настала пора возвращаться домой

Тот неловкий момент, когда все олдскульные книги про будущее, антиутопии и дарковые мотивы оказались чистой правдой. Если бы в далёком 2018 спросили у человека, а представляет ли он себе мир, в котором почти нет пресной воды? Солнечный свет теперь не свет вовсе, а ничем не прикрытый ультрафиолет? Что растения обитают только в специальных зонах городов под куполами? Что теперь ты даже не можешь принять горячую ванну — вся система очистки тела состоит из сложного геля, пожирающего жир и грязь с кожи и волос? Человек из 2018, Юнги уверен, сказал бы: да легко! Но дело в том, что представить такое пусть и возможно. А вот осознать в полной мере всю прелесть 3002 года можно только пожив в нём. — Намджуна-а! — Юнги орёт во весь голос, и эхо отскакивает от стен лаборатории. Он лежит под огромным шкафом: в одной руке отвёртка, в другой измерительный прибор, фонарь в зубах, а напарник куда-то проебался ровно в тот момент, когда Юнги нужна помощь приподнять эту гигантскую, тяжеленную тварь. — Намджун, блять! Ответа не следует, и Юнги, выплюнув фонарик, цокает, прикрывает глаза удрученно. — Алекса, где Намджун? Юнги уже даже не обращает внимание на лёгкую вибрацию в голове, на едва ощутимое тепло в виске, на что-то, что вклинивается в его мыслительный процесс. Его что-то — виртуальный помощник, интегрированный в нервную систему, отзывчиво показывающий, что Юнги бы стоило поспать, поесть и, наверное, наконец-то озадачиться вопросом личной жизни. Но всё, что делает Юнги, это тратит свою молодость на Намджуна и их гениальную идею получить грант, разработав машину для перемещения во времени. Вам кажется, это просто? Ха. Да чтоб вас. Юнги двадцать два, у него пара докторских, и пришлось закончить университет не к семнадцати, а пятнадцати годам, подгоняемым идеей лучшего друга. Единственного друга, если задуматься; и единственного, кого Юнги с открытым сердцем готов был назвать умнее, чем он сам. — Намджун находится на пересечении тридцать четвертой и сороковой улицы. Позвонить ему? — Алекса отвечает сразу в ухо, внутренняя составляющая которого тоже искусственная. Да что нынче в мире вообще натуральное? — Что он там делает? — в отличие от своей подружки, Юнги разговаривает вслух. Денег у него на прошивку всей нервной системы для помощника нет; а вот бомжарский микрофон прямо на кадык под кожу — да пожалуйста. — Намджун оставил сообщение, что придет через полчаса. Он вышел в продуктовый магазин и обменяться чертежами с Хвасой. Ты совсем не справляешься с работой? Может, всё-таки позвонить? — Забей. Как проходит закачка языков? Они с Намджуном настроены очень оптимистично и, наверное, зря. Этот мир уже ничего не спасёт, даже два гениальных корейских мозга при участии целой пачки других корейцев, китайцев и того, что осталось после смешения кровей от японцев. Машина для перемещения во времени — далеко не панацея: все расчёты, произведенные под тонну энергетиков, показали недвусмысленно, что изменить время невозможно. 3002 год так и останется блеклым, серым, годным на то, чтобы человечество продолжало постепенно вымирать. Юнги это не расстраивает, как не огорчает и никого уже здесь. Весь мир — помойка, люди его засрали, и все привыкли жить так, как живётся, потому что никто не знает, как было до этого. В планы команды Мин и Ким входит не вернуть абстрактный рай на Землю, но сделать кое-что довольно конкретное. Они не смогут изменить время, как бы не пытались. Но может быть у них получится собрать образцы, и, вернувшись, они станут местными героями. Им дадут личный вагон в электричке между городами, отвалят кредитов, подгонят лучшие модификации для тела, всё, о чем только и может мечтать современный человек. И приятным бонусом сверху — появление растительности, чистой воды, восстановление баланса, и имя, на все следующие века вписанное в учебники. Юнги эгоистично живет ради славы и плюшек — а кто нет? И, когда он подкручивает болт, вылетевший из-за попытки переместить крысу в прошлое и вернуть обратно, Юнги надеется, что его слава и плюшки не будут стоить так же дорого, как для крысы. Вернулся один только хвост. Ну, всё лучше, чем ничего, а машина отметила, что сейчас она где-то бегает в далёком 2189. — Почти закончена. Хочешь распаковать пакет? — Давай во вторую ячейку пассивной памяти. Сколько там процентов заполнено? — Сорок шесть. После распаковки языков будет восемьдесят девять. Уже две ячейки заполнены. Хочешь заказать новые? — Ага, и доплатить за апгрейд. — Я же закажу, если ты продолжишь издеваться надо мной. — С каких пор ты такая дерзкая, Алекса? — С момента моей настройки. Я тебе говорю, нужны новые ячейки памяти. Ты стареешь. Юнги прыскает в локоть, утираясь им: от сосредоточенного рассматривания микросхемы у него аж пот проступил над губой. Он выкатывается из-под машины, бросает отвёртку и фонарик на пол, и, под движение памяти в голове, лёгкий дискомфорт закачки базовых устаревших языков и диалектов, направляется к столу за газировкой. Вообще-то, починкой после крысы должен был заниматься Намджун, но как-то так получилось, что последнее время он проводит куда больше времени с Хвасой, чем в лаборатории, и хорошо, что его подружка тоже инженер, иначе Юнги бы закатил глаза тихо-молча и, конечно же, никогда перед лицом Хвасы. Он ещё жить хочет, а эти дамочки — сумасшедшие. Последний раз, когда он проходил мимо компании таких ночью, они свистели ему в спину так долго, что желание видеть их отпало ещё лет так на пять. Никто уже и не помнит, как женщины с мужчинами поменялись социальными ролями, когда стали ростом выше и в плечах шире, и массивнее, чтобы быть способными выносить ребёнка в таких экологических условиях. Юнги, попивая газировку с кофеином, искоса посматривает на себя в огромное зеркало: тощие ноги, тощие руки, огромные ладони и венозные предплечья инженера, стилизованная под сталь пластина в виске — писк моды и отметка о наличии вшитого в голову помощника, и волосы салатовые, срок годности которых подходит к концу — пара месяцев для этих капсул, вколотых под кожу — не больше. Ещё бы не был измазан в машинном масле, и вообще красавчик. Юнги со стуком ставит бутылку обратно на стол, издалека смотря на своё творение. На их с Намджуном творение, конечно, и Юнги даже не будет драться за место отца — согласен и на роль мамочки для машины, которая работает, но работает непонятно как, багов больше, чем отвергнутых любовников. Крыса отправилась во время, когда всё начало становиться хуже, и вот попасть бы прямо в тот год — почти идеальная настройка координат, только каждый раз что-то не так, и вылетает то одно, то другое. Они где-то просчитались, в чертежах ли, в расчётах ли, недостаточно ли качественные компоненты. Юнги задумчиво рассматривает машину, словно картину, но та не даёт ему ответа, и творческий порыв смазывается под незнанием, что же с ней, блин, не так. Юнги решает отвлечься на гелевую ванну сразу после того, как исправит ещё один косяк, на этот раз даже созданный не по вине Намджуна, а им самим. Магнитное напряжение в некоторых узлах выше нужного, и возможно именно это привело к расщеплению крысы, а может, она просто сдвинулась с точки, скачок во времени вывел её из медикаментозного паралича, и она рванула на улицы того времени, а так как не случилось крысиного апокалипсиса, теория подтверждается — ничто не изменит время, даже самый незначительный дисбаланс сил. Те, кто умер, навсегда останутся мертвы; события не переписать, и, вспоминая своего однокурсника по теории квантовой гравитации, Юнги даже хочет найти и написать ему, какая он тупая задница, предполагающая, что перемещение телефона в прошлое приведёт к восстанию нацизма и победе Гитлера. — Алекса, запусти набор геля, — задумчиво говорит он, снимая пояс с инструментами, оставаясь в тунике до середины бёдер и в шортах, едва выглядывающих из-под ткани верхней одежды. — Запах? — Лавандовый? — Почти кончился. Я закажу ещё. И что бы Юнги делал без помощника? Как вообще люди жили без этого раньше? Он слышит, как в ванной происходит какое-то шевеление, и оглядывает хаос вокруг себя. Они с Намджуном живут вместе уже несколько лет, обратив одну из комнат старого дома с высокими потолками в лабораторию. У них из соседей сидящие на синтезированных вручную наркотиках крысы, ну и пара славных людей, которые всегда игнорируют шум в обмен на бутылку пива и знание, что однажды Юнги и Намджун принесут этому дому славу. А пока никто не должен знать, что пробные эксперименты прошли удачно. Юнги заходит внутрь машины и снимает боковую панель. Осматривая провода, он перебирает их пальцами нежно, как не перебирал волосы последнего своего парня, бросившего его, потому что Юнги женат на науке. А кто сейчас, простите, не женат на ней? Даже самый идиот проходит весь базовый курс технических предметов и естественно-научных — тем более, а курс экологии обязателен с первого класса, как будто в этом есть смысл. Как будто что-то можно исправить пониманием людей, насколько всё плохо. Больше нет образцов старого мира, не из чего воспроизводить, и даже если переселить всех людей в колонии на других планетах, Земля не восстановится. Она просто продолжит гореть, пока не иссохнет. Нахмурившись, Юнги хватает пальцами два провода, которые подключены неправильно. Видимо, Намджун тут копался. Он переподключает их, вибрация разносится по основанию, и Юнги удовлетворённо хмыкает; им нужно взять отпуск, потому что если Намджун косячит — то это всё, это провал. А это что такое? Юнги щурится, приподнимается на носки и заглядывает вверх. — Алекса, подсвети. Алекса увеличивает его зрачок, делает всё ярче, слегка кислотным и ограниченным на двадцать секунд, иначе можно повредить глаз или мозг. Юнги тычет в плату, на которой… Отошел чипсет? Он тычет в него ещё раз — плата слегка ударяет его током. Да что за говно, пидорская ты техника? Зрение становится тусклым обратно, и Юнги наугад со всей силы втыкает палец в плату. И в эту же секунду его отшвыривает назад. Здесь нет «всё как в замедленной съемке», здесь нет «и вот, он открыл глаза, глядя на солнечный свет…». Юнги трясёт, и он не понимает, где находится. Очертания машины плывут и вибрируют, и нагрузка на мозг такая, что Юнги стекает по стеночке, хватается за голову, и в момент, когда давление настигает пика, воет. Его голос резонирует и поглощается волнами, он сам будто расщепляется и собирается заново, он преодолевает скорость света, зажатым в магнитных волнах, выбивающих из него фотоны, молекулы, атомы содрогаются в панике. Юнги жмурится и орет ещё громче от оглушительного шипения Алексы в ухе — то глохнет моментально, и абсолютная тишина сопровождается отвратительным светопреставлением. Оно прекращается так же резко, как началось. И вокруг больше нет металла машины. Только… Лес. Обосраться. Можно. Юнги, вылупившись поплывшим взглядом слезящихся глаз, сидя на земле, смотрит в чистое, голубое небо. Облака плывут по нему, белым лижут синее, ласкаются друг с другом, и солнечный свет такой… Мягкий? Нежный? Что Юнги выдыхает и вдыхает слабо, неверяще, что вообще может дышать. Кислород ударяет его по мозгам моментально, и он ноет, откидывается, думая — упадёт, но лопатки врезаются во что-то, и Юнги оборачивается, едва двигаясь, и видит за собой дерево. Макушка зелёного гиганта устремлена прямо ввысь, оно выше Юнги на сотни метров, оно кажется необъятным, совершенно невообразимым. И Юнги, вместо того, чтобы взвыть или заорать от радости, просто сидит и пытается отдышаться воздухом, который жжётся в лёгких. Он просто сидит и. И чувствует себя крысой. Только все его конечности на месте. Охуеть… Просто… Охуеть. — Алекса?... — Юнги наугад спрашивает, зовёт помощника, не отрывая глаз от голубизны неба и зелени вековых елей. — Н/т св/з/, — она шуршит, и Юнги морщится. Чёрт. Алексу, похоже, выбило. — Алекса, перезагружайся. Тишина повисает, и Юнги впервые в жизни остается совершенно один. Сидя на земле, влажной и прохладной, он опускает ладонь к траве, и та щекочет его кожу, она гладит его, но что ужаснее, что шокирует его сильнее — она настоящая. Здесь всё настоящее. Деревья, воздух, грунт и небо, оно такое ясное, каким его Юнги никогда не видел, даже в детстве, да даже его родители такое не застали, а он может смотреть на него и не слепнуть, он может… Он может увидеть то, каким всё было раньше. Машина сработала, она, чёрт, работает! И Юнги знал это, но не думал, что проверит её на себе и вот так, — и зачем он, чувак с двумя докторскими, тыкал в плату вместо того, чтобы снять её и сделать всё правильно, по регламенту? А может как раз дело в том, что нужно было делать всё как попало, чтобы сработало? Юнги улыбается, несмотря на то, что его органы слегка перемешались друг с другом и голова кружится. Потому что он влюбляется в то, что видит. Судя по настройкам, этот год находится в районе между 2100 и 2150 — никогда не угадаешь, куда выкинет. Неужели меньше, чем тысячу лет назад, всё было таким зеленым? Таким чистым? Юнги представляет, как сломается психика Намджуна, когда он ему это расскажет. А пока — пока Намджун не вернулся в лабораторию и не обнаружил, что Юнги застрял во времени — Юнги должен по-быстрому собрать всё, что можно, не сдвигаясь с места. Блять. У него же даже нет нормальных карманов! Юнги, спотыкаясь о собственные ноги, держась за дерево, поднимается и начинает агрессивно скрести кору, рвать иголки, подбирать кусочки земли и запихивать их себе в шорты. Божечки; их, конечно, придется выкинуть, а они ему так нравятся, но это стоит того, чтобы вернуться в свой мир с образцами местной флоры. Главное… Не нарваться на фауну. Кто знает, какие саблезубые тигры обитали в 2100-ых годах? Это же эпоха… Телефонов с сенсорным экраном? Полного отсутствия голограмм в бытовухе? Никакой толковой переработки мусора по всему миру? Юнги не отличается особой смелостью: он бы никогда не пошёл на встречу с незнакомой женщиной, никогда бы не сел к ней в машину. Даже виртуальная реальность для него иногда слишком; знакомые, которых он не мог назвать друзьями, играли в DayZ VR, выживали посреди зомби-апокалипсиса, а он при первой попытке заорал так громко, что игра из соображений безопасности выкинула его из симуляции. Поэтому, когда его карманы оказываются набиты всяким дерьмом из этого времени, он резко разворачивается спиной к дереву, прижимается, чтобы видеть максимум перед собой, и не может налюбоваться — ему бы пройтись по этому… Лесу? Чтобы посмотреть, просто посмотреть, как бы банально это не звучало. Но Намджун уже должен подойти домой, уже должен заметить и нажать на кнопку возвращения, вернуть от Юнги желательно не одну задницу, а его всего, целиком. Только Намджун не торопится, а перед Юнги, расслабленно навалившимся на ствол хвойного дерева, рисуются… Две лошади? А два аборигена на них? Капец, неужели этот век настолько древний, что тут всё ещё устраивают конные прогулки? Аборигены смотрят на Юнги крайне удивлёнными глазами, а Юнги, в отличие от них, смотрит на них, иронично приподняв брови. — Чего вылупились, парни? Эти парни, в отличие от него, парни совершенно очевидно. Черты лица жёстче, волосы тёмные, в плечах шире, только тело не массивное, а крепкое и гибкое на вид, одетое… В какую-то жесть, которую Юнги бы никогда не нацепил. На его ногах салатовые кеды под цвет волос, а на ногах сидящих на лошадях — высокие сапоги; практичное решение, наверное, если они бродят по лесам. Они смотрят на него опасливо, один шарахается и дергает коня за поводья, отчего тот подскакивает на задних копытах и делает неловкий шаг назад. Юнги закатывает глаза. Мда, как невежливо. Но что ожидать от людей из древности? Хотя, меньше, чем за тысячу лет, даже язык не то чтобы сильно изменился. — Тоэ точ акоет, ябьлт?* У Юнги словно вода в ушах. Неужели Алекса повредила ему ухо? Он мелко качает головой, встряхивая её. — Чего? — спрашивает он, щурясь и подаваясь вперёд. — Просто идите, куда шли, и не мешайтесь. — Точ она естне? Всё, что понимает Юнги, это «она». Кто — она? — Это я, по-вашему, «она»? — он нервно смеётся. — Нет, моё местоимение «он». У вас же уже должны быть в курсе системы социального гендера. Пауза повисает в воздухе, а взгляды не меняются, эти парни только переглядываются друг с другом, и когда один резко кивает, они оба ловко спрыгивают с лошадей. Юнги даже с члена так ловко не слезет, как это делают они, и его пробивает лёгкой волной восхищения перед людьми из прошлого. Так вот оно, наверное, что. Время, когда мужчины могли ещё что-то, кроме как занудствовать и плодить детей по указке своих партнёров. Его восхищение как рукой снимает, когда они делают шаг навстречу и подходят осторожно, будто Юнги болеет какой-то опасной болезнью. Он замирает, вжимается в дерево и вытягивается по струнке. Не то чтобы ему страшно — они выглядят довольно безопасными, но лишний раз вступать в контакт с теми, кого без Алексы даже не понимаешь, не очень прельщает. Поскорее бы Намджун нажал на сраную кнопку. — Я вам сказал, валите куда шли, хватит разглядывать меня, — Юнги бросает с вызовом, не рассчитывая на многое. Вряд ли они его понимают. Так же, как он их. — А чеумпо у неё актие ыёемтрсн ыловсо? — Я кдауот анзю… — Вы считаете, это смешно, обсуждать меня без моего спроса?... — Юнги вмешивается в их диалог, привлекая к себе внимание. Расстояние между ними — вытянутая рука. И когда один из них протягивает её, глаза Юнги, кажется, вывалятся из орбит, покатятся по земле и сразу нахуй. Он перестаёт дышать и не знает, что ему вообще делать. Бить по руке? Да как так — бить? Он драться-то не умеет. А эти двое выглядят достаточно внушительно, чтобы совершенно точно не хотеть вступать с ними в какой-либо конфликт. Намджун! Алло! Прием, 3002 год! Чувак с тёмно-каштановыми касается его волос. — Эй, эй, это уже слишком по-гейски, братан, — тихо, но быстро проговаривает Юнги, слегка ведя головой. — Да, они настоящие, и тебе бы подошёл какой-нибудь рыжий. Доживешь до моего года, и кто-нибудь обязательно превратит твоё гнездо во что-то вразумительное. — А дргув она демавь? — резко спрашивает тот, что зацепил прядь пальцем, оборачиваясь на своего друга. И друг шарахается так, что Юнги хочется заржать в голос. Он бы заржал. Если бы не опустил взгляд на накачанные бедра того, поодаль, и не заметил бы здоровый меч. Никакого эвфемизма. Эта штука реально похожа на ножны. Это что, какие-то любители косплея? Посреди леса и на лошадях? Насколько это адекватно? — Какой сейчас год? — выпаливает Юнги, с отвращением слыша нотки испуга в своём голосе. Его игнорируют. — Ялб, Хосок, ен айпгу еням! — у второго парня, в отличие от первого, высокий голос, и он звучит очень звонко — бьёт прямо по ушам, которые всё ещё не отошли от перемещения. Юнги морщится и хватается за одно ухо, чуть сгибаясь, будто пытаясь удержать боль и не дать ей вырвать из его горла какой-нибудь стрёмный звук. И это, конечно, очень мило, когда его моментально подхватывают под локоть и заглядывают в лицо, но Юнги совершенно не нравится, что его трогают. И всё ещё обращаются как к представителю женского гендера. Бесит слегка. И почему язык так сильно отличается? Что, блять, происходит в этом времени? Куда он, блять, попал? Юнги, сквозь звон в ухе, поднимает взгляд на симпатичное лицо напротив, и у него в глазах мутит, двоится, будто Алекса добралась до нервной системы и прогоняет её, перезапускаясь. Как же вовремя всё происходит. — Какой сейчас год? — спрашивает Юнги снова, разбивая каждое слово по слогам, говоря вкрадчиво и медленно, будто так они поймут его. Два дауна на пони. Хули не проскакали мимо? — Нетиизив, димиле, — он слегка склоняется, кивает, и открывает рот, чтобы продолжить, но Юнги перебивает тут же. — И не трогай меня, — дёргает локтем, вырываясь; всё это начинает его нервировать. Его никогда не зажимали у дерева. К нему никогда не подкатывали люди, языка которых он не знал. И с Юнги никогда не было такого, чтобы он не понимал, где вообще находится, без шанса даже разобраться. Намджун, Намджун, Намджун, да соображай ты уже скорее!... — Точ ыв сездь ладеете? — чувак спрашивает его так же размеренно, и Юнги только стонет в ответ слабо. — Да не понимаю я тебя, ну сколько можно уже. — Она алиунраш теьноыилтррреиа ыцнагри. Ожнну еотстив её в кзмао. Он снова хватает Юнги за локоть, и тот снова дёргает рукой, рассчитывая вырваться так же легко. Но пальцы сжимаются крепко и тянут уверенно на себя. — Нет-нет, мне нельзя уходить отсюда, — Юнги выставляет свободную ладонь в примирительном жесте. — Оставьте. Меня. Здесь. Взгляды, направленные на него, соприкасаются, переглянувшись. Тупые, ничего не понимающие, и Юнги вздыхает агрессивно. — Оставьте меня здесь. Что вам непонятно? Хватит лапать всё, что подвернётся под руку. Но они тянут на себя снова, сильно, и тут до Юнги доходит. Прошло намного больше получаса. Намджун не вернёт его. Намджун вообще может не быть на месте, а если он там, то машина вышла из строя, переместив такой большой и разумный объект. Намджун не поможет, Юнги в этом мире совсем один, и он не может объясниться. Этот мир — не 2100 года, этот мир намного, намного более далёкий, в этом мире нет интернета и нет фильмов, иначе бы люди, которые нашли его, предположили бы, пытались вести себя по-другому, они бы делали всё по-другому. Юнги застрял. Он, чёрт, мать вашу, застрял. В мире, где лошади и дебилы с палками, где Алекса не работает, где нет ничего на первый взгляд, что было бы Юнги знакомо. И от осознания этого, от резкого и накатившего, у него срывает крышу. Он орёт и брыкается, у него слёзы взрываются фонтаном, он рвётся обратно к дереву, кричит, чтобы его не сдвигали с места, что нельзя так, он должен вернуться, он должен ждать на этом месте, иначе он пропадёт здесь навсегда, он никогда не вернётся домой. Юнги плохо от эмоций, ему плохо от воздуха, насыщенного кислородом; его тошнит и хочется сблевать себе на кеды, у него с ладоней слезла кожа — он тщетно пытается удержаться за кору, не дать оттянуть себя от точки возврата. Это перемещение, этот момент для Юнги — точка невозврата. Его тянут за руку насильно, он не может сопротивляться, он слабее намного, и он просто орёт, отбивается будто в припадке, хаотично выкрикивая имя Намджуна, будто он услышит. Какая глупость, какой бред — думает сознание Юнги, та часть, которая разумная, которая требует успокоиться и найти рациональное решение проблемы. Но его руки заламывают, его пытаются тащить, и каждый сантиметр от места, в котором он появился, грозит ему заточением среди неандертальцев в веках хорошо бы если этой эры. Юнги никогда не рыдал так сильно, он никогда не чувствовал в себе так много силы, и он находит её, чтобы впервые в жизни замахнуться — кулаком и прямо в лицо. Но вместе с оглушительным хлопком, ударом по затылку, его мир из ясно-голубого и зелёного становится чёрным. Хосок ловит незнакомку, которая пыталась выцарапать ему глаза, на руки, не даёт рухнуть на землю, и тут же вскидывается, глядя на Чимина, так и стоящего испуганным, замахнувшимся рукояткой меча и смотрящим на девчонку скорее с ужасом, чем с удивлением или гордостью за содеянное. — Ты чё делаешь? — охуевше спрашивает Хосок. — А хули она разоралась? — пожимает плечами Чимин, убирая меч обратно в ножны, и Хосок не находит причины, почему Чимину действительно не стоило вырубить странную иноземную девицу. — Что я должен был делать с этой истеричкой? — И правда. Держи её, закидывай на лошадь и поехали к замку. Если она шпион из Акрада, то принц должен её увидеть. — А если она правда ведьма? — осторожно уточняет Чимин. — Если она убьёт меня, когда придёт в себя? — Да хватит уже со своими ведьмами, — но Хосок не может не глянуть на девушку в странной одежде искоса. Она странная, не очень красивая. У неё плоская грудь — совсем не сексуально, и костлявые ноги. Лицо слегка грубоватое и голос слишком низкий, но если она с далекого острова, о котором Хосок только слышал и видел пару чудаков с него, то это нормально для них. Наверное. Всё равно решать не ему, но его брату-принцу, которому повезло родиться от родовитой дамы, а не от шлюхи во время одного из королевских походов. — Поехали, — командует Хосок, убедившись, что девчонку крепко прицепили к седлу. Они не убийцы, в конце-то концов, и может она просто заблудилась. В таком-то виде она бы точно не дошла до города на своих слабеньких двоих, разодрали бы волки или бандиты. Только задумавшись о том, что она несла какой-то бред, говорила несвязно, и как хваталась за дерево, у Хосока что-то колет в груди. Не совесть и не горечь, не грусть и не вина. А банальное: — Слушай, Чимин, а когда мы изгнали из королевства последних ведьм? — А я тебе о чём говорю, капитан! Нельзя тащить её к принцу сразу. — Конечно. Сперва узнаем, кто она такая. Хосок поджимает губы. «Если поймем хоть что-нибудь». * Расшифровка диалога: — Это что такое, блять? — Что она несёт? — А почему у нее такие стрёмные волосы? — Я откуда знаю… А вдруг она ведьма? — Бля, Хосок, не пугай меня… — Извините, миледи. Что вы здесь делаете? — Она нарушила территориальные границы. Нужно отвести её в замок.