76 Голодные Игры

      Я глубоко вздохнула и заставила себя признаться в том, что меня не выберут. Мне, все-таки всего-то пятнадцать, да и имя в том колесе не частое. Но все же что-то не давало мне как покоя, так и нормально уснуть. «Вся на нервах» — вот мой девиз. Меня не выбирали три года, так с чего сейчас-то выберут?       Конечно, все может измениться в последний момент, и это будет не слишком-то и хорошо. Это будет ужасно.       Я перевернулась на другой бок, чтобы хоть как-то унять свой ноющий живот. Я глубоко дышу, но это не помогает. Узел внутри прочный, и я его остро ощущаю.       Волнение — это, пожалуй, одно из моих нелюбимых… вещей? Я чувствую, что из-за волнения поползет страх, а этого мне не надо. Узел в животе затягивается еще сильнее, чем прежде, не давая мне дышать. Ситцевая безразмерная рубашка на спине пропиталась пóтом, и это было далеко не приятно. Даже руки вспотели. Особенно в местах сгибания локтей.       В последнее время мне часто снилось, что на Жатве называют мое имя, поэтому обстановка наколялась еще сильнее. После таких снов я не понимала, что происходит, и на утро билась в конвульсиях, до сих пор думая, что сейчас меня посадят в поезд и отвезут в Капитолий. Место, где и закончится моя короткая жизнь.       — Василиса, — тихо шепчет голос с кровати, которая находится напротив моей.       — Да?       Меня зовет моя старшая сестра — Дейла. Она намного красивее, чем я, но папа говорит, что тут это не важно. Нужны навыки. Красота не поможет, хотя влюбить в себя Капитолий — это достаточно хорошая вещь.       — Ты боишься? — Дейла страшно. Ей восемнадцать, а это значит, что со следующего года она не учавствует в Жатве, но не хочет в свой последний год так обложаться.       — Нет, — шепчу я. Ложь. От напоминания у меня в животе снова завязывается узел. Я ненавижу свою жизнь. Никогда не рожу детей, потому что не хочу для них такой участи. Если вообще доживу до восемнадцати, что очень вряд ли.       — Лгунья, — чувствую, как Дейла качает головой. Ну вот. Опять эти слова «ее возраста». Папа часто об этом говорил за завтраком, когда Дей пыталась начинать философствовать. Что-то насчет ее возраста, что ли. Не помню, что именно, но помню, как нам это выносило мозги.       — Дейла, давай спать, — говорю я и отворачиваюсь. Кровать противно скрипит, но это не мешает мне задуматься.       — Мне кажется, тебя точно не выберут. Если только меня, — говорит она, а я молчу в ответ, потому что мне нечего сказать. Нельзя быть такой уверенной в Жатве. Ведь все думают, что их не выберут, а потом раз, и два «счастливчика» поднимаются на чертову сцену и видят, как их семья плачет. Это ужасно.

Сегодня ты есть, а завтра уже трибут, что для нас означает — Смерть.

***

      Папа завязал мне пояс на талии — последний штрих от того голубого платья, что оставила мне мама.       — Ты красивая, — в глазах отца блестели слёзы, но так сразу и не поймешь — выражали ли они счастье, или же боль от того, что сегодня Жатва, и меня могут выбрать, что вполне реально.       — Спасибо, пап, — я целую его в выбритую щеку. — А где Дей?       — Она наверху. Собирается, — он обнимает меня и целует в макушку. — Я так боюсь вас потерять.       — Не волнуйся, — успокаиваю я его, но все равно напряженность не спадает. — Просто, если что-либо случится… Ну, ты понял… Береги Дейлу.       — Василиса, ничего не должно случится, все будет хорошо.       Не знаю почему, но что-то подсказывает мне, что эти Игры для меня будут чем-то больше. В мере пугливости и страха вообще.       — Василиска, иди сюда! — кричит с чердака Дейла, а папа мягко тычет меня в спину, показывая жестом, что бы я шла к сестре.       — Что, Дей?       Дейла сидела за туалетным столиком и смотрела в зеркало. Ее светлые волосы сейчас были собраны в косу, мои же рыжие были распущены. На ней было красивое зеленое платье.       — Мама просила передать, когда будет третья твоя Жатва, — она поднялась со стула и протянула мне браслет в виде стрелки от часов.       — Зачем?       — Я не знаю, — пожала плечами Дейла, а потом резко притянула меня в объятия. — Мне так страшно, Василиса.       Я робко обняла ее в ответ. Мы редко проявляли любовь, и сейчас это казалось мне таким чуждым и далеким, что я даже немного опешила.       — Мне тоже, Дейла. Я так боюсь за себя и тебя, — я слышала, как она всхлипнула. — Ну же, не плачь. А то я тоже заплачу, — в носу стало щипать. Ненавижу Капитолий. Ненавижу чёртова Астрагора — нашего президента, с которого все и началось.

***

       — Здравствуйте, дорогие жители дистрикта номер восемь, — одна из наших менторов — Селестина, была очень яркой особой, что делало ее сильно отличающейся от людей нашего дистрикта. — Сегодня — Жатва, один из самых важных дней в жизни Панемцев. Сегодня решится судьба многих людей. После того, как мы выберем ваших трибутов, то прозвучит гимн Панема, и пройдет минута молчания. Ну что ж, а сейчас по обыкновению, я запущу руку в барабан, и… — Селестина опустила руку в барабан, помешав при этом бумаги. Я сжалась, скрестив пальцы. — Трибут из дистрикта номер восемь, это девушка… Василиса Огнева! Василиса, поднимайся на сцену.       Я замерла. Пальцы все еще были скрещены, но это было уже неважно.       — Василиса, — нетерпеливо позвала меня Селестина.       Мне было больно смотреть на папу и Дейлу. Сестра плакала. Безвучно, но плакала.       Я медленно подошла к сцене и поднялась. Все еще тот шок не давал мне зареветь. Все слишком быстро, я не готова прощаться с жизнью сейчас.       — Ну, а из мальчиков… — я даже не заметила, как Селест опустила руку в другой барабан. — Ник Лазарев! Ник, поднимайся сюда.       Ник вышел довольно-таки быстро. Я официально не была с ним знакома, но частенько видела, как он помогает отцу в часовом магазине. Мне жаль его. И себя.       Ник был бледен, но на лбу виднелись капельки пота. После того, как прозвучал гимн, наши имена назвали еще раз, а потом и вовсе увели в здание мэрии.       Мне было жутко плохо, и лишь когда я осталась одна, слезы полились ручьем.