отвертятся, и сидеть я буду то победного. Я надеялась, что за полгода главенство не сменилось, что у меня всё получится и без бумаги. Капитан Аббель знал меня, а я знала его: он часто приходил в «Бокал», да и в «застенках» часто пересекались. Он из немногих, для кого не было зазорным выезжать за мост, выполняя свою работу. Он знал, чья я дочь и чья падчерка. — Я же вам вчера сказал, что у нас нет ничего. Идите до архива, — на месте был вчерашний дежурный. Я всунула прошение ему под нос, сев на стоящий рядом стул. Тот лениво прочитал и всё косился то на меня, то на сургучную печать. Буркнув мне: «Ожидайте», он удалился. Я же с облегчением вздохнула, радуясь своей маленькой победой над бюрократией. Но недолго. Вскоре он вернулся с парой бумажек, отложив их в сторону, и вернулся к своим делам. Моё немое присутствие и ожидание его нервировало. Он очень бегло просмотрел записи, и сказал, что такого человека и в помине не было. — Да ну быть такого не может! Вы издеваетесь надо мной? — Я взметнулась с места. — Он у вас с четыре года проработал, и вы мне ещё говорите, что его дела нет? Вы же их толком не просмотрели! Он ответил, что времени у него нет и за всякую ерунду ему не доплачивают. На мою просьбу лично посмотреть документы, ответили строгим отказом. Я настолько расстроилась и была рассержена на такую беспечность, что пошла на радикальный шаг. Я попросту стащила эти бумаги. Удар ладонью в нос сбил немного спеси со стражника, завалившегося вместе со стулом на пол. Схватив кипу разных бумаг, я выбежала стрелой, а в голове кипело: «Твою мать, твою мать! Ударила стражника, украла бумаги! И всё на главпосте!» Это очень подстегивало, не хуже кнута на вола. Только убежать далеко я не сумела. Странная беготня, и звук сторожевого колокола, который поднял видимо тот дежурный, разом вывело десятки людей в коридоры. Меня быстро перехватили, увалив на пол. Бумаги, выпущенные из рук, закружились и смешались в воздухе, падая на всех, кто пытался заковать меня в кандалы.×××
«Вором мне точно не быть». Я одна сидела в тёмной камере. Из решёток окон, находящихся высоко, почти под потолком, лился слабый оранжевый свет, едва освещая тяжёлую дверь напротив. Начинало вечереть. Я прислушивалась к звукам настоящих «застенок». Откуда-то очень далеко кто-то кричал, о чём-то неясно молил. Чуть ближе, почти по соседству со мной, кричали о несправедливости заточения, кто-то кого-то вертел на чём-то. И в таком месте оказалась я. Я думала, куда и как меня вообще завернуло, что я вообще творила. Что творилось в моей пустой голове? — Да я вообще не ожидал, капитан! Она сидела, а потом взметнулась, как кошка! У меня, по-моему, вообще нос сломан! — Давай рапорт, страдалец. Веди. По коридору прошлось звучное эхо идущих. Небольшая заслонка на двери щелкнула и открылась, впуская в темноту моего каземата немного света. «Страдалец» хорохорился и деланным грозным, но гнусавым, голосом велел мне встать и с поднятыми руками, отвернуться к стене. Заскрежетали замки, и на пол разлился свет ярко горящих факелов. Я так и стояла руками кверху, как столб одинокий в поле, пока он бряцал цепью, пытаясь меня отстегнуть. По команде я опустила руки, развернулась, и меня вывели в коридор. — Веди её ко мне.×××
— Итак. Нападение на лица общественного порядка, кража ценных бумаг, попытка бегства, сопротивление аресту. Ещё и угроза поджога городского архива? Не многовато ли для первых дней пребывания во Стобницах? Вот от кого, но от тебя я такого совсем не ожидал, Рианнон Агнар. Капитан, закончив чтение рапорта, отложил его в сторону, взглянул на меня. — Ты из названных «застенок» решила перебраться в настоящие? Тебя сейчас в перевороте обвинят, и считай, что последний раз виделись. Я молчала, уставившись на него исподлобья. Капитан Аббель был высоким крепкосбитым мужчиной средних лет. Лёгкий смуглый оттенок кожи выделял его из толпы белолицых северян. Густые, тёмные волосы смешно топорщились и были до сих пор примяты от давно снятого шлема. Он был приятной наружности, и носил молодцевато подкрученные усы, которые были его отличительной чертой. Не будь он в мундире, его сразу можно было узнать. Капитан имел хорошую репутацию среди горожан, хоть и занимал должность капитана не столь давно. Всё это делало его завидной партией для многих обитательниц «стен». — Где пропадала, Риан? С полугода от тебя ни слуху, – он едва усмехнулся, откинувшись на спинку стула, сцепив ладони на животе. Но на миг посерьёзнел, и даже приподнялся на стуле. — Подожди, а что с щекой? — Оказывала сопротивление. Вы же озвучили. — Скоты, — пробурчал он. — Они тебя больше никак не тронули? — Я покачала головой. Капитан вздохнул, усмехнулся, собравшись: — Ну да, попробуй тронь тебя теперь. Ребята мне наперебой рассказывали. Вот уж не подумал бы, что ты такая... бойкая. Ну, рассказывай. — Я мать с братом ищу. А Барвлин так, в довесок. — Дом видела? — тихо спросил он. Я кивнула. — Мне жаль. От Флоина другого и не стоило ожидать, верно? — Это был он? — А есть ещё предположения? Только вот запоздал он с такой попыткой вытравить братца. — Капитан Аббель — сдалась я, — пожалуйста! Я уже не знаю, к кому за помощью обращаться! — Рин, я бы с радостью, ты знаешь. — сказал капитан, выслушав все мои жалобы на бюрократию. — Но мы сами его ищем и сами не знаем, куда он запропастился. Как сквозь землю провалился. Я честно и сам надеялся, что может ты нам что подскажешь. — Да ну как же так выходит? Барвлин же болтун редкостный: с ним столько народу работало, и столько времени! Неужели никто даже и предположить ничего не может? — Ну я бы не сказал, что полгода – такой уж большой срок. Я нахмурилась: — В смысле «полгода»? Он же… — Его уволили, Рин. Поймали на сбыте поддельных документов. Ты не знала что ли? Глаза сами собой округлились, а рот раскрылся в изумлении. Так чем он занимался все те года? Откуда брались деньги? Неужели ему всякий раз давал Флоин, тем самым присыпая нас в долговой яме? — Подождите, а зачем вы тогда его ищите? Что он натворил? — Да есть парочка причин. Но основная – наркотики. — Мы сейчас точно о Барвлине говорим? — К сожалению, да. И рассказал мне капитан, как все дело обстояло. Почти сразу после увольнения из стражи, отчим, «оскорблённый в лучших чувствах, и разочарованный в системе правосудия» пошёл по совсем иной дорожке. На протяжении трёх с лишним лет он занимался наркоторговлей, под защитным крылом брата. В некотором роде, он был неприкосновенным для всей системы, потому что Флоин знал, где и как дёргать за нитки тех или иных людей. А стоило Дядюшке велением случайного ведьмака покинуть город и отправится к чёрту на рога, как Барвлина сразу же решили прижать. И тогда он-то и решил – оставить Стобницы. И видимо совсем недавно ведьмачьи чары утратили свои силы, и Флоин вернулся до Стобниц, чадил здесь кошмарные вещи, также надеясь, что кто-то знает, куда пропал его брат. После поджога о нём перестало быть слышно. Какое-то время я сидела молча и просто переваривала услышанное. Столько лжи и обмана. Невероятно... А знала ли обо всём этом мать? — Мне жаль, Рианнон, что ты так всё узнаешь. Но если что всплывёт, приходи – для тебя двери всегда открыты, — сказал капитан, снимая с моих рук кандалы. — Но впредь в застенки не попадай. Раз, два – я ещё тебя отмажу, но больше даже и не думай. Выйдя с мест заключения, свежий воздух не смог развеять путанный комок мыслей в моей голове. И ничего лучше я не придумала, как пойти до «Бокала». Дав петлю по южному кварталу, я убедилась, что всё поганое семейство Барвлина ушло из Стобниц – дом его старых родителей был заколочен и закрыт. Да даже если бы они и остались, то вряд ли бы что-то сказали мне, «выбляди». С одной стороны, во Стобницах больше не осталось никого, кто как-то мог бы отравлять мою жизнь, с другой – не осталось никого, кто бы мог удержать. Хотя... Есть кое-что. И это изменило мой маршрут, и отправило в «застенки». В окраинный лес.×××
— Здравствуй, папа. В тёмном лесу ещё лежал пластом хрустящий снег. Но лысая опушка, служащая кладбищем для Стобниц, успела освободится от снежной корки и была истоптана и изрыта. Последний раз я здесь была незадолго до приезда ведьмака. И с того момента здесь появились новые холмики: где-то свежие, где-то уже прибитые осадками. Достав из поясной сумки маленький огарок свечи, я поставила его подле могильного камня и зажгла, сев на корточки. Столько лет прошло, и который раз я здесь - не счесть. Кроме меня здесь видимо никто и не появлялся. И мне было грустно, что теперь и я хотела его оставить. Всякий раз, когда я приходила, то начинала изливать душу, рассказывала всё, что тревожило. В такие моменты мне всегда казалось, что отец где-то рядом и слышит меня. В голове, как и всякий раз всплывали воспоминания, начиная с самых юных лет. А потом жестоко обрывались. Вспоминалось, как в первый дни после похорон я денно и нощно сидела возле его могилы. Тогда мне казалось, что папа не умер, что он зачем-то уснул здесь, укрывшись землёй, за что я его ругала и звала домой. Ругала ещё за оставленный им клеймор в таком глухом поле. Помню, как потом меня с могилы утаскивала мать. Я кричала, плакала, а меня били, и потом вовсе заперли дома. А потом вскоре появился Барвлин, который также пресекал мои бега к отцу. И пресекал так, что я неделями не могла покинуть дом, ожидая, пока сойдут синяки с лица. В этот раз я молча сидела у могилы отца, нервно катая меж пальцев кольцо, подаренное им за пару лет до смерти. И пару раз с той поры, я бегала до кузнеца, чтоб он мне его расширил. Оно росло вместе со мной. Проведя рукой по холодному могильному камню, я встала, оставив догорать крошку-свечу. «Я вернусь, пап. Когда – ведомо лишь богам. Но я вернусь». Всё как-то сложно и непонятно. Хотелось хоть немного скинуть груз с плеч, как-то забыться и отвлечься. И я пошла в «Бокал.×××
«Бокал» провожал последних посетителей. На стойке я взяла бутылку дешёвого пойла, на которую мне едва хватило собственных грошей. Мне было плевать, что подумает Эскель о моём «изысканном» вкусе. Я хотела хоть как-то заглушить чувство одиночества, подсластить горькую тоску. В комнате я его не застала, что несколько удивило. Но и облегчило. Не придётся стесняться. Развалившись за столиком, я откупорила бутылку, и по комнате расползся кисловатый запах, на языке отдающий хлебом. И когда пришёл ведьмак, я выглушила ровно половину. А легче не стало. Бутылку он у меня, естественно, отнял. Я рассказывала ему все мои похождения и всё, что я узнала. Ведьмак, сидящий напротив меня, молча слушал, изредка касаясь косматой рваной щеки. И чем больше и дальше я говорила, тем сильнее во мне распылялся огонь гнева и обиды на все Барвлиново семейство, на мать, которая или прикрывала глаза на всё, или очень удобно прикидывалась дурой. — И что теперь думаешь? — спросил Эскель после моего рассказа. — Что я думаю? — повторила я, подавив икоту. — Я думаю, что пора отправиться по поганую душу Дядьки. Пора извести этот чирь с лица Каэдвена.