1
22 июня 2018 г. в 16:54
Страшно представить, что метеорологические агентства за свою ложь получают те же деньги, что работники иных сфер. Обещали дождь с пятнадцатью градусами тепла, получили непроглядные тучи, темно-синим саваном стягивающие небо, и сухой порывистый ветер, который, впрочем, здесь постоянно, и ушли тратить заработанное. Интереса ради, сколько к ним ежедневно находит жалоб от неравнодушных граждан?
Мойра поежилась от холода. Размышления о лжи синоптиков спасали ее от желания заговорить, потому что бросить хоть слово равно что открыть дорогу шуму, расспросам и истерии, от которых она три недели назад бежала. Виной тому Ангела Циглер, сейчас самозабвенно поправлявшая салфетку на коленях женщины и будто невзначай сжимавшая их, точно прощупывая пульс, удостоверяясь, что ее гостья в сознании.
От раздражения сводило челюсть. О’Доран отвернулась, лишь бы не наблюдать физиономию Циглер. Без того она в каждом новостном выпуске, смартфоне, агитационном плакате Overwatch. От нее не охота ругаться, ведь даже это требовало моральных сил, запас которых оседал на самом дне разума.
Люди не молодеют. Так и Мойра покрывала нервный тремор таблетками, сменила кофе на виски, помогая устойчивым к антибиотикам бактериям устроить в организме свое микроскопическое государство, по-детски наивно верила, что сенильная деменция матери обойдет ее стороной, пока время бесследно утекало.
— Как поживает юный Шимада? — по малокровным губам Мойры змеилась улыбка, верно, слишком явная, так что Ангела поднялась с места.
— Не понимаю, как это относится к теме.
Искусные пальцы хирурга собирали посуду в одну башню, которой судьба велела распасться в посудомоечной машине. В ее словах своя правда: О’Доран договорилась встретиться для обсуждения продажи дома, но Циглер первой нарушила договоренность, приготовив ужин.
Идеально отглаженная скатерть, утыканные по всей площади кухни ароматические палочки, говядина в соусе, которую Энджи терпеть не могла. Ангела Циглер, чья нарочито немецкая фамилия как жирный заголовок над общенациональной политикой Overwatch, могла бы стать чудесной спутницей жизни. Ключевое выражение — могла бы.
С ней новость об очередном теракте переставала быть нудной, жевательные мышцы не сводило из-за зевоты, жилплощадь сверкала чистотой. С ней можно было всегда и везде, обретая не только здоровое расслабление, но и бенефиты из рук самого Джека Моррисона. Того легче с ней оказалось получить анонимные кляузы, способные растолочь тщательно выстраиваемую карьеру в порошок.
О, стоило видеть ее выражение, когда Шимаду приписали к Blackwatch. Смесь непонимания со злобой надолго осталась в памяти лаборантов хотя бы потому, что лицо доброго доктора не озарялось другими эмоциями вплоть до прошлого месяца. Затем — проверки совета безопасности, отлучение Гэндзи в нейтральный исследовательский штаб и шок главы медотдела, из раза в раз разыгрываемый одинаково.
Мойра вытянула из ее рук нетронутый стакан виски, чтобы привлечь к себе внимание. Сегодня Энджи не уйти от вопросов.
— Что скажет Джек, узнав, что у его драгоценного ангела и на командира заготовлено с десяток жалоб?
— Думай, что говоришь! — Заволновалась. Вырез блузки колыхался волнами, грудина краснела, дыхание становилось поверхностным. — Совет безопасности уже начал разбирательство, нужно было раньше думать, что ты творишь с пациентом!
Женщина хмыкнула. Она творила, как же. Не Ангела бежала к бедному мальчику по сигналу кнопки, которую Шимада жал, как только разглядывать потолок становилось особенно тяжко, не Ангела наказала медсестрам допытывать его на предмет благонадежности, не Ангела регулярно отстраняла его от тренировок. Не Ангела позволила расхлябанному существу манипулировать собой. Это всегда оказывалась не Ангела.
На гранях стакана плясали блики приглушенного света, отскакивали в штукатуренную, так никогда и не обзаведшуюся обоями стену, реже — в глаза. Тишину порвал раскат грома. Синоптики, должно быть, потирали ладошками, ждали возможности выкрикнуть «мы же говорили!», только все это пустое — гремело третий день, а улицы оставались сухи.
— Нужно было думать тогда, милая, когда в твоей светлой головушке зарождалась мысль сослать Шимаду подальше от опытных специалистов.
Хлопок. Мойра болезненно шикнула и закрыла лицо рукой. Щека жгла холодные пальцы. Хруст от надавливания. Рвано вскинулся уголок губ, выпустив из легких воздух. Больно не было, страшно — тоже. Подумать только, Мойра никогда не дралась… так. Бесхитростно, грязно, обыденно. Словно так и надо. Когда тебя растят интеллектуальной элитой, ладони учат держать раскрытыми кверху, не сжатыми в кулаках, в Blackwatch говорят держаться подальше.
Энджи не говорила ничего. Стояла, не двигаясь, не в силах разогнуть руки. Не верила, противилась, одновременно тряслась от осознания, как угодившая под ливень домашняя кошка. Разве что коготки у нее были куда опаснее. Боль испарялась. Обида расходилась по груди масляной лужей.
— Я… — шептала она, оглядывая собственную руку, точно винтовку, выстрелившую вопреки прогнозу. — Mein Gott, Мойра, я… Я принесу компресс!
Та не глядя ухватила девушку за одежду и притянула ближе. Между подрагивавших пальцев приятно мялся шифон, а в ноздрях свербело от кислого парфюма.
— Это был первый и последний раз, — голос шипел неестественно, надрывался вопреки желанию, и Циглер ожидаемо смолкла. — Первый и последний.
В голове напуганными канарейками бились опасения, которые стоило бы озвучить, но откровенно не хотелось. Хотелось на воздух, подальше отсюда. Желательно — вон из страны.
Мойра поднималась медленно, точно впервые, все равно задев локтем треклятый стакан. Мятая скатерть впитала янтарь виски, как бумага акварель, впрочем, не жалко: дом давно ей чужой. Чужие потные ладошки обвили шею, начали беспорядочно гладить, цепляться за складки рубашки. Оттого еще дурнее, и Мойра резко отталкивает девушку. Она совсем не та, что раньше. В опухшем алом лице с потекшими стрелками не находится теперь ни единой привлекательной черты.
Уйти оказалось легко.