Ты - мой, я - твой

       Жарко. Это единственное чувство, что еще осталось у измождённого Джона. Слепящее и палящее солнце сверху, и разогретая до почти обжигающей температуры земля снизу. И ни кустика в зоне видимости, ни деревца. Бесконечные луга никогда не кошенной травы. Пересохло во рту, пересохло в глазах. Он бы рад их закрыть, но сразу начинается дикая резь, а слёз уже нет. Джон мечтает о том миге, когда наконец потеряет сознание и его мучения прекратятся, но блаженное забытьё всё не приходит. К тому же, тот, кого он носит под сердцем, отчаянно протестует против такого положения вещей, бьётся и крутится. Еще неделю назад Джон считал, что должен держаться ради ребенка. Сначала дать ему жизнь, а уже потом распоряжаться своей. Но после очередной выходки своего альфы решил, что никому ничего не должен. В нём окончательно умерло все, способное чувствовать. Вот только он сам никак не может умереть.        Пчёлы жужжат. Этот мирный и такой живой звук держит и держит, не даёт сознанию угаснуть. Да сколько же может длиться эта агония? Джон уткнулся лицом в землю. Вот почему у него не хватило духу просто спрыгнуть с крыши? Неужели он подсознательно на что-то надеялся? Что получится сбежать? Спастись от этого маньяка?        Он бросил дома все банковские карточки, телефон, даже документы, чтобы его не опознали сразу, если задержат. Ехал зайцем куда глаза глядят на поездах с пересадками, потом у каких-то доброхотов на тележках — подумать только — запряженных лошадьми! Те что-то бубнили, о чем-то спрашивали, вроде даже предупреждали, что он забирается в дикую глушь. Они наверняка запомнили заморенного омегу на последних сроках беременности. Надежда только на то, что Джим не сразу найдет их.        На жужжание пчел наложился иной звук. Тележка, запряженная лошадью. Такая же, что подвозили его. Джон мысленно застонал. Вот почему у него не хватило ума отойти подальше от дороги пока были силы? Ведь остановится. Наверняка остановится. Так и есть. Скрип. Кто-то спрыгнул на землю. Подошёл. Тень упала на лицо. Сейчас начнет задавать вопросы, тормошить… у Джона совсем нет сил отвечать.        Но незнакомец ничего спрашивать не стал. Осторожно ощупал голову, шею. Чуть коснулся живота. Самыми кончиками пальцев, с обеих сторон.        А потом Джон понял, что его начали поднимать. Омега вставать не хотел. Он уже ничего в этой жизни не хотел.        — Тише, тише, — его не только приподняли, но и чуть обняли, — поднять мне вас не под силу, так что извольте уж сами. Тут до телеги два шага.        «Не хочу! — хотел заорать Джон. — Оставь меня в покое!» — но сил не было даже чтобы застонать. Деваться некуда. Пришлось взглянуть на своего непрошеного спасителя.        Первое что бросалось в глаза — очень бледная кожа, что странно для человека явно работающего на улице. Еще — ворох непослушных черных кудрей. И глаза. Очень необычный оттенок, не то зеленые, не то голубые. И смотрели они с искренней заботой. Омега забыл, что бывают такие глаза. Последнее время на него смотрели либо с похотью, либо со злобой. Пахло от спасителя горячей землей, скошенной травой и немного медом. Эта смесь маскировала естественный запах непрошеного спасителя, Джон не мог разобрать, то ли перед ним омега, то ли бета.        Занятый этими мыслями, Джон не заметил, что, оказывается, встал, опираясь на плечо незнакомца, дохромал до тележки и даже уже сел в неё.        — Замечательно. Теперь глотните.        Вода в протянутой фляжке в противовес ожиданиям оказалась не противно тёплой, а практически ледяной. И очень вкусной. И проклятая, неистребимая жажда жизни, уже казалось бы загнанная во мрак души, тут же расцвела буйным цветом. Он не только напился, но еще и облился, плеская себе в лицо, на грудь и даже на живот. Спаситель не возражал.        Тот, кого он носил под сердцем, успокоился. Видимо понял, что опасность миновала.        — Мне нельзя помогать, — прохрипел Джон, — мой альфа — бешеный маньяк. Найдёт — не пощадит!        — Да я уж понял, — спаситель чуть взмахнул вожжами, лошадка плавно пошла по дороге, — от хорошего альфы омега накануне родов не удерёт. Тем более в такую глушь. Пусть ищет. Разберёмся. Вас как зовут?        — Неважно.        — Ну раз неважно, можно я буду звать вас Джон?        — Что? Почему именно Джон?!        — Ну, а как же? Вы блондин, загорелый такой, крепенький. Кто же, как не Джон? Меня можете звать Шерлок. Живу тут, в Суссексе, развожу пчёл, торгую продуктами пчеловодства.        Незнакомец попался обаятельный. Но в Джоне уже умерло все, способное чувствовать.        — Вы омега или бета?        — Это так важно?        — Не то что бы… Просто хочется знать. Вы живете один?        — На многие мили окрест.        — Значит бета.        Шерлок рассмеялся:        — Тоже увлекаетесь дедукцией?        — Тоже?        — Да нет, я так. Путь не близкий. Поспите пока. Вон у меня покрывало на этот случай заготовлено, накройтесь, чтобы солнечный удар не схватить.        Джон взял покрывало, закутался в него с головой. В полумраке, под мерное покачивание, сам бог велел уснуть… Да не спалось. Все мерещились необыкновенные глаза Шерлока. «Буду звать вас Джон». А ведь Джим найдет. Он всегда находит. И не пощадит. Как донести эту мысль, чтобы быть воспринятым серьезно? Хотя… зачем? Один раз предупредил, дальше пусть этот герой пеняет на себя. Его никто о помощи не просил. Подумаешь, бета-пчеловод, живущий в глуши и подбирающий сбежавших омег. Сам напрашивается на неприятности. А в Джоне умерло всё, способное чувствовать.