Чем живут образы

      — И-и-и… Готово! Ну, что думаешь? — такими были первые слова, что мне довелось услышать. — По мне, так это самый удачный вариант. Посмотри: ничего лишнего, всё гладко. Что скажешь? — мужчина, сидящий передо мной со сточенным карандашом в руке, торжественно-радостно вглядывался в мои глаза.       — Я скажу-у… — Видимо, он обратился к своему другу, который стоял чуть поодаль, но смотрел на меня не менее внимательно, сказать даже — придирчиво. Другой мужчина пригнулся ближе, сощурив глаза, и задумчиво потёр подбородок. — Это прекрасно. Это то, что нам нужно! Генри, его точно полюбят! — через полминуты разглядываний восторженно заявил он, похлопывая того самого Генри по плечу. — Как назовём его? Ты всё же решил остановиться на том имени, да?       Художник кивнул.       — «Демон по имени Бенди» — звучит мило, правда? Да и сам посуди, неужели что-то другое подойдёт ему больше?       — Верно. Значит, дорогуша Бенди… Сегодня твой день рождения! — в шутку воскликнул человек рядом с Генри, весь светясь довольством и уводя партнёра из помещения, попутно весело тараторя о чём-то.       Первый день моей жизни я не забывал никогда. Я был рождён — полон обожания, восхищения и желания делиться этими упоительными чувствами со всеми вокруг. Мне дали имя и историю, однако… эта история была совсем не такой простой и доброй, как изначально планировалось.       Сожалеешь об этом, Генри? Да брось. Сейчас незачем. Я не сожалею: в конце концов, финал мне нравится.       Эти слова врезались в память навсегда и были сродни человеческим, детским «мама» и «папа», — Создатель и Вдохновитель. И для кого, как ни для вас, Генри и Джоуи, я посвятил всё своё существование, отдавал все свои силы, какие способен иметь набросок, чтобы вдохновлять вас. Это было честно, просто и правильно: вы жертвовали бессонные ночи воображению и мне, я же жертвовал себя, ловко подстраиваясь под каждый замысел, иной раз принимая незаметное и непосредственное участие в его создании. И я был счастлив.       Я был так счастлив…       Мне казалось, что нет ничего лучше, чем быть мной, — героем мультфильма, трепетно вырисовываемым своими создателями для сказочного приключения. Нет ничего лучше теплоты и удовлетворения внутри бумажной души, когда тебя начинают любить и узнавать не только знатоки анимации, не только дети, но и взрослые, совершенно далёкие от подобного. Что могло быть прекраснее осознания, что я действительно радую их всех? Заставляю улыбаться? Что я объединяю людей?       Пожалуй, лишь то, что всё это твоих рук дело, Генри. Ты словно был кукольником, искусно дёргающим за ниточки. Знаю, звучит двояко. Но — жаль, ты вряд ли это понимал — я любил быть твоей куклой.       Окружённый исключительно хорошим, упоённый полумечтами, я никогда не подозревал, не рассчитывал — и как только мог? — что все сорвётся в одно неопределённое мгновение.       Я видел, как с каждым годом твоё зрение портилось сильнее, взгляд становился удручённее, когда ты возвращался от Джоуи; ты постепенно изнашивался, словно старел… Становился нервным и раздражительным от постоянных внезапных внедрений в твой личный угол. Изменения в тебе становились привычными, их было трудно отследить сразу. И всё же, забываясь в раскадровках поздней ночью, в непривычной тишине или тихой игре радио, ты был тот же. Искры горели в глазах, нетерпеливо шелестел карандаш, сглаживалось лицо. Это надвигалось постепенно.       Нам вдвоём становилось лучше, Генри, ты помнишь? И даже не вдвоём — когда карандаш в твоей руке воздушно выстраивал Алису или Бориса, ты и тогда наливался жизнью и вдохновением. Ты бы посвятил вечность любимому делу — настолько мы связались друг с другом. Но…       Чем мы это заслужили, Генри? Чем я это заслужил?!       Ты просто… без единого слова оставил меня одного.       И сначала, знаешь, я, конечно, ничего не подозревал. Все свои годы я следил за людьми, пусть даже только в студии, отмечал их повадки, некоторым иногда было свойственно отдыхать, на время отлучаться… Я всё понимал. Однако ты так и не вернулся…       Мне было страшно. Непонятно. Я стал беспомощным рисунком, более не существующим. Разве что только для выкачки денег, но это, по-твоему, жизнь? Ты бы хотел так жить, Генри?!       В страхе, в горьком ощущении пустоты и неполноценности. Каждый день в ожидании: а может, он вернётся сегодня? Или завтра? Я же его… он не может вот так оставить, нет. Нет?       Я потерялся. Шли годы, я ждал, но уже ни на что не надеялся. От меня отвернулся даже твой драгоценный приятель, Джоуи… После той дурацкой травмы он совсем поехал, если бы ты знал.       Он руководил всем этим… Безумием. Начал создавать невообразимые вещи, придумывать дорогие, бесполезные проекты, постепенно разрушая всё, что столько лет старательно выстраивал. Заставлял клепать своих работничков всё новые мультики, даже не представляя, как больно и отвратительно мне было, когда эти чужие руки небрежно рисовали меня… Мне хотелось вырвать их. Словно это и не я был вовсе. В какие никчёмные приключения они меня кидали, лишь бы побольше сорвать, прилагая поменьше усилий. Никому уже к чёрту не сдались его мультики, игрушки, парк развлечений — все его творения давно заменили, но он продолжал, настойчиво продолжал выкачивать последнее из моего образа. Нагло пользовался моим лицом при достижении каких-то сомнительных целей. Если бы его маниакальные старания несли хоть каплю пользы…       Никакой отдачи. Никакой привязанности. Он никогда меня не любил.       Не переживай, Джоуи получил своё.       Стоит отдать ему должное, одно он сделал верно. Никому не нравилась очередная баснословная затея обезумевшего Дрю, но кто мог воспрепятствовать? Он просто захотел — так у нас появилась Чернильная Машина.       Так появился я. В самом настоящем смысле появился — я обрёл реальное тело, сотканное из вязких чернил, мягкое и легко распадающееся, но это было нечто невероятное! Чернила, что стали мне какой-никакой опорой, открыли совершенно иные возможности, показали новый, объёмный мир, за которым я мог лишь молча, не двигаясь без воли художника, наблюдать. А сейчас — я мог двигаться сам! Я мог делать всё, что захочу, без помощи других!       И я сразу подумал о тебе, Генри. Раньше я был бы бесконечно счастлив, как прежде, просто видя тебя, снова взявшегося за карандаш и мои наброски. Я бы забыл обо всём: о потери интереса зрителей, о сумасшествии Джоуи и о боли… Мне не нужно было ничьего другого внимания и одобрения — только бы твои глаза смотрели на меня с восхищением. Теперь же я имел воплощение; это меняло очень многое, понимаешь? Теперь уже я мог прикоснуться к тебе, самостоятельно обнять тебя или даже говорить с тобой! Вряд ли ты можешь вообразить масштабы перемен, которые случились со мной, когда я стал настоящим. Что ни делается, всё к лучшему, правда?       На протяжении долгих месяцев Джоуи изучал Машину и её свойства; он был шокирован, когда смог создать Бориса с Алисой и остальных мелких героев историй идентичными экранным образам. Вскоре он решился написать тебе письмо и показать нас — новых, совершенных и смыслящих мультяшек. Как он говорил, мы были необъяснимыми, особенными созданиями! И… да, конечно, он ничего не говорил просто так. «Это имело цену».       И мы, и дарующая жизнь Машина… Мог ли кто-нибудь сосчитать, сколько материальных ценностей способны принести простые чернила с щепоткой чего-то сверхъестественного? Дрю мог; он кропотливо занимался этим вопросом. Он наконец нашёл, чего желал все эти голодные годы. Лёгкие деньги! Слава, внимание! Ему окончательно вскружило голову это открытие, у него съехала крыша, последние остатки разумного человека испарились (если он вообще имел их). Оставалось только дождаться тебя, чтобы удивить мир.       Каким же он оказался жадным и чёрствым вкупе со своим безумием. Думай как хочешь, Генри, но его погубил не я — а именно эти чувства. Не ищи он выгоду в каждом из нас… Ты бы сейчас не искал выход отсюда.       Я чувствовал невероятную, изживающую злость, и с каждым днём она росла. Джоуи, ты жалкий идиот… В твоих руках были живые существа, создателем и вдохновителем которых ты когда-то являлся. Неужели в тебе не осталось и капли чего-то теплого по отношению к нам? Кому, как не вам, людям, лучше знать это подавленное ощущение, когда вами пользуются? Бумажный демонёнок не имел ни сил, ни воли воспротивиться этому в отличие от вас! Но я… В моей власти были чернила.       Я начал рушить его планы, сводя с ума сотрудников. Нужные, исполнительные люди как некстати пропадали и больше не возвращались, скапливаясь густой жижей чернил в канализационных трубах и непроходимых подвалах. Некоторых, не особо разбираясь, я оставлял здесь докучать Джоуи. Они и сами постепенно поехали, без моей помощи, подхватываемые общим ужасом и паникой. Аккуратно и ненавязчиво изводить своих мучителей становилось забавно, наблюдение за их постепенным отчаянием и предчувствием плохого входило в гадкую, но безмерно радующую привычку, а особенно будоражило от его подсознательного понимания и бессилия… Ты подумай! Даже на исходе дней этот безумец не забросил свои намерения! Сколько ещё нужно было намёков? Впрочем, я бы всё равно не оставил его в живых.       Долго думал, как сделать это эффектнее. Мои способности были почти безграничны (к тому времени я более-менее освоился), однако тело являлось неплотным — вот, что не давало покоя. Других я усмирял на расстоянии, пугая в виде эфемерного чёрного монстра, это было незаметнее. Его же я убил по-особенному: загнав в угол и собственноручно задушив. Хотя, вероятно, слово «собственноручно» не совсем корректно в этой ситуации… Я придушил его собственными чернилами, сжал в смертельных объятиях и тягуче поглотил его худое тело. У него даже не было возможности испустить последний вздох… Какая жалость! Однако так от тебя была хоть какая-то польза, Вдохновитель.       Я обрёл крепкую опору в виде его костей. Пусть это и лишило меня природной обаятельной внешности и способности внятно говорить, зато новое обличие пришлось мне по вкусу. Больше я не смог с ним расстаться. Пойми, Джоуи, сколько лет я буквально работал на тебя и твою больную фантазию! Когда-то нужно расплачиваться.       Оставалось только дождаться тебя, мой дорогой Создатель.       Признаю, сначала я хотел расправиться с тобою так же. В голове не было и мысли о милости, разгоревшаяся ярость требовала мести за то, что так просто оставил, бросил, свел с ума отсутствием — называй как хочешь! — но раз за разом что-то просыпалось во мне: я вспоминал твою ласковую улыбку, в груди начинало дрожать и ныть. Я противоречил сам себе. Столько лет грезил о твоём возвращении — чтобы убить.       Я никогда бы не смог, Генри.       С первой встречи ты выказывал то далёкое, знакомое и родное, что цепляло меня и невольно отправляло в прошлое. Это были твои чувства ко мне, они ничуть не изменились! Ты боялся лишь незнакомого пугающего обличия.       Но я давно был уверен, что ты привыкнешь и примешь.       Мы быстро нашли общий язык, видишь?       — Я никогда не думал встретить тебя таким. Тогда это звучало бы глупо даже для мечты, но кто мог представить, что такое взаправду возможно.       Ты всё ещё любишь меня, никогда не переставал. Я — тоже.       — Но всё-таки как… Как так получилось, что Машина смогла оживить тебя? И почему ты выглядишь… несколько иначе? Почему всё выглядит иначе? И Сэмми, он…       — Где остальные? Где Джоуи? Студия выглядит запущенной, и причём давно, они что… они же не могли её бросить? Как же тогда письмо?       Оставь, оставь эти нелепые мысли, прошу, тебе не нужно думать о других, тем более о нём. Тебе не нужно идти дальше, чтобы узнать это и отыскать выход. Я — твоё создание, я ждал тебя. Прекрати это.       Чего тебе ещё не хватает?!       — Бенди… прошу, прости меня. Я бы никогда… Я и представить не мог, что ты…       Я живой. После всех лет ожиданий я наконец действительно почувствовал жизнь в себе. Всё — ты, Генри.       — …я с тобой.       Да. Ради этих слов…       — Я никогда, никогда тебя не оставлю.       Ну конечно, конечно ты никогда-никогда меня не оставишь! Не уйдёшь отсюда. Не бросишь меня ещё раз.       Не позволю.       — Ведь я больше не позволю тебе уйти.       Генри, я прощаю тебя.