Время расправить крылья

Уилл видит, как очертания легко опознаваемого предмета скрываются у Мэттью сзади за поясом, и реагирует немедленно: — Нет, нет, нет, нет! Верни его обратно в машину. Мэттью замирает на месте, а затем одним плавным, тягучим движением вытаскивает пистолет, чтобы показать ему, что на деле подозрение неоправданно. — Пистолет с транквилизаторами, мистер Грэм. — Он говорит медленно, живое воплощение примерного медбрата, пытающегося успокоить взволнованного пациента; Уиллу это не нравится. — Что если она просто легла спать, а мы ее разбудим? — Она не дома. Ее машины не было видно у входа, когда мы проезжали мимо съезда. Мэттью пожимает плечом, кривя губы. — Кто знает, может, она сломалась. И Уиллу не нравится и вероятность того, что Мэттью прав. Его распирает протестом. Уилл устремляет взгляд к дому Аланы, чувствуя, как кровоточит растревоженное воспоминание о последнем разе, когда он явился сюда без приглашения (она так никогда и не позвала его), ища поддержки, убежденности в том, что он не был тем, кем все его считали, но вместо этого столкнувшись с предательством. — Возьми мою машину. Она припаркована снаружи. Но, прошу тебя, Уилл, езжай в больницу, ты обязан! — Это ты сейчас ловко провернула. Ты только что открыла двери своей машины, не правда ли? И тем самым включила фары? Они будут ждать меня снаружи. — Если бы снаружи кто-то был, неужели они бы уже не ворвались сюда через входную дверь? — Нет, не ворвались бы. Потому что они знают, что я смогу убить тебя еще до того, как они взлетят по той лестнице. Прощай, Алана. Алана отнеслась к нему, как к бешеному псу, так, будто не знала его никогда. Как будто они не разделили тот поцелуй. И мысль, кричавшая из ее глаз: она так гордилась собой в тот момент, что не клюнула на психопата, которым он оказался. Хорошо сработано, докторка Блум. — Мистер Грэм, я всего лишь осторожен. Ваша докторка Блум знает вас, но не меня, — речь Мэттью негромкая и вкрадчивая, а выражение лица при этом очень честное и даже немного скучающее. Пар их невесомого дыхания исходит от них доступно взгляду, только чтобы быть растворенным холодным ветром. Время не на их стороне. Почему-то с Уиллом всегда так. Уилл говорит: — Окей, но ее нет дома. А если по какой-то причине она все-таки там, то не тычь в нее этим пистолетом, если это не будет абсолютно необходимо. — Он не удерживается от желчного уточнения: — Насколько я ее знаю, у нее от этого может случиться инфаркт. Он отворачивается, и потому не видит, как заинтересованно смотрит Мэттью. Машину они на всякий случай припарковали за деревьями за поворотом, так что им приходится немного пройтись до выглядящего пустым дома. Снег, покрывающий поле за ним, глубокий, рассыпчатый и скрипит под подошвами, — Уилл очень скоро чувствует, как его лодыжки начинают замерзать в вымокших от сугробов штанинах. Мэттью, держащийся позади, спрашивает: — Уже довольно поздно. Где она, как думаете? Уилл как раз про себя задавался этим же вопросом. — Либо ночует у подруги, либо… не смогла связаться с Ганнибалом. Мэттью на это фыркает. — О, да, удачи ей с этим. Он произносит это так, будто Алана вот-вот узнает, что все время поддерживала не ту команду, и Уилл удивляется тому, насколько подходящим ощущается это бесцеремонное отношение. И каким бы циничным оно ни было, по крайней мере, теперь он может не беспокоиться о вреде, который Ганнибал мог бы причинить ей. Не то чтобы Алана когда-либо будет ему за это благодарна, конечно. Но от этой мысли Уиллу определенно гораздо легче чувствовать себя праведным вместо стыда. Определенно гораздо легче. — Мы собираемся просто вломиться? — Мы собираемся попробовать. — В таком доме не должна быть установлена сигнализация? — Ее не было, когда я был здесь в прошлый раз. К счастью, Мэттью не спрашивает его по какому поводу и почему ему потребовалось взламывать замки, но он наверняка сможет составить картину происшествия самостоятельно, он умен. Быстро осмотрев замок задней двери, Уилл выпускает облегченный выдох. — Она даже не поменяла замок. Видимо, была слишком занята с обустройством моей защиты. — Так значит от той была хоть какая-то польза. Уилл бросает взгляд на Мэттью: тот будто прочитал его мысли. И Уилл обнаруживает, что ощутимая антипатия Мэттью к Алане — острая, как режущий край, — вызывает у него любопытство. Ответ на то, откуда она, прямо перед ним, но Уиллу не хватает духа назвать его или думать о нем с какой-либо уверенностью. Без дальнейших предисловий Мэттью достает из кармана складной нож (лезвие щелкает и отражет лунный свет), готовый приступить, но Уилл останавливает его. — Я тоже могу это сделать. — Он объясняет, избегая смотреть Мэттью в глаза: — Я не могу дать тебе делать всю работу, так ведь? Это не зря называют «партнерство по преступлению». Уилл не то чтобы рад необходимости нарушать закон снова и снова (хотя эта выходка с чужой собственностью бледнеет по сравнению с тем, что они уже натворили), но он не собирается прятаться за спиной своего поклонника. В конце концов, это он привел все это в действие. Мэттью сперва выглядит изумленным, но уже в следующую секунду протягивает Уиллу нож с почти балетным взмахом руки. — Как пожелаете, — Мэттью не говорит это, а мурлычет, весь источая пылкое предвкушение. Уилл смотрит на слабо мерцающий нож, не принимая его; от внезапного осознания в его мыслях воцаряется такая же чистота, как в воздухе вокруг них. — Ты использовал именно этот, чтобы убить его? — Да. Мэттью и не пытается спрятать ухмылку. Озорной блеск в его глазах тоже сложно упустить. На какую-то долю секунды Уиллу кажется, что призрак Ганнибала в его голове вернулся и затаил дыхание. Нож и все, что было сделано с его помощью, меняет руку. Жест окрашен символизмом непрямого поцелуя и эта слабая вольная ассоцация вызывает у Уилла смущение. Профиль ножа агрессивен, но и элегантен тоже. Разумеется, на нем нет никакой крови. Он чист, холодит руку и является ритуальным оружием. У него хорошая рукоять, которая приятно лежит у Уилла в ладони, но если он честен с собой, то дело не только в плавной форме. Уилл твердо отказывается думать о том, как легко этот нож, должно быть, разрезал плоть. Прежде чем присесть на одно колено перед дверью, Уилл комментирует: — Хорошая вещь. — «Птичий полет» от Спайдерко. — Не можешь посветить мне чем-нибудь? Мэттью избавился от сотового, чтобы не допустить слежки, что Уилл с опозданием одобряет, но по случайности у него с собой есть фонарик-брелок на ключе зажигания. Поэтому следующие несколько минут тот ассистирует ему, пока Уилл пытается перехитрить замок под звуки своего кластрофобически-громкого сопения, пока его руки замерзают, но тем не менее продолжают ерзать ножом в замке и пытаться пропихнуть его поглубже. Ему все никак не дается найти угол, под которым давление бы равномерно легло на все пружинки внутри, но Уилл уже близко. — Еще чуть-чуть, — оправдывается он. — Все в порядке. Я вижу, вы знаете, что вы делаете. — Пауза, а затем, с проницательным любопытством: — Вас учили вскрывать замки в полицейской академии Нового Орлеана? Уилл вздыхает: он не знает, хорошо ли то, что Мэттью так открыто показывает, что читал его файл и хочет суметь реконструировать и вообразить себе каждый кусочек его прошлого. Пожалуй, что, да, но по понятным причинам он все-таки чувствует дискомфорт. Цилиндр наконец-то совершает оборот, вставая на место с послушным щелчком. Уилл поднимается с затекшей ноги и отдает нож обратно Мэттью. — Я хотел бы сказать, что я обязан этому навыку своей подготовке детектива убойного отдела. Но правда в том, что ты узнаешь обо всем этом гораздо больше, будучи ребенком из бедной семьи. Он улыбается, поджав уголки рта. — Понимаю, — лаконично отвечает Мэттью и Уилл хочет спросить его каким образом, но вместо этого мягко открывает дверь в дом. Кажется, еще слишком рано для каких-либо личных вопросов о детстве — они ведь только полчаса назад оба узнали имена друг друга. Пусть даже мысль об этом ощущается неверной из-за того, как слажено они работают вместе, как смазанные шестерни. Или два ястреба, в полете дополняющие чужие движения. …Дом Аланы настолько просторен, что акустика в нем, наводящая на мысли о зале для репетиций, будто бы улавливает каждое осторожно выполненное движение. Ночь пригорода льется внутрь сквозь высокие и широкие окна, перекрашивая мебель в темные оттенки. В интерьере царит атмосфера, противоположная той в доме самого Уилла: начиная от винтажной кухонной техники и заканчивая пушистыми хризантемами в вазах — все здесь на своих местах. И тут не нашлось бы места для Уилла. Это отчетливое откровение приносит Уиллу больше облегчения, чем печали, пока он пересекает пространство столовой. Он ощущает себя отчужденно и не присутствующим до конца, пока Мэттью не находит выключатель. Этаж освещается. — Вы знаете где ваши собаки? Уилл глядит на Мэттью, а затем подает тому сигнал приготовиться на случай, если они все-таки не одни в доме. Свистит. Затем выжидает еще несколько секунд и свистит снова, на этот раз громче. И словно воющая, скулящая, лающая лавина, его стая устремляется вниз на первый этаж. Уилл тут же оказывается окружен разнузданной песьей радостью и падает на колени, охая, посмеиваясь, улыбаясь во весь рот, полностью погруженный в контакт с толпящимися вокруг него собаками, каждой из которых хочется поприветствовать его и облизать. Повсюду виляют хвосты, а Бастер издает самые громкие повизгивания, прыгая на задних лапах и чуть не опрокидываясь навзничь, пока пытается запрыгнуть на спину к Уиллу, и Уиллу приходится несколько раз отводить голову в сторону, потому что Джек и Харли чуть не врезаются своими тяжелыми черепами ему в лицо. И у него сразу перестает хватать рук для того, чтобы гладить и чесать каждую спину, и голову, и ухо, а лицо его уже мокрое от неряшливых, самых искренних на свете поцелуев, и запуская пальцы в их длинный, и короткий, и мягкий, и кудрявый мех, Уилл снова дома. — Думаете, вам хватит десяти минут? И затем, больше нет. — Окей, — удается ему сказать, не оборачиваясь на Мэттью, агрессивно растирая бока Макса. Конечно же, не хватит. Уилл смотрит на них, таких счастливых видеть его снова, таких открыто скучавших по нему, единственных существ, которые любят его и нуждаются в нем, в каком бы состоянии он не был — простые, ласковые, не осуждающие. И их Уилл теперь должен отпустить навсегда (он уже делал это однажды, или думал, что делал, но на этот раз, это фактически его выбор); возможно, было плохой идеей приехать сюда. Но Уилл не дает им почувствовать свою боль. Он хочет, чтобы они запомнили его счастливым, он… он хочет запомнить их счастливыми, полными надежды, остающимися в хороших руках. Так что, Уилл отказывается воспринимать что-либо кроме своей стаи в отведенное им время: он целует собак, крепко обнимает каждую (смотря за тем, чтобы не сделать больно маленьким), говорит с ними, пытаясь не думать о том, что никогда больше не поиграет с ними, не выведет их на прогулку, никогда не будет больше для них готовить и не заснет со всеми ними, сгрудившимися на своих подушках в одной с ним комнате, — и на этом Уилл перестает, потому что чувствует, что его глаза уже на мокром месте. Он совершил так много ошибок, он не знает, куда он направляется, и он оставляет своих питомцев позади. Уилл слышит нарочито громкие шаги Брауна позади себя и напрягается, заставляя себя собраться в кучу. Он встает с хрустом в колене, оборачивается, чтобы взглянуть в лицо Мэттью и тому будущему, которое тот ему обещает, — с усилием не глядя больше на все еще ждущих от него ласк собак. У его поклонника такой вид, будто тот совершает какие-то вычисления про себя. Уилл хмурится, обратив внимание на две продовольственные сумки, свисающие с его плеча. Откуда Мэттью их достал и когда? И чем он еще занимался, пока Уилл был… отвлечен. — Что это? Уилл указывает на сумки и Мэттью задирает брови в своей скучающей «ничего-не-поделаешь»-манере. — Наш завтрак. Я знаю, что оно вам не нравится, поэтому я собрал все сам. — Чтобы избавить меня от мук совести о краже у подруги? — Уилл обнаруживает, что гораздо более весел от предположения, что в его представлении они пересекут какой-то моральный рубеж, украв здесь пару булок — и это после всего, что они уже успели сделать в последние часы! — чем что-либо еще. Мэттью, как будто бы, не видит иронии и объясняет: — Думаю, вы согласитесь, что в нашей настоящей ситуации, еда нужнее, чем докторке Блум. — Да, это очевидно. — Впрочем, и впрямь есть какая-то последняя тростинка, которая может переломить хребет верблюду, так что, разумно со стороны Мэттью держать в уме его (Уилл избегает слово «хрупкий») деликатное душевное состояние на данный момент. — Еще в доме есть уборная. Просто так, к слову. Уилл трет глаза. — Выходит, что я совсем отключился? — А Мэттью тем временем исследовал и обезопашивал дом. — По крайней мере, на этот раз вы не ушли на рыбалку. Уилл морщится и возвращается к предыдущему замечанию Мэттью, стараясь не отвлекаться на ощущение, что в Балтиморском госпитале для душевнобольных преступников за ним наблюдали слишком пристально. Для этого нет времени. — Окей, ладно. Где она? Уборная, я имею в виду. — Вторая дверь слева. — И у тебя уже есть все, что, ты думаешь, нам пригодится? Мэттью фыркает и открыто оскаливается ему, с жадной, шаловливой чертовщинкой восторга во внимательном взгляде. — А вы входите во вкус, мистер Грэм. — С собакой ляжешь, с блохами встанешь [1], — философски парирует Уилл. — Кстати, об этом. Уилл хмурится тому, как глаза Мэттью ощупывают его с особой осторожностью. Тот на секунду поджимает губы, как кто-то надеющийся не прогадать со своими шансами остановить ярмарочное колесо в нужный момент. Его поклонник пришел к выводу и озучивает свое решение: — Я думаю, мы можем взять с собой одно животное, мистер Грэм. Уилл абсолютно уверен, что только что жестоко что-то не расслышал. — Что? Мэттью не пытается как-либо поправиться. Уилл не удерживается и бросает взгляд на своих разбредшихся питомцев. Он точно видит какой-то безумный сон. — Ты… ты это сейчас серьезно, Мэттью? — Если будете и дальше заставлять меня сомневаться, я могу передумать, — предупреждает Мэттью и Уилл видит, что он не шутит. А раз он не шутит… Уилл чувствует, что у него отнялся язык, и просто смотрит на Мэттью гораздо, гораздо более ошеломленно, чем когда его поклонник стоял в его камере, уверяя его, что в одиночку расправился с его врагом-каннибалом где-то час назад. Уилл даже не пытается скрыть свое наверняка оголившееся во взгляде уязвимое желание (поверить) понять, настолько он изумлен и тронут, но прежде чем Уилл находится со своим «почему», Мэттью, не терявший фокуса, вслух продолжает мысль за него. — Но мы ведь не можем запихать собаку в багажник, верно? Значит, на вас ложится задание найти что-то, в чем можно будет ее транспортировать. И не тратьте наше время на поиск чего-то еще, вроде корма, ладно? — Х-хорошо. — Если найдете что-нибудь подходящее, пока я гружу вещи, собака едет с нами. Думаю, это справедливо. — Это справедливо, — эхом повторяет Уилл. — Отлично. Потарапливайтесь. Мы и так отстаем от расписания. Мэттью отворачивается, чтобы уйти, но Уилл хватает его за предплечье. — Почему? И это бывший коп в нем требует ответа, как и тот, кого предали слишком много раз. Мэттью в первый раз с момента как они встретились не пытается поддерживать с ним зрительный контакт. Он держит взгляд зафиксированным на открытом дверном проеме, ведущем в ночь. Уилл чувствует, как напряжены твердые мышцы его руки, когда Мэттью объясняет: — Если вы не будете счастливы… зачем это все? Мэттью освобождается. Уилл позволяет ему уйти. Он не оборачивается на Уилла, что как нельзя кстати, потому что Уилл чувствует приливающую к лицу кровь. Даже его чертовы уши горят. Он не краснел, наверное, с позднего подросткового возраста. Уилл занимает себя поиском собачьей переноски («потарапливайтесь»). Он подумает о сказанном и чувстве, державшемся за теми словами, в другой раз, не сейчас. С головой, настолько тяжелой от мыслей, с такими легко трясущимися руками, пока он переворачивает гардеробную вверх дном, ища что-нибудь подходящее, с языком своего психиатра все еще в машине, с ФБР, наверняка уже идущим по их следу, — Уилл просто должен дать себе поблажку а-ля Скарлетт О'Хара, прежде чем он окончательно потеряет контроль над ситуацией. Переноска есть. Она даже большая. Найдя ее, Уилл застывает в неуверенности. Снова в столовой, уже с переноской в руках, он глядит на каждого: Бастер, Макс, Зои, Джек, Харли, Элли. Затем их взгляды встречаются. Уилл вспоминает день своего ареста, и оказывается, что сложный выбор уже сделан. — Иди сюда, Уинстон. Иди сюда. Вот так. Хороший мальчик. Держись за мной. Когда Уилл через некоторое время выходит из дома, уже со своим любимым псом, трусящим рядом, его прощание со стаей уже почти не болезненно. У Уилла сохраняется чувство, что Алана хорошо позаботится о них даже после всего того, что произошло этой ночью. Мэттью ждет его у машины, ссутулившись, засунув руки в карманы куртки. Заметно волнующийся. — Я уже начал беспокоиться. Готовы? — Не переживай, я нас не сдал. Мысль о том, чтобы сделать это, не приходила Уиллу в доме и он не рассматривает ее всерьез и сейчас, эта довольно шершавая шутка — его способ ненапрямую честно выразить свою позицию. Мэттью сперва не знает, как отнестись к его словам, но в конце концов подмечает: — Я посчитаю это хорошим началом. — И тебе и стоит. Так, значит… Мы готовы. — Им правда пора двигаться дальше, но Уилл испытывает почти суеверную необходимость сперва быстро представить своих спутников друг другу. — Уинстон, это Мэттью. Мэттью, это Уинстон. Уинстон любопытно склоняет голову на бок, глядя на Мэттью своим по-человечески умным взглядом. Мэттью дает ему обнюхать свою руку, и Уинстон, этот недоверчивый беглец, вежливо ее обнюхивает. — Флегматик. Он мне нравится, — говорит Мэттью и Уилл тихо посмеивается от облегчения. — Тебе тоже потребуется новое имя, а? — Привыкать к тому, что у него будут два хозяина, уже будет достаточно сложно, тебе не кажется? Уилл улыбается Мэттью, когда тот переводит на него слегка завороженный, темный взгляд, — пусть даже и уголки его губ почти сразу оказываются поджаты. Уилл нечеловечески устал и не знает, как еще выразить признательность, но судя по виду Мэттью, послание дошло. Уилл спрашивает: — Так мы отправляемся? — Отправляемся. Снова сидя на заднем сидении машины, теперь уже прижимая к себе переноску с Уинстоном, оставляя Джорджтаун и весь Вашингтон, возможно, навсегда, с Мэттью за рулем, Уилл думает о том, что все это постепенно становится его замыслом.