×××
— Свалишься сейчас! Я вздрогнула, с трудом вырываясь из плена сна. Неужто опять заснула в седле? Да ещё так крепко, что будто выпала из реальности, более того – поймав сей странный сон. Слишком реальный – едва, но достаточно явно, чувствую щекотливый запах хвои и моря. Я тряхнула головой, выпрямилась, поправив сползший плащ, сгоняя сонное наваждение. А я ведь даже ни разу не видела моря, и понятия не имею, каков у него запах. Вряд ли он такой же, как холод уснувшего под зиму леса. — Устала? Попросить Геральта остановиться на привал? А то ты что-то неважно выглядишь, — Ганс успел подхватить меня. — Нет. Едем, — отрезала я, не желая далее продолжать разговор с Гансом, оставляя того «на хвостах». Неважно выгляжу? Пф, на себя посмотри! Лицо синюшное, на переносице стянувшаяся ссадина. Сам только дни спустя полностью очухался, а от похмелья не избавился! Стыдоба! Молодой парень, а пьёт так, что фору даст самой пропитой забулдыге. Как ещё не помер от такого... После злосчастных событий с деревенским старостой, в той деревушке нам едва дали провести ночь, а на утро нас погнал сам корчмарь. Его понять можно – принял под крышу такой сброд, да ещё с таким завершением. Надеюсь, что его не сильно будут костерить по деревне. Ясное дело, что о бане и стирке можно даже и не заикаться. Какими были, такими и выехали. Ганс беспробудно спал между моментами, когда он просыпался облегчиться или опустошить желудок. Ведьмак кое-как усадил его в седло и вёл рядом с собой, не позволяя мне оставаться на «хвостах». Никаким успехом это всё не увенчалось – Ганс то и дело валился из седла. В каком-то даже смысле, мне было жалко парня, несмотря на его отвратное вызывающее поведение. И настораживало его состояние. Как бы ни загнулся, потому что выглядел Ганс скверно – равнодушный ко всему, бледный, с синевой на месте ударов, с холодной испариной на лбу. Долго простаивать мы не могли, да и я не хотела терять так много времени. И поэтому на каждом коротком простое – опустошение, отпаивание и покой. Сажать его с собой Геральт не желал – запах от напарника шёл такой, что, похоже, даже для ведьмака это было слишком. И перекидывать через спину не желал – сблюёт ненароком, так потом ещё и Плотву купать. Да и сами мы так и не умылись. Я уже сбилась со счета, сколько раз за всю поездку обругала себя за то, что подписалась на всё это. Если до этого я едва-едва подпахивала, но была в чистом, то теперь я могла лишь только вспоминать об этом. Было стыдно перед Геральтом, что дала себя так легко уболтать. Но кто мог знать?! Теперь не то, что на простой, в нужник боязно отпроситься! К вечеру мы остановились на ночлег. Да и место ещё какое выбрали – у реки, от которой тянуло сыростью и остывшей свежестью. — Зачем тебе котомка? — осторожно спросила я Геральта, кутаясь в шкуру. За его спиной виднелась туго набитая сума. — А сама как думаешь? Стираться пойду – не зря же у реки остановились. Этого бы ещё разбудить, а то запах такой, что глаза аж режет. Ты с ним останешься? Тогда пошли. — Подожди, ты что, в реке надумал полоскаться? Так вода холодная уже! — А какой у меня выбор? Завезём его в деревню, так опять нажрётся, опохмеляться двинется. А ночью до ночлежки только дурак тащиться будет. Идёшь? Я бросила взгляд на Ганса. Парень кое-как дотерпел до привала – кинул на землю свои шкуры и грохнулся в беспробудный сон. Неужто до сих пор котелок гудит? Вот не нажрался бы, так всё хорошо было бы! Подлец... — Так как же – мы его тут одного оставим что ли? А вдруг волки? А вдруг медведи? — Он храпит так, что ни одно зверьё не подойдёт. А если уж и подойдёт, то ему только на пользу будет – быстрее очухается. Если же случится, то с меня взятки гладки. Я за тебя отвечаю. Пошли. Здесь недалеко. Я взяла мешок со своими старыми тряпками. Эх, опять напоминание о Стобницах. Отгоняя прочь мысли, норовившие вновь выползти наружу, я поспешила за ведьмаком, который терпеливо ждал. И нырнули мы в темень леса. Геральт взял мой мешок да и меня за руку, отчего по телу прошлась волна дрожи и сердце неожиданного подхватило ускоренный ритм. Он шёл абсолютно тихо, лишь редкие веточки едва-едва хрустели под ногами. В моём же случае – даже Ганс храпел тише. Чернота кромешная, а он идёт будто по дневной городской улочке. «Вот ты и вправду шумная». А то я не знаю? Мы вышли на берег, который плавно, без обрывов, спускался к реке. Скинув котомку и мешок на крупную галь пологого берега, ведьмак не спешил отпускать мою руку, от чего становилось крайне не по себе. Разжать пальцы не хватало смелости, а если и вовсе начну вырываться, так ещё и подумает невесть что. Да и сделает невесть что. Сейчас лучше вести себя тихо и покорно, но настороженно, и в случае чего давать дёру. Плевать, найдёт, не найдёт, главное подальше. Уже наученная жизнью. Но я бы многое отдала, чтобы вообще не знать «таких» уроков. — Замёрзла..., — ведьмак то ли спросил, то ли утвердил, переплетая свои пальцы с моими, холодя грубой кожей своих перчаток. А мне становилось более боязно и некомфортно. Осторожно расцепив наши руки, я медленно, стараясь вести себя более непринужденно, отошла чуть поодаль, захватив свой мешок. И попросту начала перебирать свои одежды, стараясь не обращать внимания на возникшее напряжение. Почувствовал ли это ведьмак – не знаю. Звякнуло кольчужное полотно, я резко обернулась. Ведьмак стянул с себя куртку, оставшись в одной рубахе, затянул хвост потуже и вошёл в воду по голенища высоких сапог. Река (а может это и есть Ликсели?) искрилась отблесками юной растущей луны, голые изогнутые ветви старой ивы роднились с изредка рябеющей тёмной гладью воды. Чёрный тяжёлый бархат неба стоял совсем неподвижно и был расшит россыпью ярких звёзд. Я уселась на свой мешок, забыв обо всём – просто лицезрела сей пейзаж, который благотворно успокаивал, отгоняя все ненужные и плохие мысли. И кто бы мог подумать, что ночь, таящая в себе всё неизвестное, когда-то скромно приподнимет свой чёрно-синий подол и откроет такую спокойную красоту? А может это всё было у меня перед глазами, под самым носом, и я попросту этого не замечала? Но в памяти не было ни одного момента, чтобы я видела такое во Стобницах, пусть даже на «застеночном» мосту. А ведь Кази часто рассказывала, как там бывало красиво, когда они с Торбином на этом мосту целовались, и предавались под ним утехам. А могла ли я вообще вспомнить что-нибудь хорошее, что держало меня там, не считая Барка, Кази и брата? В реальность вернул голос Геральта, который попросил подать котомку. Мокрый доспех он разложил на жухлой траве, а сам ведьмак был по самую грудь мокрый. Ворот рубахи был распахнут, на редко вздымающейся груди мерно покачивался блестящий медальон. — А ты не будешь стираться? — спросил он, стаскивая с себя верх. Я услужливо отвела глаза и немного отошла от него. Наученная «шалостями» мужчин и Ганса, я не стала поворачиваться спиной. Что-что, а их физиологию никто не отменял. В ответ я пожала плечами. В воду лезть особого желания не имелось, а рассчитывать на то, что Геральт на некоторое время сменил цех и записался в прачки, крайне глупо. Ну, деваться некуда. Счищать с себя ошмётки грязи порядком надоело. Геральт помог мне с курткой, также услужливо отвернулся и отошёл. А я сверлила взглядом его спину, пока он не отошёл достаточно далеко, чтобы я могла себе позволить раздеться без стеснения, от которого было никуда не деться. Крупная галька колола и холодила разобутые ноги даже через чулки. И как мне стираться? Не прыгну же я в воду, как девка на Беллетэйн. Я бросила взгляд на Геральта. Тот пристроился на холмике, под пятнистой тенью ивы. И как не замерзал? Я уже давно вся дрожью обтянулась, стоя в одной шерстяной тунике и подштанниках, а этот так и сидел в рубахе, пусть даже и сухой, и хоть бы хны. В воде кожа штанов и куртки основательно задубела, а пальцы я едва чувствовала. Зубы отбивали лихую дробь, которую я безуспешно пыталась унять. Хотелось зашвырнуть всё это куда подальше, чтоб утонуло, послать эту реку ко всем драным чертям и вернуться обратно во Стобницы! Хотелось выть от того, в какие условия меня втянули и что мне приходится претерпевать, не подавая вида. И с каждым всплеском холодной воды, попадающей то на лицо, то на грудь, то на плечи, я ещё пуще проклинала Ганса, да и обстоятельства, в которые попала по чужой воле.×××
Через пару дней я свалилась. Зря я всё-таки решила голову отмыть. Ну как пить дать чувствовала! Пропади оно всё пропадом! Мало я что ли страдала?! Что ты ещё мне подкинешь на мой злосчастный порог, поганая Судьба?! Первые дни я ещё как-то держалась. К моему уже привычному для всех кашлю никто не приглядывался. Но всё становилось только хуже. Поездка стала для меня испытанием и сущим кошмаром. Жар не покидал меня на протяжении дней, лишь под вечер немножко спадал, позволяя провалиться в липкий бредовый сон. С утра кое-как удавалось разлепить воспалённые глаза, наскоро умывшись ледяной водой, хоть чуточку приходя в себя. Держать лицо становилось всё сложнее – я всё чаще попадала под внимательный взор ведьмака, который неустанно следил за мной. Не давая повода, я без всякой помощи взбиралась в седло, продолжая путь. Я не хотела терять время почем зря. Буду сидеть в седле, покуда позволяло моё состояние. Ну какой только чёрт меня дёрнул лезть в эту поганую воду? Ну ходила бы дальше грязной, зато вполне здоровой! Не приспичило бы ведьмаку банные вечера устраивать, так я бы вообще об этой реке и не думала! Когда-то я ещё могла так думать и ругать про себя весь свет белый, а сейчас совсем не было сил. Тело будто налилось тяжёлым чугуном, а голова стала баснословным барабаном, в который били неустанно. Было одно единственное желание – просто лечь и забыться. С каждым шагом Черногривки, я всё более горбилась, склоняясь над её шеей. Конский запах всё чётче ощущался, закрадываясь в без того раздражённый нос. Грива казалась очень жёсткой, и будто бы царапала слишком чувствительное лицо. Но мне всё равно – слишком больно держать спину ровной. Только я начала проваливаться в зыбкую дремоту, как кобылка остановилась, недовольно и достаточно громко всхрапнула. И весь наш «праздничный кортеж» встал. Услышала, как кто-то спрыгнул с седла. Делаю ставку на ведьмака – Ганс позволил бы себе такое лишь в том случае, если бы ему что-нибудь обязательно перепало. — Отпусти узду, Рина, — я оказалась права. Ведьмак. — Ноги из стремян достань. Теперь падай. «Чего?» Не успела опомниться, как Геральт потянул меня за плечи к себе и аккуратно взял на руки. Как ребёнка отнёс к красавице-Плотве. Ганс в кой-то веке решился помочь – сам слез с седла и помог усадить меня. Неужели что-то начало дёргать того за ниточки несуществующей совести? — А теперь спи. Не бойся – не упадёшь, — прошептал ведьмак, натягивая мне на голову капюшон плаща. И я позволила себе расслабиться и закинуть голову назад ему на плечо. Капюшон налез на глаза, и я была благодарна, что он скрыл яркую серость неба, которая слишком сильно слепила.×××
Очнулась я от странного ощущения противной горечи во рту. Отпускать свой сон не было никакого желания, потому я лишь слабо мотала головой из стороны в сторону, желая выплюнуть мерзкую жидкость. — Тише, тише! Глотай, это полезно. Утром легче станет. Я разлепила глаза и тут же зажмурилась от ярких языков пламени лагерного костра, освещающих нас в этой тёмной ночи. Геральт накрыл мне рот пятерней, не давая и звука проронить, не то, что каплю. Сухие губы чувствовали неровные бугры шрама, оставленного «на подарок» чародеем, чувствовали неестественный жар, исходивший от него. Или меня так бил озноб, или мои ощущения мне не врали. Ведьмак с какой-то толикой заботы и сочувствия смотрел на меня золотом глаз и терпеливо ждал. Ну как тут противиться? — Умница. Давай ещё, — и так, порция за порцией, он вливал в меня тёплую горечь отвара, который стекал то по подбородку, то по щекам. И каждую капельку вытирал платком. И что-то такое тёплое и приятное медленно разливалось в груди. — Спи, Jadeit.×××
Утром следующего дня мне едва, но всё же было лучше. Единственное, что хорошо – я выспалась. За всю ночь ни одного кошмарного и бредового сна, ни одного внеочередного пробуждения ведьмака на моё сиплое: «воды». — Геральт, — прохрипела я, и ужаснулась, насколько сильно сел мой голос от этого собачьего кашля. Ни одной звонкой, да даже едва похожей, нотки девичьего голоса. Лишь фальшивый недобаритон. — Нам долго ещё ехать? Ведьмак поправил мне капюшон. За Черногривку я уже не садилась, и Ганс вёл ту на «хвостах». Чёрт, сколько уже дней я валяюсь в таком беспамятстве, с жуткой ломотой во всём теле? Я не встречала рассветы, не встречаю закаты. Лишь темнота под тяжёлыми закрытыми веками. — Долго. Ты извини, но такую красивую я тебя не повезу в Каэр Морхен, — усмехнулся он. За столь «щедрый» комплимент, я недовольно пихнула ведьмака под бок, да только так слабо, что даже букашка сделала это сильнее. — Геральт, давай остановимся! У меня уже нет сил терпеть! — заскулил Ганс. Ведьмак одной рукой натянул поводья, останавливая Плотву: — Пустить его? А у меня зачем спрашивать? Не я же хозяйка его колбасной лавки. Ой фу! Представила, да аж дурно стало! — Это уже не смешно! Она же спит,... — Ганс поравнялся с нами. — Ой, не спит. Ого! — Парень аж удивился, завидев меня в сознании. Смотрел так долго, что похоже забыл, зачем вообще попросил остановиться. — Ну, ... — протянул он, а я заметила, как во взгляде заскользила гладкой змейкой этакая брезгливость. Ну да, конечно! Это не та твоя «сладкая ягодка»! Сам не лучше выглядел! Мне может тоже неприятно на твое желто-коричневое заживающее лицо смотреть! Но ничего – молчу же! — Зато зелёный на красном неплохо смотрится. Выразительно даже, так сказать. «Это он про глаза что ли? Ну хрен ты значит сходишь куда-то». Я отвернулась, уткнувшись в грудь ведьмака. Ганс нетерпеливо скрипел стременем, сжимая узду в кулаках, переводя взгляд то с меня, то на Геральта. Ну и как тебе? Здесь я решала, когда ты будешь спать, ссать и прочее. И ты никуда не денешься и против ничего не скажешь, когда за моей спиной ведьмак стоит. — Пусть идёт, — прокашляла я. Ганс сморщился, но довольно быстро, дабы я не передумала, слез с коня и умчался в придорожные кусты. — Я смотрю, ты тут неплохо пользовался моим состоянием? Ведьмак усмехнулся: — Заслужил. Как себя чувствуешь? Я подняла на него глаза, дабы он сам понял. — По крайней мере, ты хоть перестала целыми днями спать. Да вы оба сговорились что ли – засыпать меня «комплиментами»? — К вечеру на постой встанем. Сколько дней, а тебе лучше не становится. Пробудем там, пока ты не поправишься. Но дальше я уже не слушала – опять заснула.×××
— Она жива? — Тьфу ты! Сплюнь – не надо мне греха на душу! Жива она! — Дышит? — А что ей ещё делать в таком состоянии? Вон как хрипит – на другом конце услышишь! — Да уж сильно хрипит. Точно Старую зовёт. Ой, матушка, не к добру всё это. Вот не зря на меня сегодня кошка зашипела! Уже начались несчастья! — Марита, а ну хватит шипеть! У неё опять жар. — Во! Ворожит небось! Матушка, давай солью очертим? Ну дитятко ж скоро появится! Я рисковать не собираюсь! — А ну брысь отсюда! Ей Бож – плешь выела! Сдалась ты кому! Я проснулась от того, что на лоб капало что-то холодное, почти мгновенно испаряясь. Надо мной нависла тёмная мокрая тряпица, которую кто-то держал в руках. Я не узнавала, где я нахожусь. Полумрак комнаты, стены которой из отесанного бревна, старательно разрывали малютки-свечи. Остро чувствовался крепкий запах трав и можжевельника. По отголоскам, застрявшим в голове, припоминала что-то про соль. Можжевельник и соль. Можжевельник и соль... Чернь отгоняют и духов не подпускают. — Матушка, оно глаза открыло, — Я подняла глаза. На меня смотрела молодая девушка, чей хрупкий и худенький стан расползся вширь из-за беременности. Последние донашивала. И стояла, смотрела через чур огромными и испуганными карими глазами. Как она меня назвала? Оно? Забавно... — Я тебе дам «оно»! Иди отсюда, терпения уже нет! — Матушка похоже, уже не выдержала и огрела мокрой тряпкой по спине девушку. Та обиженно фыркнула и ушла долой из комнаты. — Воспитали на свою голову, — пробубнила себе женщина под нос. И только потом обратила внимание на меня. — Ну наконец вы, госпожа, соизволили свои глазки показать! А то уже как два дня в неведении держите! Тише, тише, милая! — Я попыталась привстать на локтях, дабы осмотреться, получше узнать, где я и кто передо мной, да меня мягко осадили. — Не вставай, отдыхай лучше. Сейчас бульончик настоится, покушаете малость. А то худанули, что страх. Глядишь, все груди растеряете. Даже фон моей болезни не дал мне не удивиться такому обращению со мной. Добро и заботливо, да с каким-то ещё почтением. Госпожа... Пх, да мы с вами из одной кастрюли, добрая вы женщина. — Матушка, там мастера вернулись, — в комнату заглянула ещё одна девушка, ну очень похожая на ту, что тряпкой выгнали. Я что в деревенском монастыре каком-то? Или это дочки её? Если так, то они не очень похожи на мать — у матери дородное тело, русые, едва присыпанные пеплом седины, волосы, светлые глаза, достаточно округлое лицо с выразительными губами, когда девушки имели худое и хрупкое телосложение, заострённые черты лица, тёмный цвет волос и глаз. И что мне думать теперь? И что за мастера ещё пожаловали? — Ох, — засуетилась женщина. — Я вас оставлю, госпожа. Не скучайте, главное – не засните. А то опять вас не добудишься. Она мне добро улыбнулась, подоткнула мне одеяла, и покинула комнату, оставив одну в тишине. Я едва привстала на локти. Похоже, мне становится только хуже – каждое движение отдавало острой болью. Но и в монастырь меня не отправили. Обычный деревенский домик, достаточно просторный и уютный. С хоромами Барка все равно не сравнить, но... И вот опять. Чёрт, любая мысль больно наталкивала на Стобницы. Абсолютно. Но воспоминания о Барке были более болючими. Я ни в жизнь и не подумала бы, что мне когда-то предстоит делать такой выбор, круто разворачивающий весь мой привычный ход жизни. Что мне приходится терпеть, чем приходится жертвовать. А всё ради чего? Ради себя или других? Я не хочу перемен. Я хочу вернуться обратно. Чувствую, что уже отпустила руки, и как тяжёлый груз привычек тянул обратно. И совсем неизвестно, что заставляло меня не оглядываться назад. — Ой, госпожа, вы чегой плачете? Болит что ль чего? — забеспокоилась только вошедшая Матушка. Да, Матушка, болит. Внутри всё болит. Но, Рина, ты же девочка взрослая. Утри детские чистые слёзы, полные боли и обиды. — Нет. Просто глаза заслезились. Из-за плеча матушки выглянуло лицо ведьмака, успевшее уже покрыться седой щетиной. Эх ведьмак, сколько мы уже в пути? Ты-то хоть ведешь дням счёт? Я уже сбилась с него… — Я могу затушить свечи, коль глаза слепит. Затушить? — я слабо кивнула головой. Хоть ведьмак моих слёз не увидит. — Ну, а вас, мастер, я спрашивать не буду. Вы и без света, как днём, видите. Ну, я за бульоном. Малютки-свечи обиженно зашипели, погрузив комнату в темноту. Я услышала слабый скрип кожи и усталый вздох. В изножье кровать слегка прогнулась – ведьмак сел. Между нами так и продолжала висеть тишина. — Как же стучит у тебя в висках, — тихо сказал он. Я смотрела на его слабо различаемый силуэт, склонившийся над коленями. — Я уже и забыл, какого это – болеть. Сколько уже времени прошло... Уже и не вспомню многого. Я не понимала, к чему он это всё вел, и просто слушала в полудрёме его низкий голос. Тихий, спокойный и сдержанный. Совсем без эмоций. А так хотелось бы хоть что-то ощутить, помимо уже приевшейся ломоты и жара. А не могу – лежу мешком, который стал обузой. — Зачем ты привёз меня сюда? — прокашляла я. — Ты же сам говорил, что нельзя, что Ганс опять напьётся. — Чёрт с ним с Гансом. Упьётся вусмерть и ладно. Важна ты, а не он. Я ещё не собираюсь хоронить тебя. Более того, у меня совсем нет желания этого делать. Эти слова обдали холодом взмокшую спину. Неужели всё настолько плохо? Неужели я балансирую на тонкой нити над пропастью? — Геральт, — глаза привыкли к темноте, но я едва могла что-то чётко различить. Лишь то, что он сейчас смотрел на меня, — я хочу домой. — В таком состоянии везти тебя опасно. Загнёшься ещё совсем. — Как поправлюсь. Я ошиблась. Зря я думала, что мне всё дастся, с трудностями или без них. Ни черта. — Нам осталось, самое большее, с неделю пути. Уже поздно разворачиваться. Пока ты поправишься, наверняка уже снега выпадут. Сегодня весь день снег с дождём шёл. И в лесу на ночь ты уже не останешься – ты представляешь, что сейчас там творится. — А так, что я в лёжку время наперёд коротают, отменит выпад снега? — Надо же. Первый снег в этом году. И я не увидела его. — Если уж и наметёт сугробы, то, по крайней мере, я знаю объездной путь. К тому же расстояние обратно уже превышает оставшуюся дорогу. Превышает оставшуюся дорогу... Неужели конец пути блаженно махал мне платком издалека? — Так что – поворачиваем? Какое-то время я провела в раздумьях, глядя в чёрный потолок. Ведьмак, едва сверкая глазами, выжидающе глядел на меня, скрипя кожей перчаток. — Нет. Доедем. Рано меня списывать со счетов. Назло сделаю, поперёк горла встану. Ты ещё подавишься мною, Судьба. — Мы поставим тебя на ноги. Доедем...