Surface tension

1 Хрюшка отошла в сторону, пропуская Лосяша в дом. Закрывая за ним дверь, она торопливо смахнула остатки слез и утерла копытом пятачок. Не хватало еще вновь разреветься... Ученый прошел в комнату, выдвинул из угла розовую вращающуюся табуретку и сел. Избегая встречаться с ним взглядом, Нюша снова устроилась на пуфике. Лучи заходящего солнца, падавшие в окно, ласково щекотали ее ухо, привнося в ломающийся, спутанный Нюшин мир хоть что-то из привычной детской беззаботности. - Может, чаю? – после долгой паузы предложила хрюшка. – У меня малина есть... Ученый кивнул. Нюша вскочила с пуфика, набрала в чайник воды и поставила на плиту. Хоть что-то делать, только не сидеть на месте. Суетливые, беспорядочные движения отвлекали ее, не позволяя вновь поддаться давящей напряжением неопределенности. Лосяш молчал, не сводя с Нюши задумчивого взгляда. Натура ученого требовала искать причины разворачивающихся событий, строить логические цепочки и делать выводы. Если это не удавалось, Лосяш приходил в замешательство. Вот и сейчас он выглядел озадаченным. Нюша сновала от плиты к столу, насыпала в кружки заварку и сушеную малину и все еще старательно прятала глаза. Она так и не повзрослела – и вместе с тем она другая. Не та, что еще неделю назад бегала в догонялки с Барашем. Будь ты хоть немного старше... Сейчас на месте маленькой розовой хрюшки Лосяш впервые отчетливо видел свою бывшую аспирантку. Такой, какая она была в самом начале. Вчерашней студенткой с двумя косами, смущенной, растерянной, постоянно боящейся ошибиться. Он менял ее характер, сам того не замечая, а остальное доделало время. Впервые после их расставания Лосяш почувствовал запоздалый укол совести. Второй раз он просто не имеет на это права. - Нюша, я... Лосиния тоже была непосредственной и смешливой. Вела ежедневники, потому что не могла ничего удержать в голове. Пекла кексы на праздники, собирала бутерброды на выложенном плиткой столе в лаборатории, мужественно терпела сумасшедшее расписание. С ней считались, - с юной белокурой аспиранткой, и уже никто не сомневался, что после защиты она не уйдет, как уходили многие, получив желанную степень. Единственная, кого выдерживал рядом взбалмошный гениальный завлаб, об упрямстве которого ходили легенды. Лосяш моргнул, прогоняя наваждение. Нюша не Лосиния, и было бы жестоко пытаться восстановить иллюзию прошлого ценой чувств этой девочки. Хрюшка вручила ему кружку с чаем и наконец подняла голову, в ее взгляде явственно читалось непонимание. – Ты хотел мне что-то сказать, - робко напомнила она, снова устраиваясь на пуфике. В который раз за прошедшие несколько минут ученый пожалел, что не написал речь на бумажке. Лосиния... Снова Лосиния! Неужели нельзя подумать о ком-то, кто был до нее? Лосиния всегда догадывалась сама. Любил ли он ее... он никогда не задумывался над столь несущественным аспектом их отношений. Просто она была частью его личной системы координат. - Нюша, я не психолог, - с этим к Карычу. Но когда ты пытаешься в своих чувствах на место Бараша зачем-то поставить меня... вот тут я и сам, честно сказать, теряюсь. Я не рыцарь, я не умею писать стихи и делать комплименты, никогда не умел и уже не научусь. Зачем вы вообще это затеяли, милая моя? Нюша вздрогнула, едва не расплескав чай. Глубоко вздохнула и решительно отставила чашку на столик позади себя. Совунья была права... она всегда права. Это не влюбленный пылкий Бараш с его поэмами и пожаром души, это сложнее. Что ни говори, а Бараш, верный и давний поклонник, смотрел на Нюшу с высоты своего обожания: опекал ее, защищал от воображаемых врагов, - хрупкую слабую принцессу, от которой требовалось лишь слушать серенады и позволять себя любить. И Нюшу такое положение вещей устраивало – до недавних пор. Лосяш, гений, смотрел на нее иначе, и ему она должна была что-то отвечать, а не вздыхать в притворном смущении и прятать взгляд за опахалами длинных ресниц. Но хуже всего было не это. Он абсолютно неверно истолковывал то, что она – неловко и, может быть, по-детски, но иначе она не умела – пыталась донести до него в последние дни. Нюша тихо шмыгнула пятачком. Даже Лосиния, при всем ее безразличии к окружающему миру, умудрялась понимать. А для Лосяша это было очередной Нюшиной игрой, попыткой привлечь внимание. - Ты... неужели ты все еще думаешь, что я просто решила развлечься? – тихо спросила она. – Почему вы все сватаете меня за Бараша? Почему ты – ты же у нас умный, Лосяш! – почему ты цепляешься за прошлое, за свою Лосинию, с которой тебя связывает только эта ваша сказка про поверхностное натяжение, но не видишь того, что происходит в настоящем? Напуганная собственной тирадой, Нюша зажала копытцами рот. В спину упирался край заставленного косметикой стола, не позволяя ей пятиться назад. В минутном порыве она выпалила то, что вот уже несколько дней крутилось в ее голове, накапливая гнев и обиду на этот неправильный взрослый мир. Может, и впрямь стоит остановиться? Ровесники – досконально, до мельчайших привычек изученная плоскость: Нюша, имевшая ограниченное любовными романами мышление, но далеко не глупая, уже давно научилась предугадывать и направлять действия своей свиты в нужное ей русло. Даже Крош и Ёжик (чего уж говорить о Бараше) при должной тренировке могут стать прекрасными пажами юной принцессы. Так зачем она тянется выше? Разве ей плохо в предсказуемом и привычном мире беззаботного детства? Когда-нибудь (Нюша представляла будущее весьма туманно) она войдет в приличное общество, сражая мир задорным взглядом и зелеными тенями, но – не сейчас. Взрослые не умеют радоваться жизни. Придумывают себе несуществующие запреты, забывая, насколько это сладко – следовать своим желаниям. “Хочу!” – обычно топает копытцем Нюша, и мир расстилается перед ней. Но что бы только она ни отдала, чтобы заполучить в свой мир Лосяша... и не объяснять ему очевидные вещи. Самой признаваться в любви – немыслимо! Хрюшка буквально чувствовала, как роскошные героини прочитанных книг с осуждением взирают на нее, съежившуюся на пуфике, напуганную собственной откровенностью. А ему все равно. Он, похоже, даже сравнивать их не пытается, потому что видит в Нюше несмышленую малышку, ничего больше. Хрюшка чувствовала, что ее вновь душат слезы. – Лосяш... почему никто не позволяет мне взрослеть? Я не хочу... как Совунья... стоять на берегу и махать платочком, я хочу действовать, жить, в конце концов! – лиловые потеки змеились по ее щекам, но впервые, наверно, за всю жизнь она не обращала на это внимания. – Я изменюсь, я даже перестану есть конфеты, только не говори, что я ребенок! Я стану... как она. Последнюю фразу Нюша прошептала уже через силу, обещая это не столько ему, сколько самой себе. Лосяш тяжело вздохнул. Вряд ли она понимает, что говорит. - Нюша, послушай меня. Ни для кого и ни при каких обстоятельствах не стоит пытаться себя менять. Спроси у Карыча, он объяснит. Ты замечательная, мы все здесь тебя любим. Но ты запуталась. Я не приму то, в чем ты пытаешься меня убедить. Постарайся снова начать относиться ко мне по-старому. Я могу быть тебе другом, Нюша, не больше. - Но... почему? – не произнесла – выдохнула, одними губами, но Лосяш понял. Промолчал. Да и что он мог ей ответить... что при такой разнице в возрасте она неминуемо начнет ломать свой характер, подвергая принудительной огранке и наслаждаясь этим, списывая все на пылкую любовь, ломать себя, пытаясь стать для него единственной и близкой, сглаживая разницу поколений. Что у нее нет будущего среди колб и реактивов, она завянет там и так и не поймет, почему. Что она отвыкнет от новых платьев, макияжа и слащавых романов, перестав воспринимать их, словно фоновую погрешность? Или что она, даже повзрослев, не получит ответа на свои чувства, потому что не может разделить с ним его работу, зато ощущения собственной бесполезности наглотается сполна? Лосиния ведь тоже была в своем роде экспериментом. Удачным, контролируемым, просчитываемым до последней строчки. Нюша такой не будет. Нюша – лавина, вулкан, полное неприятие полумер. - Иди сюда. Хрюшка утерла пятачок, нерешительно подошла. Лосяш обнял ее, поглаживая копытом по сотрясавшейся от беззвучных рыданий спине. Нюша жалобно всхлипнула, а потом, словно решившись, неловко коснулась губами его уха. – Я... глупая, да? Лосяш покачал головой. – Просто запутавшаяся. Ты очень милая, трогательная... ... и ты еще такой ребенок. Бараш всегда будет оберегать свою принцессу. Эта мысль принесла что-то вроде облегчения. Несмотря на временную размолвку, кудрявый поэт по-прежнему ее любит. - Просто... – Нюша чуть отстранилась и внимательно взглянула ученому в глаза. – Когда я увидела тебя... одного, перед этой разбитой установкой... ведь это тяжело, постоянно полагаться только на себя, правда? – что ни говори, а поначалу она была уверена, что одно лишь ее присутствие поможет Лосяшу справиться с неудачей. И только потом поняла, что для этого ему не нужна ни она, ни кто-либо другой из их маленькой сплоченной общины. - Почему? – искренне удивился Лосяш: он не оценил весь драматизм вопроса. – Это, конечно, несколько неудобно, потому что нельзя делать сразу много дел, но, с другой стороны, избавляет от необходимости контролировать подчиненных. Я благодарен тебе за поддержку, моя дорогая... для меня она много значит, - немного подумав, добавил ученый. Сказать по правде, события той ночи он помнил весьма смутно. Он включил отгонку уже ближе к полуночи. Хлороформ с примесью бензола, повсюду этот запах – сладкий, вкрадчивый. В особо ветреные дни на запах приманивался взбешенный Копатыч: размахивая лапами, вопил, что ядовитые облака всякой дряни оседают на его рассаде. Вероятно, всему виной хлороформ. А может, и не стоило искать виноватых, просто не устраивать себе три бессонных ночи подряд, - так совпало. Он опомнился уже ближе к рассвету: что-то гневно кричала Совунья, а в открытое окно, рассеивая сладкую духоту, врывался свежий ветер. Но, в конце концов, необязательно ведь четко помнить произошедшее, чтобы за него поблагодарить, так? Нюша смущенно зарделась. Отстранилась, отошла. Лосяш поднялся с табуретки. - Мне пора. А ты переставай плакать. Мы все уже соскучились по нашей милой веселой Нюше... возвращайся, ладно? Она через силу кивнула. Мысли кружились в бешеном хороводе. Сквозь дрожащую пелену вновь подступивших слез она смотрела, как за Лосяшем закрывается дверь. Вот и все. Она виновата лишь в том, что не родилась на несколько лет раньше. Несмотря на полную внутреннюю опустошенность, Нюша чувствовала, что и сама устала от слёз. Она взяла со стола свою чашку, подобрала с пола кружку, к которой так и не притронулся Лосяш, выплеснула в раковину уже остывший, пахнущий малиной чай. Включила воду, чтобы вымыть посуду, и несколько минут, напрочь забыв об этом, бездумно держала копыта под теплыми струями. Еще, казалось бы, неделю назад она и не подозревала, что в долине, где время текло медленно и лениво, с ней может произойти что-то подобное. Долина сглаживала острые углы жизни. И вместе с тем – нет, она больше не хочет быть той, прежней. Нюша выключила воду. Оставаться дома – верный путь к продолжению собственных страданий, в этом она не сомневалась. А посему что может быть лучше, чем визит к мудрой и понимающей Совунье, которая, возможно, пожурит за неосмотрительность, но всегда найдет нужное слово для утешения. Нюша по самые глаза замоталась в широкую прозрачную шаль – что это на нее нашло, совсем забыла о красоте! На улице стыдно показаться. Когда она вышла из дома, солнце уже село, только слабое оранжевое зарево поднималось над горизонтом. Заканчивался пятый день. Пятый день... чего? Впереди замаячило жилище Бараша. Гневно тряхнув косичкой, Нюша свернула с тропинки и зашагала напрямую через луг. В зеленой траве пышно цвели одуванчики, их яркие желтые головки были видны даже в густых сумерках. Хрюшка улыбнулась, сорвала один на длинном стебельке. Для Копатыча одуванчики – упрямый сорняк, один из самых непримиримых врагов. А ей они нравились. Нюша уткнулась пятачком в тонкие желтые лепестки. Весна заканчивается, лето совсем близко – нашла время сидеть дома и слезы лить! Нюша перешла по камешкам ручей и снова вышла на тропинку. Дом Бараша остался позади. До Совуньи уже было рукой подать – вот полукруглый мостик, а за ним начинается холм, на котором возвышается раскидистое дерево с дуплом. Она задержалась на мосту, задумчиво всматриваясь в поблескивающую в сумерках воду. Хорошо, что сейчас весна, а не тусклая осень или, не дай бог, зима: и без того подавленная, от недостатка солнца и общего уныния окружающего мира Нюша бы точно впала в отчаяние. *** Вслед за своим подарком старый ворон пришел сам. Совунья как раз вязала, устроившись на веранде, когда он, важный, торжественный и в новой бабочке, появился на холме. Заметив своего неизменного коллегу, сова приветственно взмахнула крылом и едва не уронила вниз клубок ниток. Карыч широко улыбнулся и многозначительно поправил бабочку. - Не возражаете, если я нарушу ваше одиночество, почтеннейшая? Сова хихикнула и прикрыла клюв крылом. – Поднимайся, чего уж. Ты вот скажи мне, Карыч, это что за икебану ты мне презентовал? Оно спасибо, конечно, но просто интересно. - Всего лишь скромное выражение моего восхищения вами, - ворон легко вспорхнул на веранду. Икебана красовалась на столе в пустой деревянной вазе. Сова одобрительно кивнула. Карыч приземлился в стоявшее напротив нее кресло-качалку. – О свет моих старых очей... подарите мне вечер вашего общества! Есть новости, - понизив голос, совершенно другим тоном продолжил ворон. Совунья, воображение которой мигом встрепенулось, нетерпеливо заерзала на своем месте. Карыч, довольный произведенным впечатлением, вновь расплылся в улыбке. - Ну так не тяни! Что случилось? – сова гневно кашлянула и сдвинула очки на кончик клюва. И тут же заметила Нюшу, поднимавшуюся по склону холма. – Ох... Карыч проследил за направлением ее взгляда и едва не подскочил в кресле. Похоже, деловой совет откладывался. Неудовлетворенное любопытство обоих разве что не взрывалось фейерверками в ароматном вечернем воздухе. Старый путешественник понимающе хмыкнул и взял Совунью за крыло. - Держитесь, почтеннейшая. В конце концов, можем встретиться утром. - Ах ты старый греховодник! – сова скривилась, словно от лимона, и тут же заливисто расхохоталась. – Без ножа режешь! – ему ли не знать, насколько трудно ей, заинтригованной, дается ожидание. Ворон, стараясь не смеяться, кашлянул в крыло. Нюша поднялась на веранду, окинула старых сплетников подозрительным взглядом. – Чего это вы такие веселые? – буркнула она, выпутываясь из платка. – Поделитесь, может, и мне легче станет... – театрально закатив глаза, продолжила она и перебросила сложенный платок через верхнюю ступеньку лестницы. Совунья и Карыч, многозначительно перемигнувшись и подтолкнув друг друга локтями, снова зашлись смехом. - Ой... не могу, уморил, - наконец отдышалась сова и, кажется, только сейчас заметила Нюшу. – Привет, красавица. Присоединяйся. Карыч, со второй попытки выбравшись из кресла, отвесил Нюше полный церемониальный поклон по французской моде позапрошлого века, в связи с чем едва не свалился с веранды. Хрюшка, чтобы не ударить в грязь лицом, ответила реверансом, после чего уселась на горку и свесила вниз копыта. - Ты чего, Нюша, такая расстроенная? – поинтересовалась сова, утирая недовязанной варежкой выступившие от смеха слезы. – Поругалась с кем? Так не бери в голову, в вашем возрасте сегодня ссора – завтра дружба не разлей вода. - Да нет... не в этом дело, - Нюша покачала головой. И наконец решилась. В конце концов, эти двое много повидали на своем веку. – Просто я тут... кое-что для себя поняла. Сова и ворон навострили уши. В свете последних событий любые Нюшины открытия вызывали у них живейший интерес. Но та внезапно сменила тему. - Что вы делаете, чтобы отвлечься от грустных мыслей? – тихо спросила она, рассеянно водя копытом по изгибу горки. – Я обычно ем конфеты... но сейчас мне не хочется. - Спорт, моя дорогая, - лучшее лекарство от депрессии, - нравоучительно подняла крыло Совунья. – Пробежала километров тридцать – и грустных мыслей как не бывало. Можем завтра потренироваться. Поднять тебя часиков в шесть, а? - Почтеннейшая, да бог с вами! – скорбно воздел крылья к небу Карыч. – Если бы меня так лечили от депрессии, я бы из нее не выходил! - Мда? – Совунья обиженно поджала клюв. – А ты что предлагаешь? Девочке взбодриться надо, выбросить из головы всякую ерунду – что может быть лучше хорошей пробежки? - Музыка. Пение, танцы... – ворон изобразил крыльями некий пассаж на фортепьяно. – Поверьте мне, дамы, я знаю, о чем говорю, - с видом знатока закончил он, прогоняя неприятные воспоминания. Тот же Лосяш своей последней депрессией изрядно вымотал великого музотерапевта. Спасибо Лосинии, хоть на этот раз повторять не пришлось. – Самый подходящий способ лечения плохого настроения для столь прекрасной юной особы! Почему бы нам завтра не устроить бал? Дамы приглашают кавалеров, - и Карыч с видом казановы подмигнул сове. Та аж в кресле подскочила. - Думай что говоришь! – прикрыв крылом клюв, возмущенно зашептала она и стрельнула глазами в Нюшину сторону. Ворон невинно улыбнулся. Хрюшка, кажется, не особенно вдохновилась идеей, но Карыча уже понесло. - Надену новый фрак и бабочку, - блаженно прикрыв глаза, заявил он. – Моя дорогая, я постараюсь быть неотразимым ради вас. Совунья оттаяла и растроганно сложила крылья. – Ну если так... тогда, Нюшенька, пробежка отменяется, предупреди всех, что у нас танцы. Собираемся вечером у Карыча. Ох и тряхнем мы стариной, а? - Так точно, о услада очей моих! – ворон вспорхнул с кресла и, не обращая внимания на недоуменные улыбки своих собеседниц, закружился по веранде. Сова наклонилась к Нюше. - Так что случилось-то, милая? – тихо спросила она. Нюша напряглась, поджала губы. Совунья и так уже понимала, что настроение ее юной приятельницы каким-то образом связано с Лосяшем, но все же хотелось бы подробностей. Хрюшка, однако, только махнула копытом. - Да нет, ничего... это я так. Бал – отличная идея. Я думаю, даже лучше, чем конкурс красоты. - Разумеется, лучше! – Карыч протанцевал по веранде и вновь присоединился к разговору. – Однако я, пожалуй, пойду готовиться. Должен отрепетировать подходящие случаю этюды, - и ворон в творческом возбуждении кубарем скатился вниз. Встряхнулся, смахнул с крыла невидимую пылинку и, напевая, направился в сторону дома. Однако, перейдя реку по бревенчатому мосту, ворон не пошел напрямую через луг, а свернул направо и через несколько минут оказался на клумбе под окнами Барашева жилища. Потоптавшись на месте, Карыч решил не тянуть время и негромко свистнул. В такой час у поэта обычно самый пик вдохновения: чуть зазеваешься – и до самого утра рогатый певец муз в качестве собеседника бесполезен. Карыч же имел на его скромную персону грандиозные планы: сорвался деловой совет, не получилось как следует расспросить Нюшу – не беда, настоящий аферист всегда найдет запасной вариант. Бараш определенно должен что-то знать. 2 Разговор с Нюшей никакой ясности не внес. Направляясь к ней, Лосяш преследовал только одну цель: доказать добродушно посмеивавшейся Лосинии, что та ошибается. Конечно, Нюша в последнее время ведет себя довольно странно... но ученому и в голову не приходило пытаться собрать из разрозненных фактов общую картину. Обычно жизнерадостная хрюшка стала нервной, вспыльчивой и легко ударялась в слезы, она напросилась участвовать в опыте по получению сополимера, хотя вряд ли вообще знала, что это такое; она терялась, отчаянно краснея в ответ на самые обычные вопросы... и что? К странностям окружающих Лосяш относился спокойно, справедливо полагая, что и сам не подарок. И все же... к величайшему своему удивлению, он почти с самого начала понял, что ошибается как раз не Лосиния. Ученый вытер копытом вспотевший лоб. Нюша... он помнил, как она со своими джентельменами играла в прятки среди его стеллажей с книгами, - помнил так, словно это было вчера. И как он катал ее зимой на санках, потому что она подвернула копыто и горько плакала, что не может бегать. Ее отчаянные попытки казаться взрослой стали для Лосяша полной неожиданностью. И еще большей неожиданностью – то, что он сам, кажется, и был основной причиной происходящего. Лосяш поймал себя на том, что хочет законспектировать результаты. Погруженный в свои мысли, он не заметил, как подошел к собственному дому. Из открытого окна маняще тянуло ароматом жареной картошки. Лосяш окинул взглядом отключенную от шлангов стеклянную бадью, кивнул самому себе: вымыть ее сегодня было более разумным решением, чем носиться с канистрами в день нового эксперимента, - и направился в дом. Лосиния стояла у плиты и, не глядя на сковородку, мешала картошку лопаткой на длинной ручке. В дальнем углу комнаты в двух колбах кипел с хлоридом меди неочищенный растворитель, - именно он сейчас и привлекал ее внимание. Лосиния не слишком любила выбиваться из личного расписания, но поиск посуды для перегонной установки занял больше времени, чем она вообще могла себе позволить. Совмещать два дела лосиха также не любила. - Сколько ему еще? – поинтересовался Лосяш, кивая в сторону колб. Обработка окислителем обычно занимала не более получаса. Лосиха благодарно кивнула. - Три минуты. Последи, а то я не успеваю. Краем глаза наблюдая за кипящей смесью, ученый установил новую колбу в баню, воткнул термометр и принялся цеплять холодильник. Лосиния тем временем управилась с картошкой и переставила сковороду на деревянную подставку на столе. - Только не говори, что ты сейчас будешь это собирать, - она предупреждающе подняла копыто. – Я не для этого тут конструктор разложила. Да, выключай, всё уже. Сначала поедим, не сбежит твой растворитель. - Сейчас, я быстро... - Лосяш! А то я тебя не знаю, - Лосиния, проигнорировав гневный взгляд ученого, решительно забрала последнюю колбу-приемник, которую он намеревался приладить к массивному разветвленному алонжу. – Потом все подключим, я тебе помогу. Уже почти стемнело, когда они наконец приступили к очистке растворителя. Лосиния молчала, думая о чем-то своем; Лосяш успевал параллельно заполнять рабочий журнал и тоже, кажется, не был расположен к беседе. Капли, падавшие с отводов, тихо звенели о стенки колб. Несмотря на работающую вытяжку и открытое окно, в комнате чувствовался слабый эфирный запах. Лосиния улыбнулась краем губ. Там, куда она в конце концов вернется, никто не держит бутыли с растворителями в неработающем холодильнике и хроматографические колонки на окне. И, наверно, к лучшему, - старые раны снова затянутся, если их не тревожить. - Лосяш... Тихие всплески в четырех колбах. Ученый поднял голову, недоуменно оглянулся. – Да? - Я все никак тебя не спрошу, - Лосиния прижала уши, и они полностью исчезли в густых волосах. Она немного помолчала, задумчиво перекатывая по столу карандаш. – Когда ты уехал... ты на самом деле думал, что все дело в твоих рогах? Ну, что для меня это важно. Лосяш отошел от установки и, заложив копыта за спину, принялся мерить шагами комнату. Ощущение какой-то недосказанности, упущенного шанса вспыхнуло как никогда ярко. Он принимал легкомыслие своей молодой аспирантки единственно верным объяснением случившегося. Она ведь женщина, а для женщин внешность всегда имеет первостепенное значение. Поэтому... поэтому и уехал, ничего не объясняя, и даже не поинтересовался потом, как прошла ее защита, кого записали руководителем, да и вообще – как она там. Просто вычеркнул два года своей жизни. Лосиния спокойно следила за его передвижениями по комнате. Молчала. Какой же она стала... куда делась живая смешливая девочка, которая когда-то появилась на пороге его лаборатории? - Да. Я действительно так думал. Маленькие рога – это, знаешь ли, несолидно. - Господи... – лосиха покачала головой: не верила. – Профессор, доктор наук – и вот это. Мне даже добавить нечего. Все, что у нас было, ты разрушил своими домыслами. - А что я должен был подумать? Если за тобой постоянно таскался какой-то тип – и у него рога были больше! Хотя... я дал тебе самостоятельность, Лосиния, так что тебе нет смысла жаловаться. Лосиха кивнула. Ей и впрямь не на что было жаловаться: защита летом, ставка научного сотрудника осенью... должность завлаба год спустя. По наследству. Чтобы хоть как-то отвлечься от ноющей пустоты в душе, Лосиния работала на износ. Она выключила насос, и в наступившую тишину ворвался мелодичный пересвист ночных птиц. – Я никогда не жалуюсь, ты же знаешь. Просто... Лосяш, не ошибайся так больше. Это жестоко и очень больно. Ученый коснулся ее волос и ненадолго задержал копыто, она чуть склонилась навстречу. О поверхность жидкости в одной из колб ударилась последняя капля, разрушая минутное оцепенение. Лосиния вскочила, привычным движением воткнула карандаш в волосы. - Давай остальное зальем, уже недолго осталось. Содержимое последних двух канистр перекочевало в круглодонную колбу. Насадка с термометром вернулась на положенное место, следом снова зажужжал насос. Лосиния бросила взгляд на настенные часы, мысленно прикинула требуемое время. - Я и не заметила, что уже так поздно... опять мы ночью работаем. А потом, глядишь, снова что-нибудь взлетит. - Да сейчас-то чему взлетать, - отмахнулся Лосяш, возвращаясь к журналу. Лосиния примирительно кивнула. Тихо гудела вытяжка, в колбах с новой силой застучали капли. Прохладный ветерок из окна развеивал эфирные испарения, вытесняя их медовыми запахами приближающегося лета. - Ложись, может? Я послежу за этим всем и выключу, как закончится. Лосяш почесал рог. – Пожалуй, мысль дельная... Слей только потом куда-нибудь, вон хоть в бутылку. Как выключать – помнишь, да? Сначала снимаешь вакуум, потом только насос. - Я же только что выключала, - рассмеялась Лосиния, снова вертя в копытах карандаш. – Не переживай, ничего не взлетит, обещаю. Ложись, завтра опять ведь с утра. Сама она под работающий насос и вытяжку заснуть бы не смогла, но Лосяш не испытывал с этим трудностей: через несколько минут он уже ровно сопел на своей раскладушке. Лосиния придвинула стул к вытяжке и, усевшись к ней спиной, принялась читать протокол эксперимента: собранная установка в постоянном контроле не нуждалась. Однако сейчас Лосинии никак не удавалось сосредоточиться. Через несколько минут она оставила бесплодные попытки и, отложив тетрадь, вышла во двор. Высоко над долиной стояла луна, из леса доносились птичьи трели и умиротворяющий шелест листьев. После монотонного гудения вытяжки открывающаяся гамма звуков очаровывала своей мелодичностью. Лосиния закрыла дверь и села на ступеньку. Это место, отрезанное от мира, подобное медленно текущей реке, казалось, принадлежало к другой реальности. После безликих городских толп лосихе временами казалось, что природа здесь – больше чем фон, что сама долина принимает участие в судьбах своих обитателей. Дорожка перед домом была сплошь исписана формулами. Лосяш, увлекаясь, мог писать на чем угодно, заразил этим и свою аспирантку. Лосиния покосилась на закрытую дверь, из-за которой продолжало доноситься мерное гудение, и вновь отвернулась, всматриваясь в темную громаду леса. Сколько лет прошло с того дня, когда ей впервые пришло в голову это поверхностное натяжение... Поступая в аспирантуру, она и знать не знала, что это такое. Лосяш, биолог по специальности и химик по призванию, имел тесные связи с соседними кафедрами. Среди его сотрудников почти не оставалось тех, кто сумел увернуться от многочисленных совместных проектов, и по этому поводу неугомонный завлаб регулярно зарабатывал проблемы на свою голову. Что, впрочем, никоим образом не влияло на его тактику руководства: подчиненные разбирались в оргсинтезе лучше, чем в специальностях, по которым защищались, а в длинных списках публикаций, что выходили из его лаборатории, хорошо если треть имела отношение к биологии. Но Лосяш был гением, его сотрудники уверенно держали самые высокие по институту индексы результативности, а огромное количество совместных исследований давало дополнительное финансирование, позволявшее лаборатории популяционной генетики существовать достаточно независимо. Сейчас, конечно, многое уже не то. Осталась часть старых связей, появились новые проекты. Но теперь во главе лаборатории стоял уже не упрямый лось, заслуги которого работали безотказной индульгенцией многим его выходкам. Лосяша сменила его бывшая аспирантка – равнодушно-спокойная, с искрой лихорадочной усталости в глазах. Лосиния подняла голову, следя за неровным полетом ночного мотылька. Оно не шло из головы, уже не поверхностное – межфазное. Как не смешаются вода с гексадеканом, если не дать детергента в систему. Время не пощадило их обоих, расставив по разным плоскостям. Она вернулась в дом, удовлетворенно отметила, что колба с исходным растворителем уже практически опустела. Лосяш спал, отвернувшись к окну, не обращая внимания на окружающий шум. Со скошенных отводов падали последние капли. Лосиния сбросила вакуум и выключила насос. По очереди отсоединяя приемники, слила очищенный растворитель в большую бутыль и задвинула ее в угол. Последним стихло гудение вытяжки. Еще пара часов – и горизонт начнет светлеть. Лосиния выключила лампу на столе и ненадолго задержалась, обводя взглядом комнату с темными силуэтами обстановки. Потом, словно приняв решение, тихо вышла из дома и зашагала прочь. *** Совунье не спалось. Услышав на лестнице шаги Лосинии, она включила ночник и, жмурясь от света, села на кровати. Лосиха переступила порог, закрыла дверь и остановилась, поймав задумчивый взгляд хозяйки дома. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Наконец сова оставила свое место и, держась за поясницу, сползла с кровати. - Не хотела вас будить, - негромко произнесла Лосиния, и сове на миг послышалась мелькнувшая в ее голосе досада. Впрочем, кажется, лишь послышалась. - Я не спала, - Совунья сняла со спинки кровати шаль, набросила на плечи. – Ты поступаешь необдуманно, моя дорогая. - Нисколько. Я всегда тщательно анализирую свои действия, - лосиха прислонилась спиной к краю стола и скрестила копыта на груди. Совунья раздраженно щелкнула клювом. - Тогда зачем ты вообще приезжала? Ты отказываешься от этой вашей сделки, Лосяш с тобой на вручение премии не едет... нет, он бы и так не поехал, но попытаться-то стоило! Зачем все это, Лосиния? – сова едва сдерживала закипающее в груди негодование. Присутствие аспирантки Лосяша в долине являлось хоть каким-то залогом спокойствия Совуньи. А Нюша... Нюша рано или поздно успокоится, оставит свои глупые мечты и вновь вспомнит про Бараша. Внезапный отъезд Лосинии в планы совы никак не входил. Если бы в долину каким-нибудь ветром занесло старого друга уважаемой спортсменки, та не раздумывая бросилась бы в его объятия. Но нет же, у этих всё не слава богу! - Я и в самом деле пыталась его уговорить, потому что меня об этом просил наш ректор. А потом подумала: а зачем? Пусть шлют премию по почте, значимость работы от этого не упадет. Совунья, меня не интересует, какие лично у вас цели в этой истории, но я вас прошу, не вмешивайтесь. Сова покачала головой и смущенно опустила взгляд. Кажется, она и впрямь перегнула палку. – Но объясни мне все-таки, почему? Вы расстались по недоразумению, но ведь можно же всё исправить! Со мной в свое время случилось нечто похожее... я бы, знаешь, была рада возможности вернуться в прошлое, - Совунья не удержалась и всхлипнула. Лосиния успокаивающе положила копыто ей на плечо. - Как ни склеивай разбитую посуду – а трещины все равно останутся. От прошлого нужно уметь избавляться, чтобы идти дальше. Даже если очень хочется остановиться... Я не думаю, что наши пути снова когда-то пересекутся, и, честно говоря, не хотела бы этому способствовать. Сова внимательно посмотрела на свою собеседницу. Пытаться читать по лицу Лосинии было гиблым делом, но сейчас Совунью вело чутье. - Ты не думала, что все еще его любишь, да? И ты убегаешь, потому что боишься: еще немного – и у тебя не хватит духа от него уйти. По тому, как резко, закрывая копытом глаза, отвернулась Лосиния, сова поняла, что попала в цель. Впрочем, это длилось всего несколько секунд. Лосиха пожала плечами и, посчитав разговор оконченным, направилась закрывать чемодан. Сова тяжело вздохнула. - Я провожу тебя до Пина. Лосиния благодарно кивнула. Когда они вышли на веранду, небо на горизонте уже начинало светлеть. Легкий порыв ветра подхватил длинные кисти шали, Совунья расправила крылья, позволяя ткани развеваться за спиной. До побережья они шли молча. В предрассветной прохладе море казалось неподвижно-бархатным. Наконец сова вновь нарушила затянувшееся молчание. - А опыт ваш? Мне почему-то кажется, что ты обычно все доводишь до конца. - Там работы максимум на пару дней. Ну плюс испытания... ну четыре дня. Но все принципиально важные моменты мы учли, больше от меня особой пользы не будет. Так что, как видите, я выигрываю практически без усилий. - И в последний момент отступаешь. - Так будет лучше. Впереди замаячил утыканный антеннами дом Пина. Сам пингвин, судя по всему, уже давно не спал. Во дворе, рассеивая предрассветную темноту, горели два прожектора, а на мелководье покачивался на лыжах многострадальный гидроплан неутомимого изобретателя. Лосиха и сова подошли ближе, Пин, вынырнув из-за штурвала, приветственно помахал крылом. - Гутен морген! – он съехал на землю по крылу самолета и залихватски нацепил очки. – Как рассветайт – уже через горы будем! Пять минут, майн либен фрау, двигатель греться. Лосиния обернулась к сове. – Я успела понять, что Нюша обычно прислушивается к вашим словам. Окажите мне услугу, передайте ей кое-что. Она начинает не с той стороны. Пока она не постигнет как минимум азы науки и не научится... хм, думать с Лосяшем на одной волне, она может даже не рассчитывать на его внимание. Если она действительно уверена в том, что хочет что-то для него значить. Совунья поджала клюв, но кивнула. С ее стороны будет верхом неосмотрительности подсказывать Нюше нужный план действий! Пин задумчиво почесал в затылке, бросил на сову быстрый взгляд и первым поднялся в самолет. 3 Каково же было Нюшино удивление, когда рано утром в ее розовую крепость ввалился перемазанный в машинном масле пингвин. Как выяснилось позже, на обратном пути самолет заглох и пришлось экстренно сажать его в горах. Лосяш был удивлен не меньше, когда Нюша, сосредоточенная и решительная, два часа провозилась в его библиотеке, после чего наконец отбыла, унося учебник и стопку выпусков “Органической химии” пятилетней давности. На вечернем балу в доме Карыча Совунья по непонятным причинам не разговаривала с Пином, и ее недовольство не смог смягчить даже сам хозяин дома, который предстал перед гостями во всеоружии, исполнив свои лучшие пьесы. Крош и Ёжик, таща за шиворот изнывающего от любовной хандры Бараша, через несколько дней отправились в поход с усовершенствованными веревками. Что касается Лосяша... маленькая розовая хрюшка неожиданно заинтересовалась химией, и он легко согласился ее обучать. Иногда, правда, в периоды глубокой задумчивости называл ее Лосинией, но Нюша быстро привыкла и к этому, и к его отсутствующему взгляду куда-то вдаль. Потратив несколько дней на безутешные рыдания, хрюшка всё же сумела понять одну важную вещь: спешить им некуда, время в долине всегда будет на их стороне, - и даже поверхностное натяжение однажды потеряет свою силу, оставшись лишь характеристикой равновесных фаз. А вокруг заливались птичьи трели, которым вторило журчание ручьев и шелест блестящей на солнце листвы. В долине начиналось лето. Прим. автора. Большое спасибо всем, кто читал "Surface tension" и высказывал мне свое мнение. Я рада, что моя идея вас заинтересовала. Я старалась сохранить каноничные характеры персонажей, - это по большей части определило концовку. Ваша, Глори. Саундтрек: http://pleer.com/tracks/2496170apVC