Нефритовый котёнок

      — Ещё каэдвенского! — Требовали мужики.       Вечером всегда было много работы. Ничего не менялось изо дня в день.       Огромные кружки с тёмным каэдвенским я вручила рыжей девчушке, которой на вид можно было дать лет четырнадцать. Та, кое-как удерживая поднос, двинулась мимо столов. Опять же у стойки сидел мой вчерашний знакомый Киан. Опять жаловался на «рыжего выродка». А рядом его новый «лучший друг», обливающий всё вокруг пивом. Что-то бубнили себе в кружки да бубнили.       — Рина, — Мнишка несколько запыхался, — дай винца, да подешевле какого-нибудь. Тому, кто пить будет, уже вообще плевать, что хлестать.       Ну, самая «хрень» у нас стояла в самом далёком углу под стойкой. Пока я доставала бутыли, Мнишка нервно барабанил пальцами по столешне. Киан немного прочухался от пьяной дремоты и тупо уставился на рябого паренька, который ещё вчера тащил его к дальней скамье таверны. Мнишка изредка поглядывал на пьяненького Киана. Видимо, он тоже помнил, как тот отчаянно сопротивлялся и обвинял его в «рыжем выродке». Хотя у Мнишки единственное, что от рыжего, так это мелкая россыпь редких веснушек.       Достала я, наверное, самую худшую из всех бутыль. Вина было только с половину, пробка непонятным образом как держалась. Похоже, что кто-то любил присосаться к ней во время работы. От пробки несло чем-то кислым и затхлым. Здесь уже прокисшая бражка, а не вино. И зачем её хранить?       — Вот, самое хреновое. — Я поставила тёмную бутылку на столешню. — Только оно совсем того. Смотри, как бы твой «друг» не откинулся с него.       Мнишка покрутил бутылку, принюхался и от запаха слегка сморщился. А после хитро улыбнулся:       — Самое оно. Может, после этого меньше хлестать будет. А то уже какую неоплаченную смену работаю на его горло. Уходит и не платит, ты представь. Или напивается до того, что за столом и дрыхнет беспробудно.        — А что ты Далаку не скажешь о нём?        — Говорил! Да толку-то? Что он спросит с помощника советника?       Мнишка ушёл, а вслед за ним встал и пошёл нетвёрдым шагом пьяненький Киан, что-то выкрикивая. Я устало усмехнулась. Пропитая голова ещё помнила, что было вчера.       Только я хотела нагнуться, чтобы поставить бутыли на их родное место, так меня окликнул друг Киана по кружке.       — Пан... Ик! — Голос его был начисто пропит: часто икающий и весёленький. А язык заплетался так, что оставалось только удивляться, как он в узел не завязался. И сам такой красный, словно помидорка наливная, только моржовые усы чёрной щёткой выделялись над мокрой толстой губой.       — Панна, панночка! — Вновь окликнул меня мужчина. — Вы не нагибайтесь так, а то у этого парнишки-веснушки штаны ещё долго будут оттопыренными. Да и привыкнут глазёнки в одну точку смотреть – не разведёшь потом! Ну-с, за ваше здоровье и достоинства!       Он сделал щедрый глоток и ушёл от стойки куда-то вглубь залы, оставив мои щёки румяными от смущения. Мне теперь, что, приседать, чтоб не будоражить мальчишеские пустые головёшки? Или передник задом наперёд носить?       Да чего это я вообще думаю о них? Нехер смотреть, как сказала бы Кази! Плевать я хотела! Целый день хожу, как на иголках. Флоин до сих пор не заявился сюда. Вероятнее всего, он ищет мать. Боги, хоть бы не нашёл! Нервы были на пределе, я ничего толком не могла удержать в руках – всё норовило упасть, разбиться, испортиться. Как бы там ни было, а бутыли поставить нужно, а то ходят здесь всякие, ещё разобьют ненароком. Да и я ещё с собой всё никак совладать не могу. И плати потом за чужую оплошность.       Проклятая дрожь.       И вновь я в понравившейся Мнишке позе. И вновь этот тихий стеклянный перезвон.       — И кто это решил меня порадовать столь аппетитными булочками?       «Чего? Нет, что-то уж слишком много внимания моим булкам. Что там вообще углядеть можно? Теперь точно буду носить передник задом наперёд!»       Я в недоумении встала и обернулась.       — Ох, а лицом-то ягодка! А глаза-то, глаза! Будто каменья драгоценные, — продолжал расточать комплименты незнакомец.       Ну что тут скажешь. Лицом он красив, хоть и слегка неопрятен. По его грязному дорожному плащу, я поняла, что он только-только с дороги. И видимо после долгой дороги. На лице красовалась тёмная щетина, нетронутая лезвием уже несколько недель. Пшеничные волосы хоть и подсалены, но аккуратно зачесаны назад. Глаза цвета стали, горящие и голодные. На отбитых пальцах тускло сверкали подкисленные серебряные перстни. Вот и догадайся, кто это: бродяга-обольститель, похититель женских сердец, о коих пишут в книжках для глупеньких молодок, или обедневший дворянин.       — Вы это мне? — спросила я.       — Тебе, тебе, сладость моя. Накормишь усталого путника?       От этих «похвал» становилось неуютно и не по себе. Краем глаза я заметила шушукающихся девушек, коих Кази выгнала из облупли ранее. Не сказать, что их лица выражали радость: ревниво поглядывали в мою сторону. Сказать честно, я была бы рада покинуть стойку и махнутся с ними местами.       — Эм, а чего желаете? У нас сегодня...       Мужчина усмехнулся, взглянул на меня, наверно, самым обворожительным взглядом из его арсенала, и накрыл своей ладонью мою. От неожиданности подпрыгнул желудок, и я забыла, о чём говорила. Если я ещё правильно ощущаю. И почему мне стыдно? Эй, девочки, а давайте меняться!       — На твой вкус. И чего-нибудь горяченького и сладкого.       Он улыбнулся и отпустил мою руку. Если б не стойка, он точно бы меня шлёпнул. Я как можно быстрее ушла от стойки в облуплю. Барк сидел и раскуривал трубку, которую Кази периодически брала у него за потягом. Я рассказала ей, какой дамский угодник пожаловал к нам.       — Вот хер гусиный! Ишь, подкатывает свои причиндалы к нашей девочке! Ща я ему эти **** засуну, да по самые уши!       — Ох, Кази, — что-то я забеспокоилась за этого незнакомца, так как она серьёзно могла воплотить свои намерения. — Оставь его штаны и гульфик в покое. Может, он с дороги долгой и у него...       — И что?! — перебила меня подруга. — Это что, можно теперь везде трясти своим писюном?!       «Зря рассказала. Теперь она с меня и с него глаз не спустит».       Одному Барку было всё равно. Или он очень хорошо это скрывал. Развалился на маленькой табуреточке, скрестил руки на обширной груди, да покуривал себе.       Только я решила покинуть облуплю, как Кази сразу же окликнула меня:       — Ринка, не дури, дурна ты голова!       — Обязательно, матушка, — отмахнулась я, чем вызвала у всех улыбку.       Несколько кухарок были заняты стряпнёй, остальные перекидывались в карты. Как только я вошла, притихли все: перестали мешать, резать, копошится, называть масти карт. Кто-то даже сплюнул. По мне так, это уже слишком.       — Мне бы поесть чего-нибудь... — начала я.       — Ты сегодня не работаешь. Кто не работает, тот не ест, — перебил меня чей-то писклявый голос.       — ...Посетитель заказал, — и закончила.       — Ага, вот откуда нам знать? Можа, сама сожрёшь где-нибудь или застеночным своим понесешь?       — Переводи на них продукты ещё, — вставила другая тетка.       — А я слышала, что они у себя в застенках младенцев варят... — было сказано где-то у разделочных столов.       — Да, — поддакнул кто-то. — Я ещё слышала, что у них там кровные братья и сестры спят друг с другом, и потом родят уродов всяких. Как некоторые...       По кухне прошёлся смех, будто кто-то сказал что-то смешное.       Хоть что говори, а в мои «грязные» руки они ничего не отдадут. В глотку вцепятся даже за кусок чёрствой плесневелой корки. И где люди, как псы цепные, – в стенах или же в застенках?       Тихо вздохнув, я развернулась и только хотела покинуть этот гадюшник, услышала то, что окончательно втоптало в грязь.       — Ещё этот Барк. Провожает куклёху эту, да домой к себе порой заводит, представляешь? Точно спят друг с другом, я тебе говорю. Постыдился бы общества! У самого за плечами пятый десяток, а ума не больше, чем у этой девки. Затяжелеет, да сродит какое-нибудь чучело.       — Ничего. Таким, как они, самое место на окраине. — Закончила другая тётка, посыпая мясной рулет крупной солью.       Проглотила каждое слово, впитала каждый звук. Вот и бывает так: если отличаешься чем-то от остальных, так не жить тебе – затопчут, убьют, искоренят весь твой род.       Хотелось плакать от обиды. Барк такое пережил, а эти суки вон что говорят!       Я присела на первый попавшийся стул. Чувствовала себя опустошённой. В облупле, из которой мои старые друзья загадочно исчезли, сидела лишь та рыжая девушка, чьё имя я так и не узнала. Сидела, да складывала замусоленные тряпочки, изредка поглядывая на меня. Выглядела она так, будто в чём-то колебалась. Я же просто сидела да в потолок пялилась, без единой мысли в голове. Сложив последнюю тряпочку, девушка встала и ушла на кухню.       Конечно, ей там будут рады. Она ж не белая ворона, как некоторые.       Я прикрыла глаза. Не хотелось попадаться кому-либо на глаза, хотелось просто спрятаться ото всех, не слышать все те гадости, что говорят о тебе и твоих близких.       «Киса. Схожу-ка я к ней».       На втором этаже стояла тишина, лишь редкие отголоски веселья доносились сюда. Ключ я заранее спрятала под дверной косяк. Чьи-то жирные пальцы вряд ли сюда пролезут. Подхватив ловким движением ключик за колечко, я открыла дверь. В комнате было темновато и прохладно. Уже вечерело. А моя маленькая чёрненькая квартирантка сладко дремала на кровати, вытянувшись во всю её ширину. Кошка встрепенулась от звуков поворота ключа. Я села рядом с ней. Кошка сонно потянулась, вытягивая когтистые лапки, зевнула и легла ко мне на колени, затянув свою песенку. Я чесала её за ухом, а сама глядела в окно, наслаждаясь тишиной. И было как-то спокойно что ли, тепло. Правду говорят – кошки лечат и забирают всё плохое.       — Где она шляется?! Мало чего не работает, так и пропадает невесть где! Сказала же: одеяла выбьешь – стой за стойкой!       Тучная Кая тяжёлым шагом шла по коридору, дёргая каждую дверь. Первая, вторая. Моё отсутствие её бесило, хотя какое ей до этого дело?! Если я сегодня за бесплатно работаю, то это не значит, что меня можно грузить работой, как батрака!       Она дёрнула дверь. Кошечка встрепенулась и уставилась на неё. Я сама дыхание затаила. Слух у неё чуткий, не дайте боги услышать. Любопытная кошка уже хотела идти на разведку, как я прижала её рукой к коленям. С минуту мы сидели в абсолютной тишине, которую нарушило её ругательство и отдаляющиеся шаги. Я положила кошку обратно на место и приблизилась к двери, в надежде, что ничего не услышу.       Надежды оправдались.       На душе было уже не так скользко и противно. Я тихо прикрыла дверь, закрыла её и как можно скорее пошла вниз. Как ни в чем ни бывало, я вошла в облуплю и чуть не столкнулась с рыжей девушкой. Та тихо извинилась и отошла.       — Я надеюсь, вы не против будете, что я заказ вместо вас собрала? Просто гость заждался, ругаться начал. Ему носили еду, а он ни в какую брать не хотел, говорил, что девушку ждёт. Мадам Кая злилась.       «Вы?! Вас?! Мадам Кая?! Милая, что ты забыла в этом месте?»       А голос по-девичьи тоненький, добрый. И глаза по-детски большие, голубые, ясные. Стало даже совестно, что из-за меня попало этой хорошей девочке.       — Я слышала, что про вас говорили на кухне. И это всё неправда, не верьте им. Пусть в застенках и плохие условия для жизни, но люди там другие – лучше некоторых, нежели здесь.       — Спасибо, — тихо отблагодарила я. — Большое спасибо тебе.       Я взяла поднос с её тонких бледных рук, она светло и добро улыбнулась мне, показывая свои милые ямочки на щеках. И почему она мне напоминает молоденькую веточку вербы? Хоть и не бела волосом.       Я вышла с подносом. У стойки путника не было. Как его найти? А может, он и вовсе уехал?       Я вглядывалась в зал, в проходящих мимо людей, но его лица не узнавала ни в чьём-либо. Смотрела на дрыхнущих пьяниц, чьи лица были цвета от красного до бледно-голубого. Так и не найдя его, я, расстроившись, поплелась обратно к стойке.       «Вот, минус в моей зарплате».       На подносе стояла миска с ароматной луковой похлебкой, накрытая плоской тарелочкой, несколько хлебных лепешек, немного копчёной свинины, жухленькие перья лука да соль к ним. На кружку и второе места не хватило. Живот недовольно буркнул.       Только сейчас поняла, что ничего не ела со вчера.       Ну, не убудет же ему от одной лепешки?       «Нет, даже и не думай».       Я унесла поднос в облуплю. Кази с Барком играли в карты. Интересно, когда-нибудь я застану этих двоих за работой? Подруга то и дело, ругалась и смеялась. Она улыбнулась мне, не отрываясь от карт. Я поставила поднос на мясницкий зачищенный стол и уселась рядом с ним, устало подперев голову рукой.       «Дурацкий день».       — Ринка, чего нос к грудям повесила?       — У меня посетитель ушёл.       — ***! Барк, ты вообще умеешь тасовать?! Что за **** ты мне дал? Не буду я играть таким дерьмом!       Кази встала, легко кинув карты на стол, и подошла ко мне. Барк довольно улыбался, собирая колоду:       — «С тебя двадцатка», — сказал Барк.       — Чо? Не, Барк, я по-твоему не понимаю, так что не крути зря пальчиками.       — Ты ему двадцатку должна, — сказала я, смотря в одну точку.       — Да Ринка! Кто тебя за язык тянет? — В шутку возмутилась она, сев рядом со мной. — Да знаю, знаю! Будет тебе твоя двадцатка, мясник. А ты чего? Рианнон, ты чего такая кислая, как простокваша? Из-за этого пана Гуся своего, что ль?       Я головой покачала.       — А из-за чего?       Я вновь покачала головой. Не хочу кого-либо впрягать в свои проблемы.       Барк тоже встал и хотел было подойти ко мне, как в облуплю чуть ли не вбежала Курица с требованием копчёной мясной вырезки. Что-то не больно верится, что эта вырезка пойдет гостям.       Это выглядело смешно со стороны. Кая была в маховую сажень ростом, когда Барк едва не доставал половины локтя до косой. И как такая пузатая коротышка может помыкать таким исполином? Да он же за шкварник хвать её – так и брысь в окно! Тоже мне, командирша нашлась.       — Отвечай, немтырь!       Барк лишь показал пальцем в сторону кухни.       — Я по-твоему не понимаю, страдалец! Отвечай!       М-да, Кая, умом ты явно не блещешь. Кто у немого будет требовать ответа? Хотя, многие считали, что Барк притворяется, строит из себя страдальца. Посмотрела бы я на них, если б их постигла такая же участь.       — На кухню он отнёс, — буркнула я.       — Это кто ещё бубнит здесь? — Кая медленным шагом двигалась к лавчонке, на которой мы расположились. Кази решила в упор не видеть Курицу, и смотрела куда-то в угол. Я, увы, взвести очи к потолку не могу, ибо надо мной уже стояла эта зловредная тётка.       — Не поняла, а ты чего здесь сидишь? — начала Курица.       «Да и так видно, что до тебя всё доходит туго».       — Ты чего расселась? Там заказ ждут-пождут, а она здесь жопу просиживает! Я, что, должна по всей таверне носиться, тебя искать?! Вместо тебя работать? А ну, встала и пошла выполнять свою работу! Твои простои уйдут минусом к твоей зарплате!       — Кая, не забывай, что сегодня не моя рабочая смена, и снимать с меня денег ты не имеешь никакого права! А что до посетителя, так он скорее всего ушёл. Так что, единственное, что ты можешь вычесть, так это стоимость луковой похлебки да хлеба с копчёностями.       — Поговори мне ещё! Встала и пошла! Этот гусар в зале сидит, и всё ждёт, пока ты соизволишь припереться к нему! Быстро!       Кая ушла. Слышно было, как Кази зубами скрипела. Резко встав, она под руку потащила Барка на улицу с предложением подымить. Как куклёнка его утащила, оставив меня одну.       Недолго и я сидела. Раз меня там ждут не дождутся, что мне сидеть? Вот только всё остыло. Ай, не привередливый же он, раз немытый-небритый ходит. Наверное...       А в зале тепло, светло и уютно. Натопили, надышали, напукали. На небольшом подмостке расположились музыканты, наигрывавшие какую-то незамысловатую мелодию. Его я заметила в другом конце залы. А я ведь проходила, всматривалась. И как только не узнала? Рядом с ним лежал его тёмный дорожный плащ. Сам он был в кожаной, с металлическими вставками, куртке. Выглядел угрюмым, уставшим. Вертел что-то в руках, оперевшись об спинку скамьи.       — Прошу. Извиняюсь за столь долгое ожидание. Вы, видимо, отлучались просто...       — Да ничего страшного, моя милая, — взглядом пробежался по мне. Оценил. Знаем мы уже этот взгляд. — Теперь я здесь, и ужасно голоден.       «Не, всё-таки он красив».       — Сколько с меня?       — О, нет, нет. Считайте, что за счёт заведения, — улыбнувшись, ответила я. Я решила не говорить, что его ужин был «оплачен» моей невнимательностью.       Пожелав ему приятного аппетита, я бы в скором отчалила от него, если б он резко не усадил меня к себе на колени.       — Ну куда же ты бежишь от меня? Противен я тебе?       Я от неожиданности опешила. Щёки резко стали пунцовыми, и становилось жарко. Слова вымолвить не могу, не то что дёрнуться.       Он усмехнулся. Чёрт, как красиво он это сделал.       — Останься со мной, — он аккуратно убрал мои, выбившиеся из косы, волосы за спину. А я встать и не могла – его рука лежала на моих ногах. Он даже не ощущал, как крепко сжимал моё правое бедро. Видела, как нервно двигался его кадык. Я сделала попытку встать. Не удалось. Держал крепко. Глаза голодные, даже сам взгляд какой-то волчий.       — Отпустите меня — сказала я спокойно, но как можно жёстче.       — Бежишь от меня? Противен я тебе?       — Отпустите!       Я и не заметила, как вдруг резко всё стихло. Звуки гадулки оборвались на самой высокой ноте, свирель быстро затихла. Людской гул разом утих, лишь некоторые противно скрипели вилками. Как будто кто-то разом убрал всё звуки, смахнув их, подобно крошкам со стола. Тот, на чьих коленях я сидела против своей воли, направил свой взгляд на дверь таверны. Впрочем, как и все. Краем глаза, я заметила, как он нахмурился, как густые прямые брови сошлись к переносице. Чувствую, как сильнее сжалась его рука.       Тишину нарушил звук захлопнувшейся двери. На пороге стоял человек, облачённый в длинный, чёрный, видавший времена, плащ. Лицо скрывал капюшон. Почему мне кажется, что я уже будто видела его? Что же в нём такого знакомого?       Он оглядел таверну. Кто-то с громким хлюпом лениво попивал пиво, кто-то даже умудрился сплюнуть на пол. О, как мне это знакомо. Ведь, обычно, плевали в ноги или спину застеночным, пришлым, чужакам, приблудам. Но я, на месте тех умников, которые додумались до этого, проглотила бы, увидя вот такую фигуру, так как от неё не веяло цветочками и сладким сахаром.       Веяло чем-то враждебным, опасным.       Он двинулся вглубь залы. Все провожали его взглядом. Кто-то восхищённым, кто-то испуганным, кто-то злым, кто-то пьяным. Таверна более-менее вышла из оцепенения. Звуки, подобно кораблю, вновь вплывали в нашу таверну, будто в порт. Люди вновь завели говоры-разговоры о житейском, опять забрякали ложки, а музыканты заиграли на своих инструментах.       Он шёл мимо столов, периодически вглядываясь в сидящих, будто искал кого-то. Шагал тяжело, немного прихрамывал. По пути он успел развязать тесёмки плаща. Теперь плащ, накинутым на плечи, едва развевался за его спиной. Девочки-официантки сторонились его, прикрываясь круглыми подносами. Он был центром внимания, и остался им даже тогда, когда он остановился у того стола, за коим, в цепких руках, я коротала время.       Он стянул капюшон. Плащ скользнул с плеч, и тёмным полотном сокрыл человека. Скинув его на скамью, он предстал перед всеобщим взглядом.       Волосы, стянутые в хвост на затылке, были такого же цвета, как и у векового старца. Но по его телосложению не скажешь, что это хрупкий старичок, но и не скажешь, что это был хлипкий юнец. Был весь в чёрной коже, с редкими вставками кольчужного полотна. Блики свечей играли на шипах, усеивающих наплечники. На груди покоился медальон в виде ощерившейся морды или собаки, или волка.       — Ганс, отпусти её.       «О, нет! Всеми Богами прошу, только не устраивайте благородные бои за мою честь!»       — А я её и не держу. Сам же видишь, — непринужденно отозвался Ганс. Рука его мигом испарилась.       — Хочешь сказать, она сама уселась к тебе на колени? — Его голос был наполнен усталостью.       — Не будем это исключать, — ухмыльнулся Ганс.       «Ну уж нет! Всё, кончаем этот цирк! И так все пялятся! Людям и так хватает тем для почёса языка!»       Я быстро соскочила с коленей Ганса. Щёки уже давно зарделись красным. Я отдёрнула платье, и кое-как пробубнив извинения, которые были, похоже, совершенно не к месту, скоро засеменила в облуплю. Подальше от людских глаз, от этого навязчивого Ганса.       — Рина, а что это за затишье было? Что случилось? Ты чего, как маков цвет, красная? — встретила меня Кази с чищеной луковицей в руке.       С ней я едва не столкнулась в проёме. Кази хвостиком проследовала за мной к столику. И всё заглядывала мне в глаза.       — Да там гость приехал какой-то. Нездешний, — выдавила я из себя, усевшись за столик. Кази последовала моему примеру.       — И чо? Это он разукрасил твои щёки?       Я головой покачала. Ну не говорить же ей, что всё это время я «по собственному горячему желанию» просиживала на коленях у этого пана Гуся с оттопыренным гульфиком.       — Это не тот ли индюк, который свои висюльки к тебе подвязывал? — спросила Кази, недоверчиво глядя на меня. Это как – она прочитала мои мысли или у меня на лице всё написано, что хоть читай не стесняйся? Она и так поняла всё. — Где он сидит? Сейчас я ему его хуй мелкий закатаю да бантик повяжу на память! — Кази встала из-за стола, выкинув луковичку куда-то за спину, и только хотела двинуться к двери, как я схватила её за руку.       — Кази, да стой ты! Куда ты пошла? — прошипела я.       — Куда, куда! Вон, пойду, составлю компанию твоему ухажеру! Да и заодно поговорю, если ты не можешь! — Кази смотрела в зал, но не могла и шагу сделать. Держала я её крепко.       — Да что ты ведёшь себя, как ревнивица-сестра? Какое тебе дело до этого жука?       — Ревнивица? — Кази отдёрнула руку. — Да мне дело до него нет!       — Тогда ты чего дёргаешься так?       — Да потому что он башку твою нерадивую туманит! Ходишь там, жопой крутишь! Что, кольцо стало тесным?       Это стало вершиной моего возмущения. Что это на неё нашло? Да на кой чёрт мне это? Я, что какая-то изголодавшаяся потаскуха, чтоб ходить сверкать прелестями, обтирая всякому колени? На свой ворот посмотрела бы! Ходит, сверкает маковками!       — А вот кольцо не трогай. И думай, что говоришь! Если тебе мало внимания, то, пожалуйста, иди к нему! Самый дальний стол. Только он там не один, но ничего. Чем больше, тем лучше! Дерзай! Только не забывай, что тебя дома ждёт Торбин.       Не знаю, что нашло на Кази. Да и на меня. Нас, будто сцепившихся дворовых кошек, которых окатили водой из таза, разняла девочка «веточка вербы».       — Я извиняюсь, но вас зовут, — обратилась она ко мне.       Кази вылетела стрелой из облупли во двор, хлопнув дверью. На улице я успела разглядеть лишь Барка, пускающего кольца табачного дыма. Пусть она подымит, может прояснит свои мысли. А то одна мыльная пена в голове. Может только наседать надо мной. За собой лучше следила.       А у стойки меня ждал тот самый человек с медальоном. Нет, по-моему, это всё-таки волк.       — Чего желаете? — равнодушно спросила я.       — Мне бы поесть чего-нибудь, — он задумчиво глядел на старенький жестяной подсвечник, водя пальцем по его ободу.       Еду мне не дадут, это уже ясно. Кази не поможет, да и не хочу я к ней обращаться. Барк и слова не скажет. Может, Мнишку попросить? Да чего-то не видно его. Опять наверно обжимается с какой-нибудь официанткой на втором этаже.       В зале я выискивала девочку-вербочку, но её пламенная грива не мелькала средь толпы. Я закусила губу, а сама вижу, как он исподлобья смотрит на меня.       — Его ищешь?       Я не ответила, лишь невзначай скользнула взглядом по нему. Где же ты, огненная верба?       И, о чудо, я заметила её! Её пёстрое платье, её рыжий волос. Она направлялась на кухню, но у стойки я её перехватила. Ловко взяла под худенький локоток и отвела чуть поодаль.       — Извини, но мне нужна помощь. Не могла бы ты заказ с кухни взять? Мясо посочнее, пожирнее, похлебку погуще, — мне было неудобно просить её, но ничего не поделаешь. Кто ж виноват, что застеночных так не любят?       Она готовно кивнула, легко улыбнулась и зашелестела платьем в сторону кухни.       — Скоро будет всё готово. Что-нибудь ещё?       Я вернулась за стойку. Компанию седоволосому составил местный пьяница в грязной суконной шапчонке. Ну такому можно и разбавленного налить. Всё, как и учили, только деньги вперед. Пьяница звякнул монетами и тут же попросил пиво для своего «хорошего товарища», закидывая руку на плечи седовласцу. Тот взглянул на него так, что пьяненький сразу всё понял и решил отчалить, при этом оставив своё драгоценное пиво. Какая потеря. Эх, да ладно. Заплатил и добро.       Он пододвинул к себе кружку, взглянул, и отодвинул.       — Налей-ка и мне светлого реданского. Только неразбавленного.       Я несколько удивилась. Как узнал? По цвету, по запаху, по пене, которой нет? Нам сказали, чтобы мы, по мере возможностей, наливали разбавленного, а узнай кто, что я чистое пиво налила, мне ж взбучку устроят! Эх, ладно. Пан или пропал. Такого, похоже, не обманешь.       Кружка с янтарным, пенящимся пивом стояла перед ним. Он отхлебнул один глоток, будто на пробу, но после, почти залпом, осушил половину кружки, небрежно оттерев рот рукавом куртки. Тут Вербочка подошла с подносом, полным еды, и прошептала мне на ухо заданную Курицей цену, виновато глядя на меня. Эх, Курица, всё тебе мало. Пиво разбавляет, за еду сверху накидывает. Куда деньги идут? А вот хрен это и знает.       45 марок. Ну, значит, по схеме Каи, округляем 50.       — Не 50, а 45, — сказал он с улыбкой, допивая пиво. — Обманывать нехорошо.       Что? Да как? Откуда? Как услышал? Я сама кое-как услышала цену за таким шумом, а он... Вербочка же самым тихим шёпотом сказала! И что теперь: сказать, что ему послышалось или я, глупая, цифр не знаю?       Я недоверчиво покосилась на него.       — Я не обманываю.       — А что ты делаешь?       — Делаю свою работу.       Он усмехнулся и встал.       — Ну 45, так 45.       — Я могу отнести к вам за стол...       Он глянул в дальний угол и сказал:       — Боюсь, нам с тобой там места вряд ли найдутся.       И понятно почему. За тем столом, что в дальнем углу, за которым сидел Ганс, потчевали городские, «стенные» красавицы, да и наши официантки. Тот одаривал каждую из них своими улыбками, взглядами, расточал комплименты направо да налево. Те якобы скромно посмеивались, всё плотнее прижимаясь к нему. Те, которым не посчастливилось оказаться в его объятиях, ненароком припускали вороты платьев, вываливая всё на его обозрение. Как у него ещё глаза не разбежались и не скосились?       — Не ревнуй только, — усмехнулся он.       — Пф, было б кого, — фыркнула я, принявшись вытирать опустошенную им кружку.       Оставив меня, он направился к своему товарищу. Поставив кружку на полочку под стойкой к остальным, я принялась смахивать крохи и капли со столешницы. И только сейчас я поняла, что за весь вечер я не вспомнила ни Флоина, ни мать с братом. Из головы вылетело, будто ничего и не случилось. Словно повторяется вчерашний день. Ещё немного и закончится рабочая смена и мы вновь пойдём с Барком в застенки, и снова он легко подхватит меня на руки, перенося через вонючку-лужу, обнимет меня по старой привычке на прощание. Все мои будни сливались воедино. Лишь редкие приезды дядюшки «скрашивали» меня и мои дни.       От мыслей меня оторвало то, что кто-то легко потянул меня за рукав. На груди, в свете бесчисленных свечей сверкнул медальон. Видимо, серьёзно, не нашлось места.       Он кивнул в дальний угол. Раздался свист. Я пробежалась взглядом по таверне, в надежде найти хоть одну свободную девочку, но увы. Я пододвинула седовласцу его поднос с едой, тот звякнул монетами, которые тут же отправились в пузатый кожаный кошель, покоящийся на одной из внутренних полок стойки. И ничего не оставалось, как плестись на чей-то зов. А свистел Ганс. Весёлый, улыбающийся, разгорячённый. Его дамы мало чем отличались. Вздохнув, я направилась к ним. Единственное, что немного, но радовало, было лицезрение того, как утекает зарплата официанток, капля за каплей. Злорадство – не есть хорошо, но не одной же мне работать. Я вообще не должна покидать стойки. Да я вообще не должна была сегодня выходить! Чёрт бы побрал да выдрал этого Флоина!       Дверь таверны распахнулась и вовнутрь ворвался сумрачный прохладный ветер, разряжая душный горячий воздух. В «Бокал» вошла группа мужчин, человек этак пять-семь. И все разнородные: высокие и низкие, тощие и тучные, волосатые и лысые. Лишь двоих я узнала в этой толпе.       Называется, помянула лихо...       Флоин и его напарник, который хотел завладеть мной на кухне в тот злосчастный день. Два моих детских кошмара, от которых я с криками и слезами просыпалась ночами и не могла уснуть до самого утра, боясь, что они вернутся. И сейчас они оба стояли передо мной.       Я начала пятиться назад, не отрывая от них глаз. Душа мгновенно ушла в пятки. Сердце неприятно подпрыгнуло и ударилось об грудную клетку. А в горле встал такой ком, что ни проглотить, ни выплюнуть. Сука, ну почему ты так любишь тянуть время?! Почему ты появляешься тогда, когда о тебе забыли?!       Флоин осматривал залу со свойственным ему прищуром, скользнул взглядом по мне и, как будто упустив что-то важное, быстро вернулся. Глаза злые, а лицо медленно расплывалось в натянутой, «доброй» улыбке. Неспешно осматривал меня, будто сытый паук мушку, раздумывая, куда бы засадить свои хищные клыки.       — Рианнон, — фальшиво проворковал он, — а почему ты здесь? Почему не дома? Я надеялся тебя там встретить, как и всех, но там никого нет. Всё заперто. Разве так нужно встречать дядюшку?       Кто-то из его ребят противно гоготнул. Жополизы сраные.       Его взгляд буравил меня, заставляя страх и злобу всё быстрее противно растекаться во мне. Он сделал широкий шаг ко мне.       — Я тебя ещё раз спрашиваю. Разве так нужно встречать дядюшку? — Голос резко изменился; был настолько твёрд, что он, будто лезвие, резал слух. Некоторые посетители затихли и обратили на нас внимание.       Он сделал ещё один шаг, я рефлекторно попятилась назад.       — Стой на месте, — яростно прошипел он.       Больших сил ему стоило удерживать свой гнев в себе. Уже было заметно, как слегка дергался левый глаз, как подрагивали сжатые в тяжёлые кулаки побелевшие ладони. Если я сейчас где-то оступлюсь, эти кулаки обрушатся на меня.       — Какой сегодня день? — прохрипел он, подойдя ко мне вплотную. От него несло пылью, солью, кровью. Чувствую, как вперились в меня его сизые очи. А я даже и смелости не имею прямо держать его взгляд. Лишь пришибленно уставилась в пол, на носы его чёрных сапог. Потому что знаю – если отважусь посмотреть ему в глаза, то поплачусь за это.       — 25 октября, 13 дней до прихода Саовины. — Быстро отчеканила я. Ребята его противно улыбались и потирали руки.       — Милая моя, а поточнее?       А куда ещё точнее? Я непонимающе взглянула на него и мгновенно была пронзена холодом его глаз. И в них ясно читалось, что для моего же блага мне лучше вспомнить. Но чего он хочет? Мне неведомо. Боги, прошу, не дайте мне оступиться!       Но богам, похоже, было плевать. На ум ничего не шло.       Он провел рукой по моим волосам и крепко схватил косу за самый конец, медленно накручивая на кулак. Я следила, как добавляются всё новые плетеные витки на его ладони. И так медленно всё. Внутри меня всё сжималось. Он растягивал слова, действия, что ещё больше наводило страху. А ему это нравилось.       — Ну как же ты забыла, моя милая? Сегодня же последний срок...       Нет. Нет! Нет! Ты врёшь! Лжёшь! Подлец! Урод! Ты дал последний срок на февраль!       — Но ведь последний срок...       Он сильно и резко дёрнул за косу так, что я невольно сжала зубы. Это привлекло ещё больше внимания.       — Ты забыла, что я от тебя такого не должен слышать? — процедил он, больно потянув за волосы, но тут же смягчился. — Милая, ты стала какой-то забывчивой. Может мне освежить твою память? — Глаза его злобно сверкнули.       Я торопливо покачала головой. Ещё больше людей замолкло и обратило на нас внимания. Людские голоса стихали и теперь было слышно лишь одинокое звонкое пиликание музыкальных инструментов.       Не знаю, что меня сейчас более наполняет: страх, злоба или стыд? Моё имя и прошлое итак уже являются неотъемлемой частью кухонных и «застеночных» разговоров, так ещё и не хватало, чтобы обо мне судачили «стены».       — Ох, люблю твои глаза. Единственное, что ты унаследовала от родного отца. Красивые, чёрт бы меня подрал. Да, последний срок, моя милая, — повторил Флоин, склонив голову набок, заглядывая в мои глаза. — Но вот только ни тебя, ни денег я до сих пор не вижу.       — Деньги готовились к февралю, к тому сроку, который ты сам назначил, — он вопросительно дёрнул бровью, намотав мою косу к корню, давая шанс исправить ошибку, — вы... вы сами назначили.       — А срок бы и остался назначенным на февраль, если бы Барвлин, ебись он конём, не взял у меня ещё, сказав, что вернёт как раз к этому месяцу. Я спросил его ещё про старый долг, и знаешь, что он мне ответил?       Меня бросило в дрожь. Как Барвлин посмел взять деньги вновь, и при этом ничего не сказав матери?! Земля плавно уходила из-под ног, а мы всё ниже и ниже опускались в эту долговую дыру.       — Он ответил, — спокойно продолжил Флоин, — что я могу забирать девчонку и упёрдывать с ней ко всем чертям собачьим. Мне надо говорить тебе, что он был трезвым и в полном здравии?       Дзинь! Внутри меня обрывались последние нити надежды. Меня продали. Флоин ещё что-то говорил, но я уже не слушала. Ещё бы четыре месяца и смогла бы откупиться от него, со всеми процентами и без. Мы, с мамой и Киаром, более-менее смогли бы зажить спокойно, не пугаясь каких-то кроличьих лап на сраных ниточках. И всё рухнуло в одночасье.       — Теперь ты понимаешь, дорогая? — доносилось откуда-то издалека. — Теперь ты моя. Моя вещь. И ни твоя мамочка, ни твой добродушный великан Барк уже не смогут уберечь тебя. Твоя шлюха-мать мне теперь и слова поперёк не вставит. А ты и подавно.       За его спиной выстроились его немытые ребята, противно улыбаясь.       — А если и удумаешь что-то вякнуть, то я твой ротик зашью, — он провёл большим пальцем по моим губам. Хотелось брезгливо оттолкнуться от него, — и распорю его лишь тогда, когда он мне понадобится. А если ты будешь себя плохо вести, то твой дырявый ротик будет использоваться не только мной. Да, мальчики? — те похотливо усмехнулись.       — Боюсь, что ты сможешь воспользоваться лишь ртами своих друзей.       Все смотрели мне куда-то за спину.       — Если у тебя, конечно, имеется, что класть им в рот.       Ой-ей. А вот это он зря сказал.       В зале воцарилась тишина, изредка нарушаемая чей-то отрыжкой, сморканием, звяканьем посуды. Нет, сегодня слишком насыщенный день. Слишком много всего произошло. Как будто грозовая туча нависла надо мной и будет висеть до тех пор, пока её яркие молнии не превратят меня в безвольную кучку пепла, которую можно будет сгрести в мешочек и отдать Флоину.       — Смотрите-ка, приблуда решила помочь отверженцу общества! — прохрипел кто-то из ребят.       Флоин круто развернул меня за косу и поставил подле себя, оценивая «приблуду». Его лицо даже не дёрнулось, только рука сильнее сжала косу.       — Да эт не простая приблуда, — прогнусавил светловолосый доходяга, стоящий рядом, делая акцент на «О». — Ммм, зенки кошачьи. А ты не боишься, что тебя здесь, как и твоего предшественника, люд на куски порвёт? Где ж твои мечи, ведьмак? А то ты слишком смелый.       Святая Модрон Фрейя! Я смотрела на него, выпучив глаза. Неужто это тот самый ведьмин, о котором судачили купцы, тот самый, с кем коротал свой путь Торбин?       Ведьмак стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на Флоина из-под нахмуренных бровей. Ничего доброго такой взгляд не сулил. У дядюшки заиграли желваки. И смотрели друг другу в глаза, не отрываясь. Если б взгляд был ощутимым на руку, то, если поднести свечушку на уровень их глаз, фитилек её бы немедля вспыхнул.       Из кухни высунулись любопытные лица стряпок. Тётки перешёптывались и переглядывались между собой.       — Да чо мы, панове, стоим, будто в портки насрали? Нас здесь шестеро, а он, сука, один! Чо мы ему пиздюлёв не навешаем? А ну-ка, посторонились!       Из толпы вышел жилистый некрасивый мужичок в жилете из толстой кожи, на котором виднелись пятна и потертости, надетый на голое тело. Огромные тканевые штаны непонятно как держались на его худом и узком тазу – аж двумя кушаками подпоясанный. Разминал плечи и хрустел пальцами с таким выражением лица, будто перед ним не ведьмак, гроза чудовищ и бестий, а какой-то общипанный петух.       — Ну что, — горе-смельчак сплюнул через плечо, едва не угодив на сапог Флоина, — давай проверим, так же ты смел, как и на словах.       — Дерзай, красавчик, — ведьмак не сменил своей позы.       «Красавчик» обернулся к своим ребятам, усмехнулся, мол, «глядите, совсем страх потерял». Но, как оказалось, это был обманный манёвр – он невесть откуда достал кастет, усеянный тупыми шипами. И, как оказалось, это заметила не только я.       «Красавчик» резко занёс кулак, метя точно в скулу. Ведьмак только сейчас распустил руки. Легко и непринужденно, но в то же время быстро и крепко, он, обхватив ладонью чужой кулак, одним движением развернул «красавчика» к себе спиной. Резкий рывок заломанной руки и вся таверна наполнилась криком. Схватив за шкирку и круто развернув «красавчика», ведьмак отправил того навстречу к близстоящему столу. Послышался едва различимый хруст. Он повалился на спину, жалко поскуливая. Кровь из сломанного носа, вперемешку с соплями, заливала его лицо, выбитая из сустава рука, как тряпка, безвольно и бездвижно покоилась на полу. Многие повскакивали со своих мест, дабы разглядеть получше. Женщины заверещали. Поднялся гомон, ругань. Меж столов и вставших людей, к нам пробирались Кая и Далак.       — Не скули, — холодно пробасил Флоин. — Я тебе ещё потом добавлю. Приказа «высовываться» из-за спины не было.       Ребята, завидев своего друга поверженным, сразу же заскрипели ножнами, вырываясь из-за спины Флоина. Тот охладил их пыл одним лишь движением руки. А тем, чей гонор ярче огня пылал, хватило и ледяного взгляда главаря. Тем не менее никто дальше носа сапога не решился лезть. Мужчины лишь изредка бросали едкие ругательства, надеясь раззадорить ведьмина. Лицо ведьмака, вновь скрестившего руки на груди, и не дрогнуло, так и осталось хмурым.       Тут подскочила Курица и, вереща, требовала всех нас немедля покинуть таверну, иначе она позовет стражу. Флоин равнодушно глядел на горлопанящую раскрасневшуюся толстую женщину, даже несколько раз вежливо просил успокоиться, но, хо-хо, это ж Кая! Хрен там её успокоишь! Та тыкала пальцем в его грудь, брызгала слюной. Огромная грудь её ходила ходуном от частых рукоплесканий.       Чёрт, успокоил... Ну как успокоил: отвесил хорошую, через чур сильную пощёчину. Я от неожиданности вздрогнула. Кая с грохотом свалилась на пол, лицом вниз. Женщины ещё громче заверещали. Далак, увидя свою сестру, валяющуюся на грязном полу без движения, вспылил, но, от вида вооруженных людей, быстро ретировался. Лишь с мольбой в голосе, просил покинуть таверну и оставить всех в покое. Флоин едва кивнул ведьмаку в сторону двери. Тот ответил кивком.       Всё происходящее было чем-то нереальным, немыслимым, невероятным. Стоит ли говорить, что мне теперь закрыта дорога в «Рубиновый Бокал»? Стоит ли говорить, что это происшествие будут мусолить ещё недели две, а то и более, и что всё это время я буду сидеть в четырёх стенах? Ещё неизвестно, как сложится моя дальнейшая жизнь. Где окажусь я? Будут ли у меня стены? Буду ли я жива?       Флоин вышел первым и тащил меня как собачонку на поводке, держа за косу. У низенького заборчика стояли привязанные кони, а рядом с ними остальные члены банды. На улице густился полуночный сумрак, ветер трепал одежды и волосы. Небо было затянуто плотными фиолетово-серыми тучами. Сегодня всё было против меня. Даже природа не желала быть свидетельницей сего представления.       — А вот и тот самый хвалёный ведьмак, о котором мне сегодня рассказывали. Видимо, нашёл того, кого искал? Зачем тебе эта девчонка? — Флоин остановился в центре широкой площади, лежащей у таверны, и медленно повернулся к ведьмаку лицом. Меня же он резко развернул, что я едва смогла устоять на ногах. Его люди встали полукольцом за спиной ведьмака. Я не поняла. Он искал меня?! Ведьмак оглянулся на них. Прикидывал пути отхода?       — Бить женщину было необязательно, — сказал ведьмак, сделав вид, что не услышал вопроса.       — Тебе приятно, когда плюются в лицо? — спокойно спросил Флоин.       — Не очень.       — Теперь ты понимаешь меня.       Ведьмак проскользнул по мне взглядом.       — А ещё совсем необязательно таскать её за волосы.       — Какая-то странная забота за абсолютно «левого» тебе человека. Записался в рыцари, а, ведьмак? Но ты не беспокойся о ней, — Флоин, ухмыльнувшись, прижал меня к себе. Актёр хренов. — Я её сразу же отпущу, как только ты дашь ответ на мой вопрос. Но, честно говоря, я ещё немного подумаю. Просто ты совсем не знаешь, на что способен этот, на вид милый, котёнок. Да, милая? — обращался он уже ко мне.       Он прижал меня к себе ещё сильнее. Хоть одной рукой сделал, но ребра стиснул так, что дышать стало несколько затруднительно.       — Непокорная. Упрямая. Ты ж уже давно должна быть как шёлковая. Нет, даже лучше. Но, нет, чёрт возьми! Нет! Всё никак не удаётся тебя сломать! Зачем гнёшь свою линию, Рианнон? Проверяешь себя или меня? Хм, меня-то недолго проверить. Мне достаточно просто отдать приказ и всё. Конец. Впрочем...       Он оглядел своих ребят.       — Брадан, Калваг, Арвел. А сходите-ка к некой Грасе, к которой Леонор за молоком пошла. Найдите её. Хоть из-под земли достаньте, но найдите.       Трое названных: лысый, губастый и крепыш, двинулись в сторону лошадей. Кони переминались с ноги на ногу, устало фыркая.       — А чего делать, когда найдем её? — спросил лысый.       Тётя Грася, молоко, «из-под земли», не иначе как подвал. Всё знал. Всё. Я словно взяла в руки книгу и сразу же перелистнула на середину, забыв про начало: не понимаю, что происходит, вокруг творилось какое-то безумство, истинное значение которого известно лишь окружающим. Ещё этот невесть откуда взявшийся ведьмак, который решил встать за меня. Что им движет? Серьёзно, какое ему дело до меня? Человек, которого поначалу посчитала мнимым другом и спасителем, в любую секунду может стать врагом!       — Что душе угодно, — ответил Флоин после недолгого раздумья, — только два условия: мальчишку не трогать и чтоб баба осталась жива и в сознании.       Все трое противно улыбнулись, вскочили на коней и погнали их трусцой. Флоин проводил их взглядом.       — Так зачем тебе девчонка?       — Это не твоё дело.       — Хм, как раз-таки наоборот. Всё, что касается её, отныне касается и меня.       Чувствую, как капля по капле набиралась моя чаша тягучей обиды, кипящей ненависти и злобы к этому человеку. Каждое слово, каждое его прикосновение вызывало отвращение и вспышки злобы, сжимая челюсти, как тиски.       — По ней видно, что она не из бедных сословий, значит, вполне имеет себе права, в том числе и на свободу. На Севере не приветствуется открытая продажа людей небедного слоя общества, да и Стобницы не такой большой город, где могла бы вестись подпольная деятельность, а без письменного подтверждения и заверения у тебя на неё столько же прав, сколько и у меня.       — Плохо ты знаешь эти Стобницы. Ты либо идеалист, либо глупец, ведьмак. Но, глядя на тебя, напрашивается только первое. А в таком мире и в сложившейся в нём ситуации, идеалистов постигает лишь одна участь, которая, я думаю, тебе известна. Что же нужно идеалисту-ведьмаку от деревенской девчонки, которой ты по глупой ошибке приписал имущее сословие?       — Ну, во-первых, я не идеалист, а реалист. Во-вторых, это не ошибка – я знаю, о чём говорю. А, в-третьих...       — Ах, сука! Где этот мутант ебаный?       Все обратили взор на таверну. Там, приосанившись к деревянному косяку парадной двери, стоял «красавчик», прикрывая лицо тряпкой. Увидев ведьмака, он отшвырнул тряпку и его грязное лицо скривилось в злой гримасе. Выхватив палицу, «красавчик» перемахнул через лестницу и ринулся на своего обидчика, замахнувшись ею над своей головой. А вот отпустить её на чужую голову ему не удалось. Весь его запал был снят ударом тыльной стороны кулака, облачённого в добротную кожу с острыми набойками. «Красавчик» рухнул без сознания.       — Э, ты чего творишь? — напугался кто-то.       — А, в-третьих, это не твоё дело, — ведьмак закончил, оттирая руку.       Флоин смотрел на лежащего «красавчика». Устало вздохнул и сказал:       — Эх, надо лучше выбирать людей. Ну как не моё? Ты успел меня оскорбить, подпортить мне человека. И всё ни с того, ни с сего. Ещё ни одному человеку этого я не позволял. Да я с ними и не разговаривал, потому что они не успевали и слова сказать. Неужели это не веская причина объяснения?       Ведьмак молчал. И Флоина не устраивало это.       — Последний раз спрашиваю: зачем тебе девчонка? И ответ «не твоё дело» меня не устроит.       — Ну хоть больше спрашивать не будешь.       Флоин громко втянул воздух, ухмыльнулся. Двумя пальцами он поманил своего напарника и что-то стал шептать ему. Шептались недолго, то и дело, поглядывали на меня. Его напарник ушёл к коням, и малость покопавшись в седельных сумках, вернулся обратно. В его руках была бечева. Флоин разжал кулак, сбросив мою косу, которая кривыми полукольцами легла на грудь. Резко и грубо толкнув меня в руки своего напарника, Флоин, схватив веревку, и, не щадя, крепко стягивал мои руки. Бечёвка больно врезалась в запястья, оставляя красные следы. Любые мои трепыхания в попытках освободится, он пресекал звонкими пощёчинами.       Интересно, как чувствуют себя люди, ждущие своей казни, своей неблагодарной участи? Какие они? Смирившиеся, безразличные, равнодушные к жизни? Тихие, послушные? Но готовые дать деру, если представится такая возможность? Думаю, это удел слабых. Сильные люди будут бороться за свою свободу и жизнь. Неужели я слабая? Та, кто выдерживала все измывательства со стороны дяди, непонимания со стороны матери и непринятие общества? Ну уж нет, Флоин. Я уж лучше сгину в сырой канаве, что в лесах окраин таится, нежели тебе в руки попадусь.       Я не слабая.       Флоин туго затянул узел и заглянул мне в глаза. Что же в них? Довольство самим собой, что он наконец получили то, что так давно желал, или беспокойство за то, что его трофей могут вот-вот отнять? Не знаю, но в них точно подрагивали явные огоньки злобы. Ведьмак его вывел. Флоин хорошо владел оружием, даже очень, но вот хватит ли сил безоружному седовласцу, чтобы совладать с ним?       — Веди. И помни: ты знаешь, что с тобой случится, если ты за ней не углядишь.       Меня, будто тяжёлый мешок, перекинули через плечо и понесли прочь, невзирая на мои жалкие трепыхания. Лязгнули ножны. Ведьмак стоял безоружным. Сказать честно, мне было обидно за него. Ведь он просто вступился за меня, а сейчас на него, с перевесом, идут с топорами и мечами.       Флоин уже не смотрел в мою сторону. А вот надо бы. Жесткие руки его напарника бессовестно загуляли по моим ногам. Пинаться возможности нет – ноги стиснуты в волосатых потных тисках. А бить его по спине бессмысленно – живот и поясницу защищал стальной панцирь, испещрённый темными царапинами.       Флоин сделал широкий шаг навстречу ведьмаку, а тот и бровью не дёрнул. Мужичьё, стоявшее широким полукольцом, начали его сужать, оставляя всё меньше и меньше места. В довесок, присоединились остальные члены ганзы, сторожившие коней. Кто-то поигрывал увесистой палицей, кто-то вычерчивал странные узоры острием меча, кто-то легко рассекал воздух обухом топора. А ведьмак безоружен. Даже жалкого стилета нет.       Они всё дальше удалялись, а мы всё ближе подходили к лошадям. Было страшно, не сколько за себя, сколько за ведьмака. Как никак, а я возлагала на него надежды. Если он не выйдет живым, то и я уж точно не увижу белый свет. Да и вряд ли я бы смогла жить, осознавая, что повинна в чужой смерти. Не знаю, как живут с этим другие. Неужто их не терзают духи прошлого? Даже взять этого остолопа похотливого, на чьём плече я покоюсь. Сколько на его счету? Единицы, десятки?       Без зазрения совести, его руки начали блуждать под подолом «колючки». Нет, это уже верх моего возмущения. Я, что было сил в связанных руках, ударила по панцирю, за что меня сильно тряхнули. Но глуховатый металлический звук привлёк внимание.       Внимание ведьмака.       Он бросил на меня взгляд, и Флоин этим воспользовался. Ведьмак одним прыжком в бок ушёл от широкого удара. Послышался топот ног и лязг металла, но я уже ничего не видела – всё скрылось за спинами разнопородистых лошадей. Но шум стоял такой, что волосы невольно вставали дыбом.       Меня больно бросили наземь. При первой же попытке бегства, меня осадили ударом колена в живот. Дыхание перехватило, не дозволяя сделать вдох. Упокоившись в позе покаявшегося, едва касаясь челом пыльной земли, я пыталась восстановить дыхание, уже не предпринимая никаких попыток бегства. Земля холодная, стужая. Перед глазами мелькали носы его высоких сапог. Приподняв голову, я видела, как он затягивал или поправлял седельные ремни, как изредка поглядывал на меня. Боишься, что сбегу? Ясное дело, что да. Иначе, Флоин тебе таких «пиздюлёв» навешает, аж сам не обрадуешься.       Дыхание восстановилось, но место удара всё ещё болело, да и рвотные позывы едва только отпустили. Недалеко от меня простирается улочка, ведущая до самого моста в «застенки». Та самая, по которой мы каждый вечер возвращались домой вместе с Барком. До неё рукой подать. Лишь встать и, взяв чуть левее, стрелой нестись прочь. Но вот как быстро меня настигнут?       И что делать, когда даже родной дом нельзя назвать обителью спокойствия?       Вид на улочку частично закрыли. Носки сапог. Мой взгляд скользил выше. Высокие голенища, перетянутые тёмным шнуром и заправленные в них несколько свободные штаны. Далее взгляд не позволял увидеть большее.       Схватив за шкирку, он грубо прислонил меня спиной к низкой изгороди, оставив сидеть на холодной земле. Сам же он присел на корточки напротив меня.       Взгляд поймал оставшуюся картинку.       Панцирь, защищающий спину и живот, плотная тёмная рубаха, слегка оттопыренный её ворот. Легковато он одет для такой погоды. И лицо, чьи черты я помню до сих пор из-за кошмаров. Та же жёсткая щетина, скрывающая щёки, те же глубоко посаженные глаза, те же искривлённые в ухмылке тонкие губы, тот же лысый череп, который пересекали старые глубокие рубцы.       — Ну, вот мы и вновь встретились, красавица. Ты скучала по мне? — ухмыльнулся он.       Он гадко улыбался, гладя меня по щеке, по подбородку, по шее, спускаясь всё ниже и ниже. Противно, скверно, омерзительно! Я чувствовала себя какой-то грязной! Хотелось отпрянуть от него, как от шелудивого. Его руке не суждено было коснуться груди. Я же получила сильную пощёчину, отпихнув его назойливую руку.       Оказавшись вновь на его плече, я со злостью саданула его, метя выше панциря, но удар пришёлся слабым. Скинув меня на снаряженную спину коня, мне в тот час пришёлся такой же удар, который был куда сильнее моего. Теперь саднили не только щеки, по которым бежали слёзы, наполненные жгучей обидой.       Он взобрался в седло, от чего конь слегка прогнул спину под такой тяжестью. Дернув поводы, он легко развернул коня и пошёл прочь, отдаляясь от «Рубинового Бокала» и улочки отступления. В глазах мелькала мощённая булыжником дорога, в нос закрадывался конский запах. Конь шёл не спеша, всадник держал одной рукой повод. Другая же покоилась на моей спине, изредка перемещаясь то выше, то ниже. Меня, как тряпку на ветру, мотало в разные стороны. В живот больно упиралась торчащая лука седла, к голове и рукам приливала кровь. Руки подпухли, и связывающая их бечева ещё больнее врезалась в кожу.       Заложница чужих интересов, ошибок и желаний.       Коса тёмным вервием ластилась об пыльный сапог, постоянно за что-то цепляясь. А вот за что она цеплялась...       Кинжал, приточённый к седлу.       Удача или простое стечение обстоятельств?       Первая мысль, мелькнувшая в голове, была освобождением от стягивающих пут. Вторую же я быстро выбросила из головы:       «Вонзи в него! Пусть почувствует то же, что и ты! Вонзи!»       «Нет, это безумие. Это опасно!»       «Вонзи!»       Рука всё так же блуждала по моей спине. Он пришпорил коня.       Здравый смысл бился с отчаянием.       «Будь, что будет. Моя дальнейшая судьба, похоже, давно предрешена».       Без резких движений, я потянулась к ножнам.       Внутри была агония. Рассудок бился, кричал.       Но он проигрывал.       И, судя по всему, проиграет.       Тихо лязгнула заточенная кромка лезвия. Рукоять, отороченная кожей, холодила ладони. Он весь искрился слабыми отблесками ночного света улиц.       Рассудок проиграл.       Окончательно.       Кинжал легко вошёл по самую рукоять в его бедро. Крик огласил тёмную улицу. Вороньё встрепенулось с крыш высоких домов. Конь заржал, встал на дыбы от резкого звука, сбрасывая и меня, и его. Я больно ударилась спиной и локтями. Он же с рёвом пытался вытащить стилет из истекающей кровью ноги.       «БЕГИ!»       Я ринулась бежать. Куда бегу – не знаю: улицы мне незнакомы. Лишь бы подальше от него.       Не оборачиваясь.       Не жалея сил и ног.       Только беги.       Крик, наполненный злобой и негодованием, вновь огласил улицу, нарушая безмолвие:       — Стой, сука!