"Я не помню, сколько прошло дней с момента моего первого "крика", брошенного в эту толпу счастливо-несчастных людей. Их жизнь, подобная празднику, тянулась, подпитываемая дерьмовыми заветами фильмов на любой вкус. Каждый из них напитан, как губка, пропагандой дешёвых ценностей. Пустое счастье, точно жвачка, утратившая вкус, прилипло к людям. Спасибо, псевдонаука. Спасибо, псевдоискусство. Спасибо, псевдоправда".
Баженов, набросив куртку, капюшон, обмотавшись шарфом по самые глаза, рванул на улицу. Его несчастье не маскировалось, проявляя себя во всей красе, как это бывает, в походке, в рваных движениях, во взглядах, что он бросал на людей, осмысленных и каких-то грустно-злых. В замёрзших руках Баженов держал пакет и кошелёк, сжимая их железной хваткой. Третья квартира за месяц. Лишь бы не просекли. Питерский район, не найдёшь. Не найдут, не найдут, нет — вот только верилось с трудом. Каждый его шаг наверняка был известен Невскому. О, тот следит уже давно, с первых обзоров. Гора бесполезных мускулов, не иначе. Сколько раз Евгений убегал от него, прячась в мрачных подворотнях, чужих квартирах и домах? Да столько же, сколько было их встреч. Но, благо, Курицын бегу предпочитал ходьбу, поэтому скрыться от него было несложно. Труднее дело обстояло с травлей в принципе. Гневные письма, угрозы, люди, караулящие у подъезда — всё это превращало Баженова в параноика, запуганно и зашуганно глядевшего вокруг. В глазах его — отчаяние, злоба, испуг. И ум. Самое страшное, что только может быть. Насколько Евгений знал, он был не одинок в своей "борьбе". Поэты ли, художники, а может, свободные режиссеры — презираемые обществом, государством, да даже МинКультом люди. В питерском районе их было более всего, именно здесь скопились жертвы искусства. В лицо Баженов знал только одного — своего соседа, поэта Сашу. Лицо у него было и впрямь одухотворённым, а по ночам и вовсе играла гитара. Играла красиво, до ломоты в сердце и солёных капель на щеках. Может, сегодня Евгений постучится к нему. Вот так, зайдёт просто ради вида. Дескать, здравствуй, сосед, хочешь "Горько 3" глянуть? МинКульт предлагал подобный способ знакомства с соседями. Он вообще много чего предлагал, став единственным решающим голосом государства. Став вообще единственным голосом государства. Став главой государства. Оттого Баженову становилось горше — как эти люди вообще могут чем-то управлять? А они управляли. Создали, вот, сыворотку "вечного счастья", вкололи каждому, кому не лень, подпитывая это дешёвенькими фильмами. Передовая профессия — актер. Конечно, им можно стать и без работы над собой, и без данных, да просто прийти и бросить стопку зелёных бумажек. А можно и жениться на ком-то, замуж выйти... Евгений нервно хохотнул. Да, схема... Схема "надежная, блять, как швейцарские часы". Так что там с соседом? Зайти? Баженов пожал плечами, на секунду останавливаясь прямо посреди улицы, занесённой грязным снегом. Парень огляделся, надеясь на отсутствие слежки, ускорил шаг, чуть не срываясь на бег. Остановившись у магазина, провёл рукой по голове, приглаживая волосы, набросил капюшон. — 23 13 6 2, 14 16 13 16 12 16 и 14 11 21 18 16 15 29*. — проговорив сухой набор цифр, Евгений протянул небрежно деньги, коих с каждым часом становилось меньше. Заработок на озвучке с каждым переездом становился всё опаснее - по голосу узнают, по голосу найдут. Поэтому состояние двигалось большими шагами к нулю, подводя Баженовва к нищете. Толстая продавщица с пустыми счастливыми глазами выложила жалкий набор: макароны, хлеб, молоко. Баженов пригляделся к женщине - явно не молодая, видимо, счастливая "в семье". Ну конечно, не от работы же! Парень тихо усмехнулся, собирая продукты в чёрный пакет. Евгению стоило немалых трудов не обращать на плакаты, коими обвешам был киоск. На них - раздражающая реклама с одинаковыми лицами, с актёрами или музыкантами, не так важно. Баженов устало вздохнул, уходя из магазина, хлопая деревянной дверью. Ветер швырнул снег в лицо Евгению, заставляя натянуть шарф повыше, до уровня глаз, и рвануть в свою прохладную квартиру на шестом этаже, где, по крайней мере, можно согреть воду и выпить... Чёрт, кофе! Самое необходимое, самое что ни на есть нужное, без чего не прожить... Забыл. За-был. Зато появился повод зайти к соседу. Всяко не с фильмом соваться. Квартира встретила холодно, не радушно, мертвенно-бледной синевой. Бросив пакет на диван, Баженов снял куртку, шарф, открывая лицо, медленно, перед зеркалом, глядя самому себе в глаза. Мешки под глазами и лёгка щетина как признаки недосыпа, а с ними и лёгкая полуусмешка, действительно украшавшая лицо. В глазах - ни капли счастья. Даже намёка нет. Значит, ещё жив. "Живой - не обязательно несчастный. Живой - значит, живущий в диапазоне эмоций. Люди, застывшие во мраке печали, так же мертвы, как и вечно счастливые. Разница между ними не столь велика" Ржавый чайник вмещал в себя не более литра холодной, проточной воды из-под крана. Баженов налил ровно половину, садясь в клетчатое кресло. Беглым взглядом успел окинуть кухонку, прежде чем раздался призывный свист чайника. Нужно подняться, нужно встать, как если бы от этого зависело нечто большее. За кофе. Чтобы работать, а не просиживать кресло, испепеляя глазом точку на стене. Выйти из однокомнатной квартиры, захлопнуть дверь, подняться на седьмой этаж - всего пара минут. Потом тихие удары кулаком по двери, за неимением звонка, и голос за дверью, от которого мурашки. — Про-хо-ди. - протяжно, мягко, и Баженов открыл дверь, оказавшуюся и не запертой. — Я за кофе, если можно. — видимо, владелец квартиры ждал кого-то другого, и сейчас Евгений попал в неловкую ситуацию, когда герой оказывается не в том месте не в то время. Однако ему кивнули и жестом пригласили в квартиру. — Александр. - чуть картавое "р" прозвучало завораживающе, — Сахар или сливки? — Да я так... Не хочу особо мешать... - Баженов всё пытался подобрать слова, но, наткнувшись на насмешливый взгляд соседа, проговорил, — С сахаром.— и сел на диванчик. Кофе пили абсолютно молча. — Спасибо. Вы... Ты, — Евгений не мог выбрать, как обратиться к хозяину квартиры, —Приходи, если что. Я на шестом живу. — Я это прекрасно знаю, Женя. — музыкант легко улыбнулся, — Будь осторожен. — проговорил он, — Если что, свет гаси и приходи. Спокойной ночи.— улыбка его слегка озарила лицо,— Надеюсь, моя гитара не лишает тебя сна. — Спокойной ночи. — как будто забыл сценарий, — Спасибо за кофе. — "Гениально! Умно!" — восклицал внутренний голос. Александр кивнул, закрыл дверь, оставив гостя стоять на лестничной клетке в тапках и чёрной толстовке. Во рту ещё оставался привкус кофе, терпкого и черного, может даже, настоящего, похожего на кофе, а не заменителя. Евгений тихо рассмеялся этой мысли - найти "настоящий" продукт, то есть, не похожий на слепленный из серого пластилина макет, было делом рискованным. И, тем более, стоило подобное удовольствие слишком много монет, так дорого, что даже представить страшно. Готовить ужин было поздно. Действительно, время лечь спать. В восемь уснуть, в три подняться, глянуть опасливо за окно, сесть за работу, не отвечая на многочисленные письма-угрозы в личке, лишь усмехаясь про себя. "У кого правда, тот и сильнее" - прозвучала известная фраза из забытого фильма. Евгений устало рухнул на койку, даже толком не взглянув на часы, и почти тут же уснул. Странно, кофе действовал более усыпляюще последнее время. Конечно, как и энергетик, кофе брал силы из каких-то запасов организма, а они исчерпались ещё месяц назад, и... Звук казался инородно-неприятным, вторгшимся в сон, будто реклама банка в фильм. Будильник разбил чёрный экран сна Баженова, заставил подняться с узкой кровати, нервно нащупать маленькие часики, стоявшие на прикроватной тумбочке, и нажать на верхнюю левую кнопку. Протёр глаза, все такие же красные, сонные, усталые. В последнее время совсем не высыпается. "И не высплюсь, бессоница благотворно влияет" — утверждал Евгений, убеждая себя. "Поэтому уже в голове музыка играет? "— ехидничал внутренний голос, часто заглушаемый. Парень взглянул на потолок, и вмиг прислушался. Да, играл сосед, играл что-то бодряще-простое, и Женя прислушался к этому, невольно увлекаясь музыкой. Может, к чёрту эту работу, купить себе гитару плохонькую, сесть на вокзале да играть... Нет, нет, конечно нет. Несчастных и без того мало. Так, шаг за шагом, ноут, наушники, горячая вода... Да что, опять?! Баженов поморщился, ударив себя ладонью по лбу. Кофе. В три часа ночи, Женя и забыл, не работает ни один киоск. Ну, только какая-нибудь сгущеночная, но от этого сладкого молока становилось тошно. И как Курицын его вообще пьёт? Какой же он... Привычные обшарпанные ступени. Девять шагов, три коротких удара по двери, и вновь перед Женей сосед. — Доброй ночи. Приходи на кухню, только аккуратнее, не потревожь ночь. — Александр позволил себе незаметную в темноте почти усмешку, не в полную силу. — Прости за беспокойство. Без кофе совсем тяжко. — пробормотал Евгений, аккуратно проходя на кухню, будто действительно боясь растревожить какой-либо существо. — Поэтому не сиди так напряжённо, как кот перед прыжком. Тебе не без кофе, тебе без сна тяжко, не так ли? — сосед зажёг в кухне свет, и загорелась лишь одна слабая лампа, — Лицо как лист бумаги, на котором школьники пробуют ручки, вот, красные сосуды у глаз, и фонари под глазами светят ярче солнца. Евгений даже не слушал эту речь, похожую более на заметку к психоделии, а отчаянно боролся со столь же отчаянно закрывавшимися глазами. — Лучше тебе не сопротивляться сну. — последнее, что услышал сонный Баженов, прежде чем пропасть в полузабытье, подобное своей чернотой беззвездной ночи. Сквозь эту пелену Евгений ощутил, как его накрыли чем-то, услышал тихий скрип двери. Быть может, он услышал бы и сигнализацию, увидел яркие полицейские огни, может даже спрятался, когда раздался стук. Но он недвижимо спал, находясь как бы вне этой суеты, будто в чёрной колыбели. Его никто не тревожил, не вытягивал насильно из состояния сна. В чужой квартире не было слышно навязчивого будильника или звонков обеспокоенной матери, никто не стучал в хлипкую дверь, как это бывало в прошлых квартирах. Приятная тишина и пустота, ощущение кокона. Глубокий вздох. Пробуждение не вызывало споров, Баженов просто поднялся с дивана, потягиваясь, ощущая странное спокойствие, разливавшееся по телу вместе с непривычным теплом. В качестве, видимо, завтрака, хозяин квартиры оставил сероватое бесформенное печенье и чашку, в которой горкой ожидал кипятка растворимый кофе. Вдох-выдох, тишина, тишина звенящая в ушах. Вдруг робкие звуки, заставляющие отказаться от завтрака, влекущие к себе. Евгений послушно шагнул, следуя куда-то внутрь квартиры, откуда доносился голос. Там, в кабинете, мерил шагами длину стен хозяин квартиры, повторяя раз за разом одни и те же слова на разные лады. "На утро... " — смог уловить Баженов. Он аккуратно постучал по стене, извещая о себе же. Поэт вздрогнул, обернулся. — Так рано вставали лишь древнегреческие музы, приходя в бочки своих философов. — усмехнулся Александр, — Ты спал почти два часа, восхищаюсь твоей выдержкой и твоим организмом. Евгений тихо вздохнул, осознавая, сколько рабочего времени потерял из-за сбоя в организме. Для него счёт всегда шёл на секунды. — Со мной подобное редко бывает. — пояснил он неизвестно для чего. Сосед, по-видимому, не был особенно зол или стеснён даже обстоятельствам нежданного гостя. — Со мной такого вообще не бывает. И попрошу тебя на время исчезнуть из комнаты на кухню, но не за порог квартиры. — мужчина массировал виски, пытаясь и мучаясь в попытках найти необходимое слово. — Весь мир иной. — прошептал Баженов, бросив взгляд на окно, и тут же развернулся. Он не увидел, как поэт убрал руки от головы, хватаясь за ручку, не увидел торопливой записи слов в помятую бумажку, не услышал финального чтения стихотворения. Евгений тихо сидел, созерцая черноту за окном, где бедными огоньками пробивались звёзды. С седьмого этажа и вправду открывается прекрасный вид. Терпкий аромат кофе, привкус печенья на языке — неприятный, но, впрочем, довершающий образ. — Как хорошо быть несчастным, не так ли? — Александр присел на кресло рядом с гостем, — Горько-несчастным, до ярости, до слёз несчастным, будто одинокий парусник в заброшенном море. — Бедно быть несчастным. Нужно улыбаться, нужно переезжать, нужно играть в прятки. Нужно быть тем, кем другие не были. Сосед кивнул молча; лицо его выражало чистой воды спокойствие. Он потянулся за сигаретой, предложил Баженову и закурил, получив отказ. Выпустив несколько облачков сигаретного дыма, Александр заговорил вновь, растягивая слова. — Тебя ищут прямо сейчас, мистер Плохая Комедия, ищут сквозь пальцы, по-дилетантски, как если бы ты сбежал в свои годы из родительского дома. А ты... Ты ждёшь резонанса и революции. Естественно, что ждёшь, по глазам видно. И по губам, они у тебя все искусаны, такое у нервных бывает. Но, ты сам знаешь, нужно бороться другим методом. Подпольно продавая диски, ты никогда не станешь мировой звездой. – он убрал из рук сигарету, — Тебе, такому как ты, необходимо промелькнуть яркой вспышкой на небосклоне декаданса власти. — Ты спросишь, — продолжал Александр, — Каково хера оно мне надо. Зачем же лезу я, поэт из Ленинграда, под общий поезд, да на чужие рельсы? Могу сказать с десяток причин: ты похож на меня, похож сильно, что внутренне, что внешне. Ты — человек искусства, я сам видел, и я явился жертвой этой жестокой дамы, Терпсихоры. Потом, конечно, ты мой сосед, соседи друг другу помогают, сам понимаешь... Что там ещё? Тоже хочу славы, не без этого. Может, кстати, быть такое, что я шпион, и буду двойным агентом, это уже пятая причина. Я — человек из прошлого. И, ты знаешь, тогда было лучше. И сейчас очень многое, да нет, всё, что я любил, убито. А я... Я пацифист, это неизлечимо. И нас объединяет само желание борьбы, ведь так? Ты молод, ты перспективен, ты можешь в глотку им вцепиться, что мне более всего нравится. Мне, понимаешь ли, воспитание культурной столицы не слишком позволяет ломать людям шеи. Вот очки, пенсне разбивать, кулаки в драке до первой крови... Женя, — Александр перегнулся через край стола, так, что от лица Баженова его отделял десяток сантиметров, не более, — тебе надо по-настоящему бунтовать. Запиши материал, критикуй, и словом жги сердца людей. На несколько часов. И пустим его по всем экранам,на всех площадках. Тебя запомнят. Меня, может, тоже. Мы, правда, людям счастье обломаем. Ну, этим, думающим людям. — мужчина сел обратно, вернувшись в прежнюю позу беспристрастности, — А безопасность я тебе обеспечу на это время. — Мне надо подумать. — сумел произнести Баженов, резко вставая и отходя к дверям, — Я... Я зайду. Потом. — Два поворота налево ключом. Через три дня милости прошу сюда. Раньше - не лучше. — До свидания! — неловко обронил Евгений, спешно уходя из чужой квартиры в свою. Странное чувство зародил в нём этот разговор. Будто сосед затронул нечто личное, одним своим взглядом сумев разжечь костёр. Баженов запер дверь, опустился на пол, охватывая колени руками. — Мать твою! — процедил он, глядя куда-то вверх. Как бы... Как всё это описать? Что, прождать три дня, чтобы сказать соседу, дескать, нет, это бред, это чушь, это... Это звучит чертовски заманчиво. Желанно. Не только из-за славы, конечно, было и юношеско-детское желание сорваться и показать себя. Менять мир, творить что-то чудесное, да! И в этом суть, в этом смысл жизни творца. Так, значит, да? Подняться, бросить грубо "давай", а потом... Потом что? План будто есть. И на что обзор? Вроде, ничего такого не вышло. А, может... Может... — внутренний голос шептал это, пискляво и как-то исподтишка, — Может, на всё сделать? На всё это творчество? Один громадный обзор со всеми образами, с музыкой, фильмами, со всем этим? Сделать что-то столь громадное, подобное творению сил нечеловеческих. И это выход, повод начать всё заново, всю работу, к чёрту те проекты, сейчас... Сейчас нужно схватить ручку, бумагу, и писать. Днём и ночью, шаг за шагом, крупицами собирать необходимое. А вдруг не то? Вдруг потеряется ориентир? Вдруг зря? Баженов ходил из стороны в сторону, будто зверь в клетке, порой останавливаясь, озаряясь нежданной идеей, и тут же продолжая стучать босыми ногами по полу, измеряя длину ночлега. Раз, два, три, четыре... Согласиться? Отказать? Писать? Бросить? Пустые слова, все в разные предложения, все вникуда, брошенные в тишину квартиры. Как страшно, как теснят мысли стенки черепной коробки! Словно оголодавшие псы они разрывают изнутри всё, нарушая тонкий баланс. Внутренне Евгений ощущал шторм, бурю, грозу, рождённую в нетерпении. Чувства его обострились, и сон исчез. Хотелось вернуться в далекое прошлое, когда МинКульт не решал всё, когда всё не было "единым", когда искусство могло быть. Хотелось в детство. Обнять мать, отца, заплакать и заснуть, не зная никогда ни бедности, ни паники, ни бега в темноте. Не знать, как темнота может грязными лапами душить, не знать этих болей в животе, заставляющих корёжиться, крючиться на койке. Тяжесть мыслей заставила сползти на пол, и, щурясь, глядеть хмуро в серое оконце, запачканное следами птичьих "зимовок". Баженов вздрогнул от холода, и, поискав рукой по койке, стащил одеяло, кутаясь в него, но с пола не поднимаясь, будто ноги враз отказали. Медленно вдыхая пыльный воздух комнаты, Евгений пытался успокоиться, и вновь закрыл глаза. Он тихо, но тревожно задремал, эмоциональный всплеск вымотал его. Дребезжал старый, раздолбанный телефон, купленный и зарегестрированный на чужое имя, чтобы не могли отследить по сигналу. Высветилось короткое "мама". Баженов нажал на кнопку с зеленоватым изображением трубки, решив ответить на звонок. "— Где ты? — женский взволнованный голос, — Женя, где ты сейчас? — На квартире. Питерский район. — ответил ей голос чуть сиплый, видно, простуженный, — Что-то случилось? — Как ты, солнце? — тревожно, но заботливо, по-матерински тепло. — Всё хорошо, мам. Не беспокойся. — Баженов даже улыбнулся, пытаясь сделать свой голос мягче, приятнее, чтобы не пугать женщину. — Ладно. — она выдохнула, — А то, знаешь, кошмар, впервые за двадцать лет... Ты звони, Жень, пожалуйста" Только одна реплика заставила вздрогнуть. "Впервые за двадцать лет"... Мать тоже "счастливая". Ещё с молодости, как Женя родился. Ему повезло — детям тогда не ставили вакцину, что его и спасло. Парень огляделся, хмыкнув. Конечно, повезло, оно и видно. Чудное везение. Поднявшись с пола, Баженов взял пачку сигарет, лежавших там же, на койке, и закурил прямо в комнате. Не слишком его волновал запах табака или этот лёгкий сизоватый дым на фоне старых обоев, нет. Сейчас тревога опять окутывала его, обнимала, как давняя подруга. Не хотелось есть или спать, хотелось бродить по комнате, рассуждая как бы с самим собой. Желание сделать нечто выдающееся боролось с ощущением бесполезности и собственной обречённости. Он решил. Сел за стол. Открыл ноут, прошёлся пальцами по клавиатуре. Более — ничего. Слово за словом. Строки сплетались в абзацы, нарушая белизну листов "блокнота".Согласен.