В тот год ликорисы цвели пышнее.

Akaku sukitooru yuugure no Ato hoshitachi wa sora ni suwari, sorezone no oto wo kanadeteita Sunao ni nare to iwarenakutemo namida wa mou, Boku no omoi wo tsurete ashimoto de chiisana umi ni natta Sora wa ugokanai hi ga nobori, oriru dake Jimen wa ugokanai kimi ga aruku ka, arukanai ka dake da Mayonaka no uta ga sakenda boku hontou wa hitori ga kirai da daikirai da «Taisetsu» wo shitte shimatta ano hi kara zutto Aa shiawase nante chiisana supun de sukueru kurai de juubun nanda Wakeaeru hito ga iru ka, inai ka dake da (Aqua Timez — Mayonaka No Orchestra)(1) *** Время опускало на поля и жителей деревень первые ночные заморозки, постепенно подталкивая течение жизни к еще одной зиме: осень стояла в разгаре, был октябрь. Время бежало все дальше, оно не останавливалось и не ждало тех, кто отстал от его быстрого и утомительного бега: даже времена года едва поспевали за таким стремительным течением. Летящие минуты и часы жили сами по себе, их ничто не тревожило, ничто не могло остановить их или препятствовать им, они были легкомысленны и холодны, они не успокаивали старые раны, лишь припорашивали пылью и закрывали их от человеческих глаз. Время все неслось и неслось, оно призывало всех все забыть. Люди верно шли за этим голосом: забывали о войнах, едва те проходили, забывали о героях, едва те погибали, забывали о преступниках и преступлениях, когда виновных казнили. Забывали об обещаниях, когда те становились не такими яркими и броскими, забывали о голоде, когда появлялась еда, забывали о своих лидерах, когда на их место приходили новые — все обо всем постепенно забывали. Люди жили сегодняшним днем и сегодняшними тревогами, прежние чувства и переживания хмуро и тихо покоились в углу, как висит на крючке старая потрепанная шляпа: она до сих пор существует и спит в жилище человека, но уже изжитая и не нужная, хоть и постоянно напоминает о себе осыпающейся с ее полей соломой. Жизнь шла своим чередом, несмотря ни на что. Все было так же, как и раньше: и в природе, и в людях. Все шло так же, как и шло. Без изменений. Без оглядки. Раны Саске заживали чрезвычайно тяжело и как будто назло медленно, потребовалось около двух месяцев, чтобы все окончательно затянулось без опасения, что зарубцованные ранения снова открылись бы. Наступил, как уже было сказано, октябрь, по утрам и ночам становилось с каждым разом все холоднее, дни чаще сопровождались затянутым плотными тучами серым давящим небом или промозглыми мелкими дождями. Маленькая и старая хижина, в которой все это время с момента, как он очнулся после падения, жил Саске, находилась в густом и нелюдимом лесу, где было еще холоднее, нежели в городе или деревне, а незнакомый шиноби, как-то раз пришедший к Саю и принесший с собой провизию, чем разнообразил каждодневную похлебку из корений и добытого на охоте скудного мяса птицы или зверя, рассказывал, что в пустыне близ Тандзаку стоит неимоверная жара; впрочем, там всегда была аномальная зона вне зависимости от времени года. Иногда по ночам сырость и холод пробирали настолько, что Саю и Саске, даже не смотря на то, что и днем и ночью они были вынуждены поддерживать огонь в очаге, приходилось ложиться вместе на один футон. Саске недовольно поджимал губы и отворачивался, всякий раз раздраженно и брезгливо морщась, как только его касались. Саю же, казалось, было все равно. Он с улыбкой извинялся и не чувствовал ни малейшего стеснения. Бежать Саске не пытался, потому что понял: это совершенно бесполезно в его положении. Его не держали на цепях или с кунаем у горла, ежесекундно угрожая жизни, вовсе нет, ночью вполне можно было ускользнуть, если хорошенько продумать план и все подготовить с утра, но Саске понимал, что это будет пустой тратой времени и сил, ведь он не знал, что ему и как сделать, чтобы добраться до Итачи. Помочь выбраться из леса и обойти все препятствия мог только такой же член АНБУ, как и те, кто охраняли брата. При этом Саске неоднократно давали понять: его побег навредит брату, находящемуся под контролем Конохи. Сай ни в какую не поддавался на уговоры, сразу обрывал тему разговора или просто молчал в ответ, не находя аргументы Саске настолько убедительными, да и идти против Корня АНБУ, также не имело смысла. Впрочем, Саске пока что волновало лишь одно: здесь, взаперти у него не было возможности сказать Итачи, что все хорошо; прошло уже два месяца, а что ему сказали, что он знает? Это единственное, что действительно беспокоило. Остальное было минутными трудностями. К Саю Саске привык и не так раздражался, круглосуточно будучи в его обществе. Обычно они молчали, Сай не стремился начать разговор, вернее, раньше он делал попытки как-то сблизиться с Саске, но поняв, что тот не настроен на общение, попытки свои решил оставить, но, похоже, его это не очень расстроило. Чаще всего он рисовал кистью и черной тушью гравюры, развешивая их потом на стенах или складывая в угол комнаты, в огромный сколоченный из дуба сундук, который громко хлопал крышкой. Один раз Саске поинтересовался, какие названия Сай дает своим картинам, но получил совершенно неожиданный ответ, который оставил неприятный осадок пустоты, холода и неуюта глубоко внутри: «Они все безымянные». Этот странный Сай тоже был как будто безымянным. Он никогда не выходил из себя, он в любой ситуации, особенно, если она была напряженной и критической, улыбался, и это раздражало Саске не своей приторностью или навязчивостью, а неестественностью и фальшью. Сколько бы он ни пытался понять и найти истинное лицо странного человека по имени Сай, не находил ни единой нити, зацепки. Сай, действительно, как и его многочисленные картины был безликим, безымянным, у него не было фамилии, только короткое кодовое имя, он был как пустая оболочка, голый холст, белый и чистый, на который нанесли прозрачные мазки внешности и глупой улыбки. Этот человек был неприятен Саске во всех отношениях, в нем не было чего-то по-человечески естественного, он был как живая кукла. Чувствовать себя спокойно, а тем более расслабиться в присутствии Сая было почти невозможно. Саске всей душой ждал того момента, когда оправится от ранений и попробует настоять на своем, а если результата не будет, что ж, безликого и мертвого внутри человека ему было не жалко. *** Пламя очага, в котором горели маленькие ветки, единственные оставшиеся сухими после дождя, дрожало, едва-едва освещая полутемную комнату и вовсе не грея. Столь скудного запаса топлива было слишком мало, чтобы ясно осветить всю хижину, стоявшую в ночном лесу, не говоря уже о том, чтобы как следует обогреть, и как хорошо, что сегодня ночью было не так холодно, как вчера. Сай рисовал. Тонкой кистью как кончиком перышка птицы, пропитанной черной тушью, он выводил на небольшой плоской и шлифованной дощечке понятные только ему линии очертания пока еще незнакомого предмета. Он сидел на татами, скрестив ноги и поставив дощечку на колени, придерживая ее сверху двумя пальцами левой руки. Многочисленные очертания предмета все еще не походили на что-либо знакомое; еще пара легких черт, и уже точно можно было сказать, что сегодня Сай был в настроении рисовать абстракции. Обычно после основных мазков он начинал добавлять штрихи другими цветами туши, а потом в правом верхнем углу тщательно вырисовывал самые сложные иероглифы, каллиграфически идеально и точно выводя разные, совершенно не подходящие друг к другу по смыслу слова. Саю это безумно нравилось, успокаивало и расслабляло, а потом, когда рука устанет от кисти, картина ляжет в глухой сундук, еще одно из сотни безымянных полотен. Саске, воспользовавшись тем, что его надсмотрщик был увлечен своим любимым делом, менял нижнее белье, зябко поводя плечами. В многочисленные щели стен и крыши, не говоря уже о прогнившем полу — пожалуй, излишне говорить, что и насекомые, и мыши не были редкостью в старом доме, — в щели поддувало из леса, поэтому тело мелко дрожало, оказавшись обнаженным под натиском осеннего вечернего холода. Саске, крепко обхватив руками плечи, босиком прошел к стопке чистой одежды, присел на корточки и начал там копаться. Он делал это быстро и судорожно, вовсе не желая, чтобы Сай, раньше времени окончив свое занятие, смотрел на его обнаженное тело. Саске не стеснялся, но не желал, чтобы его тело увидел другой человек; просто не желал, чувствуя себя уязвимым. Из одного из свертков одежды выпал забытый всеми кунай. Упал он с глухим и коротким стуком, но достаточно громким, чтобы услышать его в тишине. Саске про себя выругался, раздраженно подхватывая найденные вещи и быстро вставая, чтобы уйти в свой безопасный и теплый угол. Сай, обратив внимание на слишком громкий в безмолвии удар о пол, лениво обернулся, оставляя тяжелые капли красной туши срываться вниз с тонкой кисти на татами, заливая и пачкая пол подобно крови. Саске не успел ничего сделать, только когда заметил, как взгляд Сая быстро скользит вниз, прикрылся найденной льняной рубашкой, отрывисто сказав: — Занимайся своими делами. Сай улыбнулся, все так же сжимая хрупкую кисть в руке и даже не обращая внимания на то, как она пачкает уже и его одежду в туши. — Ты что-то искал? Тебе помочь? — выражение лица источало саму доброжелательность. Саске едва ли не передернуло; он, придавая голосу оттенок небрежности, ответил: — Я всего лишь хотел сменить белье. Я же сказал, продолжай заниматься своими делами. — А, — Сай, кажется, пропустил последнее мимо ушей, — я думаю, тебе стоит взять другую рубашку, на этой остались бурые пятна… — Отстань, — раздраженно прошипел Саске, проходя к себе. «Идиот». Но Сай, кажется, находил эту ситуацию ужасно забавной и интересной. Он медленно отложил свою кисть, наконец увидев, что она пропитала тушью татами, и подпер руками острый подбородок, все так же улыбаясь и безотрывно наблюдая за тем, как Саске судорожно одевается, рывком запахивая ткань белья на бедрах. — Да ладно, ты стесняешься? Ты же уже делал с кем-то то самое? Ну, то самое, ты понимаешь. Саске промолчал. Серую хлопковую рубашку, которой прикрылся, он оставил в стороне, натягивая выцветшее повседневное косодэ и запахивая его на своей груди. — Я думаю… нет, даже знаю, что да, — продолжил Сай говорить как будто сам с собой, — конечно, у тебя хороший член, тебе будет… — Я сказал, чтобы ты заткнулся. — Я бы даже добавил, что… Саске обернулся через плечо, и Сай тут же замолчал, перестав улыбаться. Взгляд Саске говорил достаточно красноречиво, и продолжать сейчас подшучивать вряд ли бы было хорошей идеей, поэтому Сай только лишь коротко пожал печами, возвращаясь к своей неоконченной картине. Но кисть в руки он сегодня так больше и не взял. Смотря на полотно безотрывно и долго, как будто пытался с него прочесть что-то понятное лишь ему, он встал с татами, подхватил дощечку и прошел к сундуку, опускаясь рядом с ним на колени. Еще одно полотно осталось на дне на долгие года, а может и на целую вечность: создатель картин никогда не просматривал их дважды. Сай, секунду помедлив, закрыл крышку сундука, но не спешил вставать, теперь прожигая стеклянным взглядом длинную, загораживающую собственную тень на стене перед собой. Наклонив голову на бок, он сухо поинтересовался: — Что такое, Саске-кун? Тот, самонадеянно хмыкнув, по-прежнему остался стоять за спиной Сая, все так же подставляя острый кунай к шее того. — Ты меня бесишь, — холодно отрезал Саске. — Но выбора у меня нет. Я хотел бы с тобой поговорить еще раз. Сай обернулся, снова улыбаясь и дружелюбно усмехаясь, невероятно фамильярно и непозволительно раскованно. Глаза его сузились до милых щелочек, на щеках от улыбки появились неглубокие ямочки. — Саске-кун, я внимательно слушаю. Тот сжал кулак. — Ты меня раздражаешь своей улыбкой. Ты можешь перестать улыбаться как слабоумный? Хватит валять дурака, — Саске поморщился, отводя кунай от шеи Сая, на которой все так же медленно билась жилка. На всякий случай Саске оставил оружие у себя, спрятав за пояс. Пока он присаживался рядом на татами, по-видимому желая начать спокойный и серьезный разговор уже без язвительности, шуток, угроз и недвусмысленных предупреждений, как-то, с кунаем, Сай задумался, приложив ладонь к губам и темными глазами наблюдая за тем, как на лице Саске вспыхивают блики горящего рядом очага, и вдруг сказал: — А я читал, что улыбка — это лучший способ мирно разрешить любой конфликт. Ею можно одурачить кого угодно. Саске даже бровью не повел. — Я не знаю, кем может быть тот, кто написал такой бред. Может, кого угодно и можно, и не только улыбкой, открою тебе секрет, многим другим так же нужно уметь пользоваться, но я к этой категории не отношусь, — спокойно ответил Саске, недолго помолчав. Он сидел, скрестив ноги в позе лотоса и сложив руки на мерно поднимающейся груди, в этой позе он неосознанно копировал своего покойного отца, когда тот так же сидел перед сыновьями на своем месте в их доме. — И все же, — продолжил Саске, — я хочу, чтобы ты мне подсобил в одном деле. На сей раз Сай смотрел уже внимательно и серьезно, без улыбки или беспечно-дружелюбного выражения лица. Без напрягающей маски лжедоброжелательности он выглядел так, каким должен был быть: безразличным, со стеклянным взглядом. Но так Саске было намного уютнее. — Я слушаю. — Мы ведь должны с тобой покинуть это место, так? — не дождавшись ответа, Саске продолжил, распрямляя руки и сцепляя пальцы в крепком замке. — Ты один из Корня, помоги мне увидеть Итачи. Не более минуты, мне надо сказать ему лишь несколько слов. Повисло напряженное молчание. — Зачем я должен это делать? У меня другой приказ, но даже если бы я хотел предать Корень, — наконец-то Сай сухо усмехнулся, — то какой в этом смысл? Саске смотрел в глаза напротив долгим пронизывающим взглядом, молчал и подбирал в голове слова, пока не произнес: — Ты ведь все знаешь о нас с Итачи, да? Сай кивнул головой. — Да. — Тогда ты должен понять, как для меня важно это свидание. — Я не понимаю. — Но ты же должен понимать, что я чувствую, что чувствовал бы каждый на моем месте! — крикнул Саске, сотрясая стены хижины всплеснувшейся яростью. Но Сай смотрел в пол. — А я ничего не чувствую. Ничего. Саске раздосадовано цокнул языком, так и не сказав ни слова в ответ. Впрочем, он и так уже понял, что убедить Сая будет практически невозможно. Понял это, когда в первый день увидел леденящие пустые глаза, которые были не то чтобы пугающими отсутствием каких-либо эмоций, как бывали у Итачи, а просто неприятными. Корень АНБУ — в нем состояли идеальные, безэмоциональные, хладнокровные и твердые типы, но Саске, упрямо настроенный на то, чтобы на сей раз добиться своего, пытался предугадать каждое слово и действие Сая, однако на успех этого предприятия он не сильно надеялся. Корень АНБУ не предавал своих. Никогда. — Меня абсолютно не волнует, — медленно и спокойно проговорил Саске: он искренне не хотел срываться, — что ты чувствуешь, а что нет. Ты просто должен заткнуться и незаметно провести меня к нему. — Зачем? — Не заставляй меня говорить вещи, которые понимает любое дитя, — прошипел Саске, теряя терпение. — Он — мой брат, моя семья, он должен знать, где я и что со мной. Я должен понять, зачем вам понадобился Итачи, раз ты ни черта не знаешь. Или знаешь, но молчишь. Скорее второе, ведь так? Сай пожал плечами, в его глазах промелькнуло фальшивое удивление. — Он прекрасно знает, где ты и что с тобой. — Мне нужно увидеть этого человека. — Я не могу помочь. — Тогда я убью тебя. — Убивай. Ты этим ничего не добьешься, и не просто попадешься сам, но и подставишь под секиру брата. Саске, стиснув зубы, ударил кулаком на полу, вздохнул и с надрывом гаркнул: — Тебе не понятно?! На моем пути никто не будет стоять, а тем более Коноха! И тем более ты! Особенно ты, если ты не знаешь, что такое быть не одному в старой грязной хижине неизвестно в какой дыре на краю света, это еще не значит, что я буду мириться с этим. Поможешь ты мне или нет, в любом случае я доберусь до Тандзаку. Саске, жалея, что напрасно сорвался, медленно и спокойно встал с татами, запахивая воротник косодэ. — И все же, — добавил он более мягко и уже без ярости в голосе, но так же холодно и надменно, — подумай еще раз о том, чтобы помочь мне. Меня ты не убьешь, я уже понял это, но вот я тебя могу. Пусть даже так мне будет сложнее. Но я никогда не убиваю просто так, поэтому мирно и по-хорошему предлагаю: будем действовать сообща, хотя бы на какое-то время. Тебе это будет так же выгодно, как и мне. — Саске-кун, подумай также о том, что своим эгоизмом ты можешь навредить и себе, и своему брату. Не лезь на рожон. Я говорю тебе это не как член АНБУ, а как человек. У меня нет близких людей, я не понимаю тебя. Но все-таки, — Сай снова растянулся в улыбке, — я не вижу причин помогать тебе. Ты делаешь глупость. Саске на это ничего не ответил. Долгим презрительно-ледяным взглядом оглядев человека напротив, он снова продолжил идти к своему свернутому в углу футону, чтобы расстелить его на ночь. Сай, рассеянно наблюдая за тем, как Саске укладывается спать, заворачиваясь почти с головой в толстое покрывало, нагретое у очага, хотел также подняться и подбросить в огонь еще пару ветвей, чтобы больше не беспокоиться о тепле и лечь, но все, что он сделал, это, не сойдя с места, закинул в потухающий очаг несколько веточек, с досадой сжигая их в пламени. Саске все еще молчал, видимо, заснул или засыпал, а, возможно, он как всегда просто не хотел разговаривать, они почти постоянно молчали, если и разговаривали, то только так, как сейчас: Сая просили об услуге или спрашивали о том, что Конохе нужно от них, братьев Учиха. Но на все был один ответ. Впрочем, Саю не так сложно было помочь устроить короткое свидание; почти единственное, что его останавливало, так это преданность Корню. Задание было любыми путями не допускать встречу Учихи Саске и Учихи Итачи, а позволить это — провалиться. Провал задания в Корне АНБУ всегда наказывался строго. Но с другой стороны, Сай глубоко в душе ненавидел и Корень, и его главу. Украдкой смотря на заснувшего Саске, он все больше задумывался и уходил в себя, сон больше не шел, зато свои собственные воспоминания внезапно атаковали с большей силой. Сай нагло и бессовестно лгал, что не понимает Саске. Возможно, он как раз понял бы в тысячи раз лучше, чем остальные; кто, как не он, лишился своего брата. Просто об этом неприятном инциденте ради службы в АНБУ решено было забыть, как забыть обо всем человеческом, что причиняло боль, заставляло чувствовать колкую вину или испытывать муки совести, ненавидеть, и, следуя уделу всех слабых, Сай от всего отказался, кладя себя и свою жизнь на залитый кровью алтарь службы для и ради деревни. Саске ненавидел и Корень АНБУ, и Коноху, и Шимуру. В какой-то момент Сай так же это искренне возненавидел. Наверное, когда понял, что теперь у него нет имени, данного покойными родителями, что он теперь безликое звено в многочисленной серой цепочке с позывным из двух слогов (2), что у него нет ни друзей, ни семьи, нет ничего, кроме формы АНБУ и меча. Когда-то он испытал это неприятное и горькое чувство. А сейчас, даже вспоминая его, не было больше того холода в крови, лишь примирение и смирение. Саске все не мог мириться. Сай этого не понимал, не понимал, что ненависть делает сильнее. Он сам когда-то трусливо смирился с потерей брата. Почему этот человек не может этого сделать, не может понять, что пути назад, к Итачи, больше нет? Возможно, для него действительно не все потеряно, но помогать Сай не хотел. Ему никто не помог. Пусть даже у него не было иного выбора, как нет выбора у шиноби. Интересно, поступил ли бы так Саске? А если бы и поступил, он бы в таком положении непременно мстил, он уже готов был проклинать Коноху, и Сай, как бы не уговаривал себя не обращать на эту бессмыслицу внимания, ведь он презирал Саске в день их первой встречи, но все же глубоко в душе в чем-то соглашался с ним. Чем больше Саске просил о сотрудничестве, чем больше проклинал неблагодарную Коноху, тем чаще Сай начинал разделять мнение Учихи Саске. Действительно, как только будет нужна лишняя, не столь важная пешка, которую не жалко отдать на съедение другой фигуре, его, Сая, каковы бы ни были его заслуги, отдадут на растерзание, если это будет выгодно Конохе, все шиноби на это подписываются. Сай все больше и больше начинал понимать, как шатко то, на чем он стоит, ему нечего было терять в любом случае, но ведь смерть брата получится напрасной и пустой. Саске заставлял о многом задуматься, благодаря нему Сай вспоминал о себе, о своем брате, и все больше понимал стремление Саске, но почему постоянно отказывал, он понять не мог. Например, в Тандзаку Итачи больше нет, как это объяснить Саске? Можно было бы, наоборот, привести туда Саске, чтобы он разом оборвал все свои желания и утих навсегда, но ложь казалась Саю жестокостью большей, чем что-либо еще. Он удивился, когда понял, что помнит еще это слово. Возможность увидеть, как будет страдать существо, с которым прижился, почему-то пугала. Возможно, это бы напомнило свое прошлое. Возможно, это бы что-то слишком изменило в установившемся мире. Возможно, это разрушило бы кое-какие представления. Или же доказало в очередной раз собственную ничтожность. История с Учиха потрясла и во многом разочаровала Сая. Отрывая наконец свой взгляд от созерцания одной из неподвижных и воображаемых точек на стене, Сай встал с татами, чтобы, в конце концов, уже приготовить свой футон и лечь, накрывшись с головой покрывалом. Спать не хотелось. Лежа было лишь легче и уютнее думать, к тому же одеяло грело замерзшее осенней ночью тело. *** В тяжелом старом сундуке хранилось более сотни картин, огромных смятых листов, набросков с абстракциями, пейзажами, портретами. Они были нарисованы то тушью, то углем, где-то размазались, где-то уже постарели, иногда при прикосновении пачкали руки. Сай, стоя на коленях, впервые за долгие года разбирал свой сундук в поисках одной очень важной для него вещи. Он вспомнил о ней ночью, эта мысль все лихорадочно не давала покоя, поэтому с первыми лучами солнца он сразу встал, начиная разбирать свои вещи. Кое-что можно было уже выкинуть или развести этим огонь зимой в очаге, чтобы хорошенько погреться у него и нагреть плоские камни, на которых можно будет уютно спать. Все ненужное Сай откладывал в сторону, тщательно проверяя каждый свой листок или дощечку. То, что на первый взгляд казалось отличным, теперь отвращало. То, что осталось в памяти уродливой меткой, теперь начинало нравиться. После двух часов, пролетевших так стремительно быстро, что казалось, прошло лишь полчаса, Сай, наконец, в руках держал то, что настойчиво искал на протяжении всего этого времени. Потрепанную и старую книжечку, настолько миниатюрную, что она умещалась на ладони. Сай так и остался неподвижно сидеть, смотря на пожелтевшие и полустершиеся картинки с двух сторон твердой обложки. Горькая улыбка невольно проступала на его губах. Это был его первый альбом, привезенный из города и подаренный братом. Первый и последний в жизни, ведь они, живя тут, в хижине посреди болот и леса, не часто бывали в Конохе или в других ближайших городах, поэтому этот подарок казался особенно ценным, а сейчас — бесценным. Жаль, что брат так и не посмотрит их книгу. Сай начинал ее рисовать когда-то очень давно, еще при жизни Шина, но так и не закончил, и, смотря на оставшиеся пустыми страницы, он постепенно начинал вспоминать, что хотел изобразить. Ему казалось, что рука сама нетерпеливо делала штрихи тушью на каждой странице. Впервые Сай рисовал с таким удовольствием, впервые радовался каждому новому штриху. Его драгоценная книга, его связь с миром, книга его души и правды жизни. Он про нее слишком опрометчиво забыл. Пачкая свои руки, одежду, он все рисовал и рисовал; когда наступил самый разгар утра, тот момент, когда птицы в лесу начинают стихать, он закончил свою книгу, бережно держа ее в руках. Аккуратно и осторожно закрыл, стараясь не размазать высохшие чернила, а потом еще какое-то время смотрел на нее закрытую, перед тем как убрать обратно; но Сай не успел опомниться, как альбом взяли из его же рук, и раздался холодный голос: — Что это? Сай обернулся, протягивая раскрытую ладонь вверх. Саске же, давно стоявший за его спиной, небрежно листал книгу, не без интереса в темных глазах рассматривая картинки. Они изображали Сая и еще одного незнакомого человека, и они то сидели у костра, то сражались, то смеялись, то точили оружие. Саске, внимательно рассмотрев книгу без единого слова в ней, захлопнул альбом, теперь уже глядя на Сая, недовольно сдвинувшего свои брови: пожалуй, впервые он действительно был чем-то рассержен. — Отдай. — С кем ты себя нарисовал? — С братом. Саске, мельком кинув еще один взгляд на незнакомца с обложки, приподнял одну из бровей, но альбом так и не отдал, если не стал крепче сжимать его в руках. Он был не только изумлен этой неожиданной новостью, но его постепенно брала и злость. Дождавшись того, когда Сай встанет рядом с ним, Саске сдвинул брови: — И ты еще валял дурака, что не знаешь, что такое семья? Твой брат не очень похож на тебя. — Он был мне сводным братом, а не кровным. Отдай мне эту вещь, пожалуйста, Саске-кун, — Сай потянулся за альбомом, но Саске и не думал его просто так отдавать. Холодно усмехнувшись, он засунул его себе за пояс, скрестив на груди руки. — Отдам, конечно, зачем он мне, но только если ты согласишься помочь мне. — Я сказал, что не буду потакать тебе. Саске пожал плечами. — Тогда я тоже не собираюсь тебе ничего отдавать. Зачем мне это делать, а? Если эта вещь тебе действительно так дорога, то всего лишь сделай мне услугу, и тогда получишь свои картинки. Где твой брат? Это он приходил тогда? Вопреки всему Сай выглядел по-прежнему спокойным. — Мой брат умер от болезни много лет назад. Саске невольно поджал губы. В какой-то момент он искренне поддался необъяснимому порыву холода, когда как никогда ярко представил, что сам может в будущем сказать эти же слова другому человеку, потому что сказанные чужими губами и про чужого брата они уже оставили неосознанный неприятный отпечаток на душе. Саске старался об этом не думать. Брат был здоров, здоровее всех вместе взятых, он никогда не болел простудой, никогда не становился жертвой эпидемий, лишь иногда кашлял, но врачи говорили, что это просто врожденная особенность его дыхательных путей. И все равно слова, сказанные Саем, почему-то все никак не шли из головы, по неизвестной причине перекручивая все изнутри в тугой ком. — Ясно, — только и выдавил Саске, стараясь больше не касаться этой темы, так внезапно задевшей его как неотвратимое предчувствие. Конечно, Саске, это было твоим предчувствием. Не раз ты будешь говорить, что твой брат умер от болезни. — Он жил со мной здесь, — тем временем как будто сам себе сказал Сай отстраненным тоном, опуская взгляд. — А потом умер. В любом случае либо он, либо я погибли бы. — Эпидемия? — сухо поинтересовался Саске. — Что-то врожденное с сердцем. Он, оказалось, постоянно кашлял кровью, тщательно скрывая это от Корня и даже от меня. Потом его сердце не выдержало, и он умер от разрыва одного из желудочков. Но он был рад, что умер до того, как нас заставили бы убить друг друга. Он знал, что у него не поднимется рука убить меня, как и у меня — его, поэтому он был рад, что умрет сам. Это он подарил мне этот альбом, и я обещал ему нарисовать там нашу жизнь и подарить эту книгу брату. Когда Шин умер, я напрочь забыл, что хотел нарисовать, но сегодня ночью вспомнил. Прости, Саске-кун, но мне слишком дорог этот альбом, поэтому, — Сай улыбнулся, — если ты мне его не отдашь, я силой заберу его. Саске сдвинул брови и холодно усмехнулся. — У тебя был брат, ты знаешь, что такое терять близкого человека. Почему ты не хочешь оказать мне маленькую услугу? — Это ни к чему, — серьезно покачал головой Сай. — Для тебя же. Поверь мне, лучше тебе не встречаться с Итачи-саном. Тебе лучше забыть про него. Саске, вконец разозлившись, вытащился из-за пояса спрятанный им альбом и небрежно, с долей досады кинул его в руки хозяина. Едва ли не стиснув кулаки и нахмурившись, взгляд его холодных глаз источал ярость, Саске ядовито бросил, перед тем как выйти на крыльцо: — Повернутые на слепой преданности Конохе, вы все одинаковы, жалки и ничтожны. Продолжайте и дальше падать на колени перед Скрытым Листом, только будет слишком поздно, когда он вытрет о вас ноги и выкинет как использованную вещь на помойку. Живущие в иллюзии преданности слепцы. Сай, как будто оглушенный тяжелым предметом по голове, так и остался стоять в одиночестве, сжимая в узких и бледных руках книгу. Саске вышел из хижины, громко захлопнув за собой седзи, его слова так и продолжили назойливо стучать в голове, и, черт побери, с ними нельзя было не согласиться. Слепцы, повернутые на преданности, вытрет ноги, выбросит. Выбросит как мусор. Мусор. Иллюзия. «Да, мы с Шином жили в иллюзии. Всегда в ней жили. И умрем в иллюзии, как умер Шин». Что Сай знал об Учихе Итачи? Даже живя здесь, он часто слышал о нем, о его силе, а теперь кто этот ранее знаменитый и уважаемый человек со свитой завистников и восхищенной толпой? Преступник, изгнанник, которого использовали как оружие. Наступит ли то время, когда и Сая так же используют? Их всех так же используют? И тогда все те, кто ранее умер ради них, окажутся умертвленными зря. Саске стоял на крыльце хижины, кутаясь в накинутый им сверху тяжелый грубый плащ, пытался успокоиться, но бешенство и досада в нем так и кипели все с большей силой, превращаясь в ненависть и почти отчаяние. Однако глубоко вздохнув и оперевшись на подпорку крыши, он прикрыл свои глаза, растворяясь в тихом шуме покачивающихся на ветру деревьев. Днем было еще по-летнему тепло, но не на столько, чтобы стоять в одном косодэ. — А твой брат тоже под той иллюзией? Саске поморщился, когда его покой нарушили, но злость в нем теперь не вскипела, как в прошлый раз. Он совершенно спокойно и серьезно взглянул на застывшего с книгой в руках на пороге седзи Сая и ответил: — Думаю, что нет. Он, действительно, был в этом уверен, не понимая, насколько ошибается. Ведь Саске никогда не знал Итачи. — А ты? — снова поинтересовался Сай. На его губах не было улыбки, он был предельно серьезен, и такой настрой располагал к себе Саске, который, почувствовав, что можно договориться, не стал язвить. — Нет. Я никогда не был настолько предан деревне, просто делал то, что и другие шиноби, но после предательства Конохой, когда меня хотели убить как собаку, я больше не вижу того, ради чего можно любить Скрытый Лист, а тем более, умирать ради него. Я не понимаю больше этого. Сай немного помолчал, но все же ответил, когда Саске снова отвернулся, будто сам начал раздумывать над своими же словами: — У нас в Корне есть такое испытание перед тем, как поступить к нам… — Знаю, Итачи думал о том, чтобы стать одним из вас, — мрачно сказал Саске. — Убить ближнего, да? Тебе надо было сражаться с братом, так ведь? После этого ты еще собираешься служить им? Как только ты будешь не нужен, тебя убьют. — Я знаю, — безрадостно согласился Сай. — Всегда знал. Но это — судьба каждого шиноби. — Тогда к черту быть шиноби, — с горечью выдохнул Саске. После этих слов оба умолкли. Саске думал о своем. Он, мрачно и как будто печально смотря в лес, думал о том, что ему теперь делать и насколько будут правильными его решения. Сомнения, тупики, выходы из них — этого всего было слишком много, один вариант хуже другого, третий отличнее четвертого, но к какому-то единому решению Саске так и не пришел. Оставаться здесь в этой хижине он больше не собирался, Сай в любом случае последует за ним, но куда идти, зачем — Саске не понимал. Он чувствовал себя заблудившимся в лесу и отставшим от группы ребенком, который бесконечно плутает и не знает, куда выйдет, его раздражала и пугала такая неопределенность и неизвестность. Жить так, как предлагала ему деревня, он не собирался. Но где теперь жить, куда идти, что делать и зачем? Однако Саске пока не собирался мириться и отступать уж тем более. Он еще не сдался. Угрожает его жизни что-то или нет, Итачи был ему нужен. Хотя бы как то, от чего можно оттолкнуться и пойти дальше. — Саске-кун? — Что? — неохотно отозвался тот. Он планировал, замерзнув на ветру, вернуться в дом, но Сай встал у него на пути, серьезно смотря в его спокойные глаза. — Хорошо. Я помогу тебе. Но не потому, что я проникся в твое положение или ты мне открыл на что-то глаза, я и сам все понимал. Я не имею ни о тебе, ни о твоем брате какого-либо мнения, мне все равно, что с вами будет, я не переживаю за ваши судьбы. Но твои мысли странно влияют на меня. Мне интересно, переубедишь ли ты меня до конца. Но я думаю, что выйду победителем и докажу, что сегодняшняя жизнь была бы лучше. Тебе надо в Тандзаку, так? Глаза Саске блеснули холодом, выражение его лица не изменилось, оставаясь во все том же холодном выражении. — Да, именно туда. Сай снова натянул на себя маску улыбки. — Тогда собираемся? *** Был ли в согласии Сая на временное сотрудничество какой-либо подвох или нет, Саске не волновало, он цеплялся за любую возможность свидания с братом. Во всяком случае, если предательство все же произойдет, Сая будет ждать один исход: смерть. Саске никогда не прощал тех, кто предал его. Они собирались в путь недолго, запаслись лишь немногочисленной провизией, водой, лекарствами и оружием и вышли после полудня, когда солнце перевалило за другую сторону леса. Сай, сказав, что достаточно хорошо знает все окрестности, пообещал, что до пустыни они дойдут к концу этого дня, через два — выйдут к Тандзаку. Саске искренне удивился: он находился к дому ближе, чем мог себе представить. Лес оказался почти непроходимым. Саске не один раз рвал свой плащ внизу и царапал руки, когда пытался обрезать кунаем лезущие в глаза разлапистые и острые ветви разросшихся кустов. Казалось, они хотели как кошки выцарапать ему глаза, разодрать лицо, крепко-накрепко схватить, спутать руки и ноги, чтобы больше нельзя было сделать ни шагу вперед, но, казалось, Сая не волновало то, что они шли почти по непроходимой дороге, которая все дальше и дальше погружалась в топкое болото. Бросив спокойное: «Иди за мной», Сай шел по заболоченной и вязкой земле, рискуя провалиться и утонуть в трясине. Саске, морщась и недовольно фыркая, безопасности ради ступал ровно на те места, где оставались влажные, наполненные водой следы его спутника, и то один раз все же пришлось судорожно схватиться рукой за первую попавшуюся ветвь, чтобы не упасть в провал, на который случайно наступила нога. Тогда Саске показалось, что под его кожей разлили котел с кипящим маслом. Болото булькало и хрипело, издавая странные звуки, похожие не то на рев животного, не то на человеческий стон. Походило на то, что Сай часто здесь ходил, он не проверял тростями место, куда собирался ступить ногой, просто шел и шел вперед, лишь отводя корявые и гибкие ветки и пригибаясь под листьями. Иногда он оборачивался, словно пастух следящий за своими подопечными: следуют ли за ним? Когда, наконец, они, в грязи и с промокшими ногами, вышли из топи, и Саске недовольно сдвинул брови, осматривая себя, Сай улыбнулся: — Поэтому я говорил: сбегать бесполезно. Саске ругался про себя самыми грязными словами, кутаясь в плащ и отряхивая сандалии от грязи, но она уже успела присохнуть к бинтам на ногах и застыть на подошве. Впрочем, ему, шиноби, не впервые бывать в таком виде, к тому же были ситуации и похуже, например, то задание, когда им с Наруто пришлось прыгать в стоячую воду с тиной, но Саске всегда ненавидел грязь. Он был чистоплотен. Но его мучения длились недолго: в итоге они с Саем вышли на широкую тропу. Оба шли молча, почти игнорируя присутствие друг друга. Как только лучи красного вечернего солнца пробились сквозь плотно сплетенные между собой кроны деревьев, недовольство и раздражение Саске отошло на второй план. Он знал, зачем все это терпит и ради чего, он сам решил, что так должно быть, сам пошел на это. Саске не видел Итачи около двух месяцев. Он не знал, как и что с ним, что он делает, что делает Изуна, насколько сильно все изменилось. Его тревожило то, что могло произойти в его отсутствие, а именно, нынешнее состояние и положение брата. Пожалуй, за эти два месяца Саске задумывался о нем чаще, чем о своем здоровье и выздоровлении. Сначала он предполагал, что что-то потребует от него самого, но его лишь продержали взаперти, ничего не говоря, вылечивая и постоянно повторяя, что видеться с Итачи теперь больше нельзя, стало быть, деревне был нужен только брат. Саске мрачно сдвинул брови, чувствуя в себе закипающую злобу. Он не мог допустить того, чтобы Коноха после своего предательства вновь как ни в чем ни бывало впутала Итачи в свои дела. Его могли уговаривать, вынуждать, давить на былую — и былую ли? — преданность деревне, но что надо было Скрытому Листу именно от него среди тысяч других людей — Саске тщетно ломал голову, не находя ответа на этот вопрос. Но одно он знал точно: он не боялся угроз Скрытого Листа. Сай же думал о том, что не до конца понимает, почему спустя месяцы уговоров и споров он внезапно сделал то, что сделал. Испугался ли он того, что будет выброшен как сломанная вещь, если продолжит помогать Шимуре, понял ли Саске и его ситуацию, удивился ли его маниакальному стремлению к цели — он не знал, но что-то неустанно подталкивало его рискнуть, и Сай сделал так, как он считал нужным. Только под поздний вечер, доходя почти до границы пустыни, Саске заметил, что у них нет с собой фляги с водой. Выпала ли она в пути и утонула в трясине или просто забыли где-то на недолгих привалах, но, тем не менее, вечерело, воды не было, неумолимо требовался отдых и хоть какое-то восстановление сил, поскольку предстоял двухдневный переход через пустыню, которая, увы, во все времена года славилась своей жестокостью. Оставалось лишь надеяться на скорые зимние дожди, которые посетят эту безжизненную местность. Осознав, что дожидаться людей, которые могли бы подвезти, бесполезно, поскольку кроме как заброшенной хижины Сая в этих мертвых местах жилищ не было, они с Саске пошли на север, спускаясь по одной из засушливых полустепей. Здесь лесная полоса с трясинами обрывалась, и начинался тот самый ад, о котором слышал с детства Саске. Взрослые говорили, что эта пустыня считалась непроходимой, и многие погибали там, недаром второе ее название было «смертоносная равнина». Эта была странная, самая необычная во всей стране зона: засушливая и мертвая пустыня Ханесени (3). Ее пески начинались незаметно, осторожно подкрадываясь ближе, все больше и больше изгоняя из местности очертания травы и покрывая землю сухим пепельным налетом. Солнце окончательно село за горизонт, а Сай и Саске уже шли по пустыне без воды. Каждый из них понимал, что это значит и к чему на самом деле может привести, но, однако, значения этому прискорбному факту они не предали: мысль о смерти показалась смешной. Саске был слишком сильно возбужден и ослеплен тем, что скоро встретится с Итачи и скажет ему многое, возможно, даже покончит со всем и со всеми, Сай же самонадеянно надеялся на свою выносливость, поэтому, опрометчиво забывая, что без воды в пустыне не прожить, они не стали останавливаться, чтобы хотя бы попробовать найти подземный источник. Пустыня не любила таких смельчаков, окутывая их своим ночным холодом, пробирающим до костей, и не замечая преграды в качестве одежды. Песок уже успел забиться в обувь, но никто не придал этому особого значения. Ступни покрывались набухшими крупными мозолями, которые лопались, ноги ныли, проваливаясь в песок, пришлось, наконец, сделать привал, дрожа от холода и терпеливо дожидаясь рассвета. Перед взором простиралась огромная и грозная пустыня, кажущаяся бескрайней и далекой, как гладь воды на озере; Саске, зябко кутаясь в плащ и наблюдая темными глазами за тем, как Сай пытается развести костер, поджигая свои же рисунки, не находил в своей разболевшейся голове ни единой мысли, за которую можно было бы зацепиться, кроме беспокойного напряжения, но в то же время и приятного нетерпения. *** В западной части Страны Огня, близ южной границы соседних земель Воздуха лежит небольшая, но самая страшная часть страны. Пустынная равнина иногда сменялась небольшими выжженными участками потрескавшейся земли. После холодной осенней ночи днем снова стоит испепеляющий зной и в большей степени не оттого, что от палящего солнца некуда спрятаться, а потому что песок раскалялся как сковорода, поднимая в небо столб душного воздуха. В этом месте почти не росла даже самая неприхотливая растительность, изредка кое-где встречались кусты с редкими жесткими и плоскими листьями и шипами. Шипы были острыми, и горе тому, кто сунется туда: колющие твердые иглы разрывали кожу. Воды с ее живительной влагой и прохладой не было, сколько бы ее ни искали, найти не могли. Она, естественно, была, но где-то глубоко под землей, в ее недрах, а добраться до нее едва ли не было большей пыткой, чем прожить без влаги. Иногда вечером по песку можно было проследить за бегом мелких и быстрых ящериц, но постоянно дующий горячий ветер заметал все следы, и даже попытаться вернуться за водой было бы бесполезно: лишь оглянуться назад и увидеть бескрайнее море дьявольской усмешки пустыни. Люди, те самые смельчаки, решившееся пересечь пустыню, старались придерживаться самых разных ориентиров, которые указывают на выбранный ими путь, но даже опытные глаза шиноби через несколько дней не замечают вокруг этих знаков, слившихся с кладбищенским однообразием. Иногда в ночной тишине можно было услышать тихий и отдаленный топот лошадей, но он был настолько далеко, что даже если бы хватало сил кричать, зовя на помощь, вряд ли бы тебя услышали, а если бы и услышали, то приняли бы за завывание духов, легенда о которых ходит в этих местах. Существовало поверье, что ранее здесь раскинулась богатая деревня, вокруг которой были сочные луга, поля, и люди, благодаря за это Богов, каждую осень после сбора огромного урожая устраивали жертвоприношения: под алтарь всеми жителями складывались овощи, фрукты, молодые телята, ткани, крупы. Каждый год жизнь здесь становилась все более радостной и роскошной, жители нежились в неге прохлады и в плодородии почвы, и в итоге забыли о том, кого им следовало благодарить за щедрый дар. Некоторые даже осмеливались поносить Богов, пока не случилась трагедия. Разгневанные Боги за одну ночь обрушили на головы жителям страшную засуху, испепелившую все вокруг. Люди оказались зажатыми в ловушке, из которой не могли выбраться: вокруг были пески, все было в песках, а кто пытался бежать, тот вяз в них, уходя с головой. В итоге все жители, как и деревня, погибли, их иссушенный прах рассыпался и смешался с песками Ханесени, продолжая проклинать ее, принесшую им погибель. Это была лишь легенда, но люди были склонны верить в нее, как в правду. Поэтому каждый звук они объясняли завыванием духов умерших, смертоносность песков тем, что мертвые пытались погубить тех, кто идет по Ханесени, из которой не смогли выбраться они. Люди были полны суеверия. Пустыня была достаточно небольшой, но суровой. Казалось, что ее целью было собрать как можно больше несчастных человеческих жизней, хороня их под мощным слоем пыли и песка. Саске видел за все время пути несколько трупов, один из них уже высохший, другой поедала пустынная лисица, тощая и ободранная, но не пугливая: пожирая внутренности, которые отрывали от тела несчастного птицы-падальщики, она покосилась на путников, но с места не сдвинулась, продолжая вгрызаться зубами в мясо и изредка шипеть на надоедливых птиц. Сладкий и удушливый смрад от разлагающейся плоти разносился далеко по округе с ветром, доводя до тошноты и приступов рвоты. Иногда встречались брошенные кем-то вещи, и мертвое одиночество пустыни на их фоне достаточно впечатляло, оставляя на душе странный неприятный осадок. Как угроза смерти высоко в небе летали падальщики, ждущие новую добычу, которая будет не в силах ускользнуть от них. Иногда они начинали склевывать еще живого человека, на его крики и попытки вырваться они не обращали внимания, острыми и загнутыми клювами отрывая кусок за куском от горячей кровоточащей плоти. Саске и Сай шли вопреки всем ожиданиям по безжизненной пустыне четвертый день. Увы, шествие по ней затянулось на два лишних дня, запасы еды кончились, один раз им удалось подбить падальщика и, к сожалению, так как огонь развести не удалось, пришлось есть влажное сырое мясо, давясь от приступов тошноты из-за отвратного запаха и вкуса, но через некоторое время лишь еще больше захотелось пить. Ни у Саске, ни у Сая не было ни капли воды. Стояла первая половина четвертого дня, уже показался край зеленого бушующего массива: пустыня кончалась. К закату солнца можно было дойти до ее границы, спуститься в лес, а там уже будет половина дня пути к Тандзаку. Однако Саске, как и Сай, больше идти не мог. Со слезящимися от жары глазами, с распухшей головой, в которой, казалось, отказала вся память, кипя и плавясь под коробкой черепа, он не мог ни о чем думать, кроме воды, повторяя это слово про себя как молитву. Они оба попали в западню, из которой не всем удавалось выбраться, более того, почти никому. Ни Сай, ни Саске больше не могли идти, оседая на пески как тряпичные куклы и обжигая раскаленными крупицами грязные ноги и руки. Под плащами, которые защищали от солнца и его ожогов, было неимоверно жарко; Саске, широко открыв пересохший рот, задыхался, не в силах вдыхать неподвижный тяжелый воздух Ханесени, который при каждом глотке как шип терновника вонзался в легкие, едва ли не обжигая их. Умирать Саске не планировал, но и выхода он не видел. Сай без воды, казалось, высох: его щеки впали, обтягивая сухие обветренные скулы подобно маске мертвеца. Они оба сидели с открытыми пересохшими и потрескавшимися губами и безумными глазами, слезящимися и лихорадочно блестящими, в которых металось застывшее выражение не то смерти, не то сумасшествия. Пожалуй, правда, они сходили с ума без воды. Саске казалось, что его тело налилось свинцом, во рту и горле пересохло настолько, а любая попытка сказать хотя бы одно слово раздерет адской мукой все внутри в клочья. Каждый звук, произносимый спекшимися губами, давался с неимоверной болью и жжением в горле, кровь, казалось, вовсе застыла, Саске и Саю грозила потеря сознания и смерть на исходе этого дня. Падальщики кружили все так же над головами, но заметно ниже. Саске щурился, глядя на них. «Я не умру, грязная падаль». Он не мог вот так вот жалко умереть сейчас; эта мысль толкала его на действия больше, чем физическая сила. Встретившись лицом к лицу со смертью в облике кружащих стервятников, жаждущих человеческой плоти, Саске как никогда ощутил, насколько сильно скучает по брату и жаждет выжить. Но сейчас даже эта мысль не могла поднять на ноги, она так же стерлась и рассыпалась в прах, как другие, она больше не существовала. Саске и Сай сидели рядом; если несколько дней назад они подталкивали друг друга со словами: «Вставай. Пойдем», то сейчас прекрасно понимали, что никакие увещевания не помогут. Саске часто бредил из-за жары и жажды, в своих галлюцинациях он видел воду, море воды, с сожалением едва понимая краем сознания, что это лишь образ его больного и воспаленного жаждой воображения. — Немного осталось… до конца, — с трудом прохрипел Сай. Пожалуй, это все, что он был способен сегодня сказать. Саске нахмурился, с заглатывающим звуком хватая раскаленный воздух. Он и сам это прекрасно знал. — Вода… без нее мы не дойдем, — Саске, собравшись с силами, сделал слабую попытку встать, но так и остался сидеть на песке, беспомощно качнувшись в сторону. Ему хотелось упасть и закрыть глаза, сдаться, смертельная усталость сковывала его как цепь, но он, превозмогая головокружение и тошноту, держался, прекрасно понимая: стоит ему лечь и закрыть глаза, он их больше никогда не откроет. Прошло еще несколько минут или часов, понятие времени здесь теряло свой смысл. Саске изо всех сил держался, мужественно дожидаясь ночи, когда можно будет подумать в отрезвляющем холоде, но вряд ли в таком темпе они бы дожили до вечера, не говоря уже о ночи: их жизнь при таком раскладе закончилась бы на закате. Сай не шевелился, но Саске было все равно: воспаленным сознанием он не понимал, что происходит вокруг, в голове расплавились и исчезли все мысли кроме вечно стучащего слова «пить». Солнце, издеваясь и насмехаясь, палило все так же нещадно. Ханесени ликовала, встречая еще одни смерти. Часы отсчитывали последние часы жизни. Сай от обезвоживания почти потерял сознание, Саске еще кое-как держался, но чувствовал, что долго не протянет: веки слипались, перед ними мелькали то темные пятна, то ослепляющие пятна, в ушах звенело и гудело. Тоскливо всматриваясь распухшими и покрасневшими от песка глазами в горизонт и прожигая темными зрачками зеленую полосу, сочную, где есть божественная вода, Саске все стремительнее терял надежду выбраться из этой ловушки. — Смотри, — прошептал Сай, который, оказалось, еще был в сознании. Ни выдержка шиноби, ни закаленность характеров — все было ничто для могущества пустыни. Саске с трудом оглянулся в сторону, куда указывал щуплый и бледный палец Сая. Засушливую пустыню смерти быстро перебегала мелкая лисица, резво и бодро перебирая ногами и пригибая голову. Она шуршала по песку, что-то вынюхивала длинным носом и, как только заметила путников, остановилась, навострив острые уши. Облезлая и блекло-рыжая, как будто с выцветшей шерсткой, она, лиса, была почти незаметна на серо-буром песке, и, словно что-то ожидая, принюхиваясь и поднимая ушки, начала ходить кругами вокруг Саске и Сая, словно поджидая, когда успеет насладиться их трупами, но нападать сама пока не собиралась. Падальщики также начали опускаться вниз, садясь на песок, их противные крики стали слышны еще громче. Саске раздраженно цокнул языком, хмурясь. «Сдохнуть из-за зверья? Бред». — Их надо отогнать, — снова прошептал Сай. Саске, наконец, вспыхнул: — Вот и отгоняй их сам! Крик, из-за которого пересохшее горло словно треснуло по швам, разнесся по пустыне, вспугивая птиц и лисицу. Это был не просто яростный и гневный крик из последних человеческих сил, он был пропитан бессилием. Надломленный голос. Но все же, как только лисица снова начала ходить кругами, Саске слепо, едва открывая распухшие глаза и напрягая сознание, начал нащупывать у себя в сумке оружие, пока не вытащил слабой рукой кунай. На большее сил не хватило. Организм сдавался, и Саске навзничь упал на песок, закрывая в изнеможении и слабом удовольствии глаза. Тело обмякло и расслабилось, теперь попробовать пошевелиться было уже почти невозможно. «Вот и все. Это конец». В какую-то секунду Саске приятно удовлетворила эта мысль. Да, освобождение. Вечное освобождение. Падальщики как будто ждали этого бессильного момента, их остаток, кружащий в воздухе поодаль, присоединился к собратьям, медленно садясь на землю. Они все так же кричали, встряхивая головами и отряхивая грязные перья, щелкали клювами, как будто предвкушали вкус человеческой плоти. Отбиваться от них было бесполезным занятием: они больше не боялись ни голосов, ни взмахов человеческих рук — ничего. Саске насилу скинул ногой одну из птиц, которая клюнула его в голень, пуская в плоть острые когти, но они не улетали. Лисица также подходила ближе, инстинктивно чувствуя слабость своей жертвы, Саске все еще сжимал кунай, не понимая, что творится вокруг него. Он не мог ничего сделать. Он умирал. В следующую секунду на его грудь что-то прыгнуло и впилось в руку. Острыми клещами, вцепившимися в кожу, оказались острые зубы лисицы. До этого казалось, что Саске был как во сне: он не соображал, не мог ничего предпринять, безразлично и апатично, как будто со стороны оценивая ситуацию. Но боль, резкая и огненная, в один момент пробудила его, вливая и силы, и животную жажду жить. Саске резко открыл налитые кровью глаза, с ревом и криком ударяя кулаком лисицу по голове. Она не отцеплялась, все так же раздирая зубами руку; Саске начал бить ее руками и ногами, протыкать ее тело кунаем, пока на его лицо сверху не брызнула горячая кровь. Кровь. Жидкость. Жидкость?! Лисица, почуяв опасность смерти, тут же попыталась отскочить, убегая, но было поздно. Как только ее кровь, мокрая и стекающая вниз жидкость, о которой грезил Саске, коснулась его иссушенной и обожженной кожи, как только он почувствовал на себе ее влагу, как только ощутил, как она течет по его руке и лицу, как блестит на солнце металлическим блеском — он сошел с ума, обезумев от жажды и превращаясь в животное. Лисица не успела вырваться из собственной ловушки, как кунай рассек ее вздрагивающее горло, и, увидев, как сочно брызнула из артерии кровь, Саске впился зубами в надорванную плоть, высасывая из нее жидкость красного цвета (4). Большего наслаждения он еще никогда не испытывал в своей жизни как сейчас, когда кровь заполняла его рот, когда он глотал ее, когда она увлажняла горло и текла дальше, вниз. Нос забивал тошнотворный запах гнили, животное скулило и пищало, брыкалось, когтями раздирая и одежду Саске, и его тело, оставляя синяки, а он как безумец, закатив глаза, пил и пил, не обращая внимания на металлический неприятный вкус, почти захлебывался живительной влагой, почти стеная, почти рыча, почти раздирая жертву руками. Песок, который был в шкуре лисицы, скрипел на зубах, ее кровь залила собой все вокруг; Саске наконец оторвался, вернее, его оторвал Сай, подползший к умирающему в конвульсиях животному. Его жажда была не меньше, поэтому он так же не побрезговал, готовый пить все, что угодно. Саске принялся слизывать кровь со своих ран, оставленных лисицей, посасывая порезы и заодно как животное зализывая слюной царапины. Кровь больше не сочилась, застыв крупными бороздами на бледной потрескавшейся коже; когда Саске начал оттирать со рта и лица полузасохшие темно-алые капли, чувствуя, как мутит у него в животе и подкатывает ком тошноты к горлу, и посмотрел на пьющего кровь мертвой лисицы Сая, то пришел в ужас. Сказать, что это было неприятное зрелище — ничего не сказать. Отвратное, варварское, грязное, животное, тошнотворное, ужасающее, безумное, особенно для такого человека, как Саске. Они с Саем как два животных стояли на четвереньках, облизывая губы от красной крови. И Саске искренне благодарил Богов за то, что такая идея не пришла ему в голову раньше, иначе от безумия он или бы распорол себе вены, пытаясь утолить жажду собственной кровью, и умер от кровопотери, или убил бы Сая, выпив его кровь. Однако совершенное стоило того. Падальщики набросились на лису, разрывая на куски ее остывающее тело и выклевывая потекшие и застекленевшие глаза, а Саске и Сай чувствовали, как возвращаются к ним силы и проясняется рассудок. Они выпили совсем немного, — что могла дать мелкая лиса? — но даже того скудного пиршества хватило, чтобы вновь почувствовать в себе силы подняться на ноги. Саске, слабо вставая с песка, напряженно начал всматриваться в горизонт. Теперь ему казалось, что зеленая полоса стала ближе, чем была. — Можно продолжать, — Сай также встал рядом, облизывая губы. Лицо его было перепачкано кровью, как и руки, как и одежда, разнося вокруг себя дикий смрад. Саске поморщился, однако, он сам выглядел куда хуже, пропахший кровью и смертью. — Но, — продолжил Сай, — мы должны до конца дня добраться до леса, иначе того, что мы выпили, нам не хватит. — Да, я понимаю, — серьезно кивнул Саске. Действительно, несмотря на слабость они чувствовали себя куда лучше. Кое-как собрав в себе вновь проснувшиеся силы, поправляя грубый плащ и шурясь от солнца, снова пошли вперед, утопая в песке, обжигаясь им, грязные, голодные, в крови как дикие звери. *** Добраться к заходу солнца до леса им едва-едва удалось. Изнеможенные от жажды и усталости, от раскаленного песка и голода, они так и потеряли сознание в зарослях высокой прохладной травы. Саске почти бредил. Его тошнило от крови, которую он выпил, противный металлический вкус во рту вызывал отвращение и усиленное слюноотделение. К тому же преследующий их тошнотворный запах мертвой плоти, запах, которым пропахла вся одежда, заставлял не раз согнуться в приступах рвоты; Саске казалось, что теперь всю жизнь его тело, пропитавшееся этим зловонием, будет так пахнуть. Медленно придя в себя от прохлады влажной лесной земли и от того, что его пересохшие и запеченные губы смачивали водой, Саске неожиданно, медленно открыв глаза, столкнулся с темнотой опустившейся холодной ночи и с лицом Сая, который влажным куском грязной ткани, оторванной от чьей-то одежды, смачивал его потрескавшиеся губы. — Идти можешь? — спросил он. Саске, устало потерев рукой лоб и пытаясь избавиться от навязчивого бреда, ничего не ответил, только кивнул головой и кое-как встал на ватные ноги, хватаясь за ветви кустов истерзанными руками, которых, увы, не защитил даже потрепанный и порванный плащ. Саске с трудом вслушивался в слова Сая, который, идя вперед сквозь негустой лес, подробно рассказывал, что нашел небольшой источник, берущий начало здесь. Он оказался не так далеко, как это представлялось, и едва перед глазами заблестела тонкая нить подземного ручья, который потом, вполне возможно, превратится в мощную, смывающую весной деревни реку, Саске, забыв обо всем вокруг, судорожно припал губами к воде и пил, пил, пил, смывая и перебивая отвратный вкус крови. Ему казалось, что по его жилам засочилась в этот момент раннее загустевшая сила и энергия. Несомненно, силы начинали к нему возвращаться, а вместе с тем и прежнее стремление к своей цели. Всю оставшуюся ночь они обрабатывали свои раны, ожоги; обнажившись, полоскали в ручье запачканную одежду, кое-где подрезали разорвавшийся у подола плащ и, наконец, ближе к рассвету, были полностью готовы для дальнейшего шествия. Собравшись и спустившись по низкой долине, путь к которой преграждала небольшая горка, Сай и Саске вышли со стороны обратной пустыне, прошли к югу коротенькой заросшей тропой и перед тем, как выйти на проезжую дорогу к Тандзаку, сделали небольшой крюк по одной из низин. Дорога открылась неожиданно резко, из-за двух-трех деревьев ее еще не было видно, и вдруг она простерлась перед глазами, как огромное полотно ткани. Саске, кутаясь в плащ, чтобы ветер не продувал еще сырую одежду, не просохшую холодной и влажной ночью, с упокоением и тоскливо, как будто скучающий по родному пейзажу человек, смотрел, как по другую сторону дороги простираются огромные рисовые поля, на которых трудятся крестьяне, убирая последний в этом году урожай. Родная и, несомненно, щемящая до боли в сердце картина. Когда-то Саске так же бок о бок с Итачи возвращался домой, когда-то он так же, увидев поля, чувствовал себя в безопасности, чувствовал близкое присутствие родного дома и, услышав от кого-то из крестьян мотив старой песни, тянущейся вдоль всех дорог, едва ли не задохнулся от нахлынувших на него умиротворения и тихой греющей радости. Родное тепло прошлого. Саске все бы отдал, чтобы было так, как раньше: он, мама, папа, брат, добрая и честная Коноха. С ностальгическим чувством гармонии было легче идти, Саске как никогда остро ощущал, что он жив, и мысль о том, что вчера он мог бесследно исчезнуть, раствориться в вечности, возмущала своей неестественностью до глубины души. Голод делал свое дело, живот скручивало, у Сая были лишь деньги и ни крошки в запасе, который закончился еще в пустыне. Однако спустя час-два пути начали появляться первые низкие и бедные дома, таверны, которые все росли и росли, дорога разветвлялась, Саске сдерживал ликование: забыв о голоде, он ускорил шаг, ощущая, как все в нем напряглось. Казалось, едва он увидит своего брата, то потеряет возможность держать себя в руках и разорвет его на куски от того, что его переполнит успокоение. Даже на расстоянии Итачи не отпускал мысли своего младшего брата, и Саске за это его невыносимо ненавидел, панически, до дрожи в руках. Между тем город все разрастался и разрастался, пока плавно не перетек в высокие дома и запутанные мостовые улицы, по которым ездили телеги с сеном и овощами. Саске, теперь уже мрачно оглядываясь вокруг, пытался понять, где он очутился. Он пытливо и придирчиво всматривался в торговые лавки, в очертания улиц, в построение домов, пока Сай внезапно не остановился у одной из уютных таверен, где обернулся, протягивая на ладони мешок с монетами. — Поешь и подожди меня в таверне, Саске-кун. Саске так и не взял протянутые ему деньги. Неотрывно смотря в глаза напротив, он все больше чувствовал в себе нарастающий гнев, пока не прошипел, хватая Сая за воротник его плаща и осторожно притягивая к себе: — Мы ведь не в Тандзаку, так? Голос был нарочито холодным, едва заметная дрожь ярости прорезалась лишь в конце. Сай, повернув голову влево, а потом вправо, улыбнулся, сказав: — На нас смотрят люди. Саске скосил глаза: и правда, люди, идя мимо, замедляли свой шаг, смотря на двух молодых людей, которые, по их мнению, готовились устроить драку. Остыв, Саске отпустил Сая: в последнее время он чересчур много раздражался и срывался. — Ты изначально меня вел не в Тандзаку. Ведь он не находится по другую сторону пустыни. Сай кивнул. — Верно. — Какого черта? — Мне надо встретиться с одним из АНБУ, сказать, что мы покинули мою хижину. Сбежать не пробуй. Ты можешь пока поесть и восстановить силы. Саске-кун, — Сай снова улыбнулся, делая шаг вправо, но на сей раз его улыбка была настоящей, — я знаю, о чем ты думаешь. Нет, я тебя не обманывал. Мы будем в Тандзаку завтра утром. Саске, увидев, как ему снова протягивают деньги, небрежно и с досадой взял их, скрываясь в таверне. *** Этот самый город трудно было назвать городом, скорее, большой деревней, немного большей, чем Скрытый Лист. Его постройки и план кварталов был типичным для деревень тех лет. Единственное, что отличало это место от прочих, то, что городок стоял на разломе, поэтому через обвалы и небольшие овраги протягивались мосты, красивые, искусно вырезанные, каждый был единственный в своем роде, рука мастера ни разу не повторила узор, украшавший ярко-алые перила. Но беда была в том, что со временем провалы разрастались, земля расходилась все больше, мосты рушились, строили новые, но в итоге рано или поздно город уйдет под землю вместе со своими прекрасными мостами. Встреча с членом Корня АНБУ прошла без нареканий, но впервые после этого короткого разговора у Сая остался неприятный осадок. Он, погруженный в себя и свои размышления, совершенно автоматически шел по улицам, не замечая ничего вокруг, смотря себе под ноги и из-за невнимательности и рассеянности сталкиваясь с людьми. Тогда он извинялся, иногда помогал поднять упавшие вещи, иногда слышал в свой адрес брань. Но, извинившись, продолжал идти дальше, приближаясь к таверне. Впервые форма Корня АНБУ казалась ему гадкой, ненастоящей, фальшивой насквозь, как и их безликие маски. Впервые за долгие годы он сам себе казался уродливым и поддельным, пропитанным ложью. Он смотрел на свои руки, но не видел теплой плоти, под кожей которой бьется пульс живого сердца. Только тень, безликая тень от того, чем и кем он был — хотя был ли он кем-то раньше? Корень АНБУ полностью стер и его личность, и его чувства, и его эмоции, и его прошлое. Или же не совсем? Иначе бы он не чувствовал неприятного колющего ощущения угрызения совести, пока шел к Учихе Саске. На этой встрече Саю снова напомнили, куда не следует соваться с Саске, а также дали кое-какую информацию об Учихе Итачи. Учиха Итачи два месяца назад был признан преступником класса S во всех странах по обвинению в убийстве всех членов клана Учиха. При том, что его задержали для суда и казни и даже во избежание неприятностей в виде побега лишили зрения, все равно при помощи своего соучастника Учихи Шисуи скрылся, когда его перевозили в другой город — такова была официальная информация об этом человеке. Саю так же сообщили, что Итачи угрожал Скрытому Листу тем, что все расскажет другим странам о Конохе и ее секретах. Следствие, проведенное Корнем АНБУ, установило, что в качестве улики у Учихи Итачи был свиток, написанный рукой Шимуры Данзо, в котором ясно дается приказ об уничтожении клана Учиха и вытекающими из этого условиями для убийцы. К тому же, увы, мальчишку, младшего брата Итачи, теперь надо было беречь как зеницу ока, и Саю было велено во что бы то ни стало обезопасить его и огородить ото всех угроз для его здоровья и жизни. Его старший брат не задерживался в городах больше месяца, сейчас он три дня как прибыл в крупный город недалеко от границы со Страной Земли, куда направлялся. Учихи Шисуи с ним не было. АНБУ с невероятным трудом нашли Итачи после его побега с Шисуи, теперь с него не сводили глаз. Убивать его было бессмысленно: во-первых, это сделать было не так просто, даже невозможно, во-вторых, смерть Итачи не нужна была, он мог еще понадобиться. Впрочем, скрывать от Саске весть о преступлении брата казалось Корню бессмысленным, если даже не на руку. Пусть братья сами убьют друг друга, один мстя, другой — защищаясь. Тогда ни одной из проблем не будет. Это все, что узнал Сай. И информация несколько расходилось с его прежними представлениями. По плану брата Саске не должны были арестовывать, беспрепятственно пропуская мимо всех близлежащих постов и даря возможность скрыться в вечности. Его не должны были лишать зрения. Коноха нарушила все условия, и в Сае, которому должно быть все равно, вскипели неподдельная злость и жар справедливости. Деревня заботилась только о себе и извлекала выгоду из всего, до чего могла дотянуться. Осознавать, что то, что ты защищаешь и считаешь добродетелью, способно на низости и подлости, было неприятно и гадко. Не все было так плохо, но темных сторон было уж слишком много. В своих тяжелых мыслях Сай дошел до таверны, найдя в ней Саске. В первую секунду вспыхнула мысль рассказать все о пролитой крови, разбудить от глупых мечтаний, но вспоминая, как Саске рвался к брату, Сай не мог этого сделать. Наверное, будет лучше, если он узнает все сам, а там — пусть ненавидит. Но заслужил ли это Учиха Итачи? Сай присел за один стол с Саске, внимательно смотря на него. Это было, возможно, жестоко, но иногда нельзя знать правду с чужих слов. — Ты… — начал было Сай, снова натягивая на лицо маску улыбки, как Саске осторожно шевельнул рукой, напряженно и неподвижно смотря в стол. — Тихо. За спиной Саске за столиком на пятках сидели два шиноби, разложив оружие на столешнице и выпивая из остывших пиал зеленый чай. Они негромко разговаривали между собой, говорили о чем-то серьезном, судя по их лицам, вкрадчивому шепоту и глазам. Сай, замечая, как Саске напряженно и внимательно вслушивается в каждое слово, также прислушался, нарочно ставя локти на стол и подвигаясь ближе, как встретился со стеклянным взглядом Саске. — Говорят, его еще не нашли. — Учиха же были достаточно сильными. Вероятно, Коноха теперь ослабла… — В любом случае, он просто слепой калека… пойдем. В этот момент мужчины, собрав свое оружие и положив на стол звенящие и дрожащие монеты, встали; Саске, обернувшись через плечо, проводил их внимательным и холодным взглядом, снова отворачиваясь, когда две фигуры скрылись из его поля зрения и вышли из таверны. Он также не стал мешкать, положив деньги на край глиняного блюда, и встал, отставляя пиалу и тарелку с палочками. Сай последовал за ним, быстро перехватив небольшой кусок мяса и допив холодный чай из пиалы, едва догнал на выходе, но Саске сам ждал своего спутника, мрачно и спокойно смотря прямо ему в глаза. — Что теперь? Сай запахивал плащ. — Надо добраться до Тандзаку. Можно взять телегу, так будет во много раз быстрее, или… — Ты слышал? — перебил его Саске. Голос его был очень спокойным. Сай пожал плечами. — Кое-какие фразы, даже просто их обрывки, что-то про Коноху и… — Учиха. Что-то случилось с Учиха. Кажется, кто-то напал на клан, и теперь преступник в розыске, — Саске поджал бледные и сухие губы. Он был взволнован и беспокоился, подсознательно чувствуя что-то неладное, все его мысли вновь обратились к оставленным им родителям. Он так и не узнал, все ли с ними в порядке. Это взволновало его еще больше, нежели Итачи, и внутри заметалось нечто неприятное, странная опаска, непонятное чувство. Саске, не в силах успокоиться, вновь обратился к Саю: — Там остались мои родители. Мои родители, ты понимаешь? Тебе что-то известно? Тебе говорил о чем-то тот, с кем ты встречался? Сай отрицательно покачал головой. — Ясно, — протянул себе под нос Саске, смотря вниз, на свои ноги. — Возможно, ничего серьезного, или ты просто молчишь. Но неважно. Я тем более должен увидеть Итачи, он что-то, вероятно, знает, к тому же все, что касается клана Учиха, только наши с ним дела. Пошли, я не хочу терять ни минуты. Саске отошел в сторону, когда возле таверны остановились три воина феодала в доспехах и на конях, спрыгивая с них на землю. О чем-то пошутив и засмеявшись, они вошли внутрь, оставляя животных на улице. Лошади фыркали и встряхивали головами, стуча копытами по земле и ударяя хвостом по крупу, Сай, поглаживая одну из кобыл по спутанной и грязной гриве, прикидывал, как им быстрее дойти до Тандзаку. Дойти, пройти через все это, через дыхание смерти в пустыне, через многодневный путь, чтобы узнать, что все кончено. Сай чувствовал себя последним грязным подлецом, инстинктивно ощущая ничем внешне не выдающее себя внутреннее беспокойство Саске. Что потом? Разочарование, отчаяние, ненависть? Впервые в жизни Сай так сильно ненавидел себя за то, что должен делать. Он не был таким, как все люди. Он не жил бок о бок с людьми. Будучи не знакомым с чувствами, он не был испорчен, он как никто мог жалеть, стыдиться, желать облегчить чье-то страдание. Но пока не знал об этом, не умел этого. В любом случае, чем Сай мог помочь сейчас? Вернее мог, но не понимал и этого. Саске также ласково протягивал свои мозолистые и теплые ладони лошади, которая мягкими и влажными губами ее трогала, прихватывая кожу и смачивая ее слюной. Саске был напряжен, он смотрел слишком мрачно, пристально, сдвинув свои тонкие брови, но Сай ничего не мог сделать, как просто молчать, отводя глаза. — Умеешь ездить верхом? — внезапно спросил Саске, смотря в упор на Сая. Тот кивнул головой. — Значит, так быстрее всего добраться до Тандзаку. Бери себе лошадь и поедем, — проигнорировав обстановку вокруг и обилие людей, Саске вскочил на спину лошади, взяв ее под узды. — Но это же воровство, — возразил Сай, но, тем не менее, сам уже сидел верхом, воровато оглядываясь вокруг. — Плевать, — отрезал Саске и ударил изо всех сил по бокам лошади, заставляя ее двинуться с места. Та фыркнула, встряхнула головой и тут же поскакала по дороге, которую едва успевали пропускать люди. Вдогонку слышались недовольные крики, лошадь слишком быстро неслась, но Саске как будто ничего не видел, стискивая зубы в сдавливающей его горечи и в бешеной скачке несясь все дальше. В нем все беспокойно горело, единственное, чего он хотел, очутиться рядом с братом, в его руках, рядом с тем, с кем можно почувствовать себя в безопасности в любой ситуации. Хороший старший брат всегда поможет и подскажет. Хороший старший брат. Хороший старший брат, с которым всегда тепло и спокойно. «Плевать. Мне на все плевать. Я ни перед чем не остановлюсь, Итачи, никогда». *** Под конец дня, практически с закатом солнца, когда до Тандзаку оставался час езды и дорога разветвлялась на две, несчастные лошади, которые, как оказалось, и раньше были вымучены, взмыленные и усталые медленно брели, упрямо останавливаясь перед непреодолимыми преградами для их нынешнего состояния. Из города получилось выехать беспрепятственно, погони не было, поэтому, располагая временем, Саске и Сай оставили лошадей на дороге, пешком доходя до разветвления пути. Никто точно не знал, куда следует идти, чтобы попасть в Тандзаку, поэтому было решено дождаться людей, которые укажут путь. Ждать пришлось недолго: дорога оказалась людной, до этого, когда они еще были на конях, на пути постоянно встречались крестьяне, одного из которых пришлось сейчас остановить. Сморщенный старик лет восьмидесяти вез с собой сукно и хотя ехал только мимо Тандзаку, согласился подвести Саске и Сая до поворота. Крестьянин молчал, закрыв глаза и надвинув на лицо потасканную соломенную шляпу, чьи поля давно растрепались. Его старая коричневая одежда кое-где была в заплатках, лохмотья были подшиты и подвязаны. Старик, кажется, задремал, вол сам медленно двигался вперед, не думая обходить кочки и ямы; колеса, конечно, попадали в них, и крестьянин то и дело подскакивал, что-то раздраженно бубня и снова засыпая, как только на ровной дороге начинало укачивать. Саске молчал, свесив ноги вниз с телеги и едва касаясь подошвами обуви скользящей под ними земли, окрасившейся в темно-серый цвет из-за красок бледного пепельного заката. Он кутался в свой грязный плащ, запахивая его ворот, как только вечерний холодок загулял под полами; смотрел в сторону. Его темные глаза, казалось, еще больше и с более жестоким выражением сузились, стали холоднее, серьезнее, тени от иссиня-черных волос, рассыпанные по бледному лицу, придавали всему его выражению взрослый и измученный вид. Саске замкнулся в себе, не жалея говорить с Саем, который то смотрел на окружающую местность, то на притихшего и ушедшего в свои невеселые мысли Учиху. Они оба были не в лучшем виде: с рваной одеждой, грязные, неумытые, наверняка, от них пахло кровью, засохшей на плащах, вероятно, их личности не вызывали доверия, но все же они сделали это, прошли через жестокую Ханесени, выжили и теперь едут в Тандзаку, чтобы узнать, что следует. Жаль, что Саске едва ли не умер просто так. Но в любом случае, если бы не этот путь, Сай не знал бы ничего о местонахождении Учихи Итачи. Однако сейчас его волновало другое. Скрестив руки и положив их на сжатые колени, он тихо, без улыбки спросил, обращаясь к Саске: — Можно задать тебе вопрос? — Что? — ответил Саске, не оборачиваясь. Казалось, он был недоволен, что к нему полезли, но явного недовольства он не высказал, отвечая максимально отрешенно и холодно. — Меня удивили твои слова. Они меня заинтересовали и, пожалуй, пробудили меня. Подумав над смыслом твоих слов, я понял, что ты имел в виду: шиноби — вещь и не более, этот мир пропитан ложью и кровью, ненавистью и интригами, ведь это ты имел в виду? Что глупая, слепая преданность, воспитанная с детства, и играет роль смертного приговора в жизни каждого шиноби, и не только в Скрытом Листе? Но если все так ужасно, если все так гадко, если ты сам презираешь путь, судьбу и жизнь шиноби, почему ты сам до сих пор шиноби, почему ты выбрал это, Саске-кун, ты же не отказываешься от того, что ты — шиноби Страны Огня? — Не отказываюсь, — подтвердил Саске. Сай нахмурился. — Но тогда ты противоречишь… — Да, — Саске повернулся наконец к собеседнику. Лицо его было спокойно, глаза холодны и неподвижны. — Да, действительно, я не отрицаю ни того, ни другого, но проблема в том, что я не говорил про шиноби в целом. Скрытые деревни — вот, что для меня мир ненависти и грязи, вот, где люди не люди, а куклы, и всякий, кто попадет туда, будет выброшен. По сути, — Саске усмехнулся, — это потенциальная судьба всех шиноби, но и шиноби — живые и настоящие люди, они такие же, как просто люди, и они не куклы. Я сам никогда этого не понимал, пока Итачи не открыл мне глаза. Все, что я говорил, было адресовано системе скрытых деревень. Я действительно ненавижу Коноху и чем больше думаю и понимаю все, тем сильнее моя ненависть. Пока я могу жить с ней и держать ее в руках, — Саске поднял руку, до боли стискивая кулак. Глаза его утратили спокойное выражение, закипая злостью, губы исказились в тоскливой полуусмешке. — Но как только деревня снова перебежит мне дорогу, я не пощажу ее. Зачем я стал шиноби? Чтобы служить своему клану, чтобы быть честью семьи и отца, братом своего брата, чтобы защитить свой дом, своих родных. Я должен был дорасти до уровня Итачи и даже превзойти его, стать сильнее, чем он, чтобы быть с ним и с теми, кого я люблю, — вот, почему я — шиноби. Мне нравится эта жизнь, она создана для меня, но Скрытому Листу и АНБУ в ней не место. Я терпел Коноху, я делал для нее все и уважал ее, пока она уважала меня, но она предала меня и моего брата. За себя я не прошу, но за брата — не прощу. Саске снова отвернулся в сторону. Больше он ничего не сказал. Сай также молчал, раздумывая над его словами. В чем-то он без колебаний соглашался, где-то мог поспорить, где-то даже возразить, но в целом мысль ему была понятна, и так же в целом он был с ней согласен. Конечно, без разделения взгляда о ненависти к Конохе и Корню АНБУ. Сай предал последний, но без ненависти: ее стерли, как и его личность. Он предал, потому что посчитал, что поступает не как шиноби. Мысли Саске подействовали на него. Сай проиграл. Телега между тем остановилась, старик, поправив шляпу, хрипло буркнул через плечо: — Вам по этой дороге. Перейдете через лес, там встанете на холм. Тандзаку сразу увидите. Саске и Сай ловко спрыгнули на твердую и холодную землю, заплатив крестьянину монетой. Тот, тут же встав, поклонился, буквально расстилаясь по земле, благодарил господ за деньги, а Саске, в то время как Сай помогал старику встать и сесть обратно, пошел в сторону, указанную крестьянином, и вскоре его спутник его догнал. Солнце едва село за горизонт, покрывая чащу еще почти прозрачными сумерками, Сай и Учиха обогнули небольшую поляну, поднимаясь вверх по хребту. Промозглый, непонятно откуда поднявшийся ветер раздувал их плащи и свистел в ушах, заставляя постоянно съеживаться от холода и запахиваться в накидку плотнее. Наконец, они добрались до вершины холма, вид с которого упирался прямо в бескрайнее светлое небо, затянутое с горизонта плывущими тучами. Саске, чье сердце нетерпеливо стукнуло и сжалось, встал как вкопанный, не в силах пошевелиться. Сай также остановился рядом. Глазам Саске предстала до боли знакомая и открытая у подножья холма как на ладони картина постепенно готовящегося уйти в сон Тандзаку. *** 1 — шестнадцатый эндинг «Наруто» (shippuuden), и перевод примерно таков: Лишь только сумерки оставят алый след, Как звезды все рассыплются по небу, играя — каждая свою мелодию. Как бы ни твердил: «Смирись!», слезы Изливаясь вместе с мыслями, передо мной скопились в маленькое море. Небо замерло, только солнце встает и заходит. Земля замерла, только идешь ли ты или нет? Полуночная песня разлилась, я не лгу, как же ненавижу, когда один, так сильно ненавижу. Наконец я понял, что самое важное с того дня. Счастья, какого бы ни было, достаточно и маленькой ложки, Только есть ли в мире люди, которые готовы с ним поделиться? 2 — имя «Сай» по-японски записывается двумя слогами: Са-и. 3 — Ханесени — крылья камня. 4 — довольно неприятный, но реальный способ утоления жажды в экстремальных ситуациях. Неоднократно освещался в научно-популярных фильмах.