Любимая игрушка

      Война. Это слово довольно страшное, особенно для этих глупых. Но не для меня, победителя всех этих идиотов. Теперь имя Зереф Драгнил вызывает у них ещё больше страха и благоговения. Они заискивают передо мной, скалятся и чуть ли не лижут мне пятки. Противно.       По привычке дёрнув рукой, будто натягивая цепь, я направляюсь вперёд по коридору, не сразу понимая, что в руке ничего нет. От осознания реальности я тихо рычу, ударяя рукой в ближайшую стену. Люди рядом со мной в страхе разбегаются. Глупые людишки, правильно, что разбегаются. Жить хочется всем.       «Этой тупой девчонки больше нет» — в который раз эта мысль проскальзывает в голове и будто взрывается всполохом бессильной злобы. Она, такая послушная игрушка, не исполнила главного своего предназначения: жить ради своего Господина, посмела прыгнуть с этой дурацкой крыши.       Я заметил её ещё тогда, на войне. Она была яркой, улыбалась, сражалась, цеплялась за свою глупую жизнь. Даже оказавшись в моих руках она цеплялась сначала за друзей, потом ещё за какую-то глупость. Но она жила, была в себе и старалась даже сопротивляться. И от этого её ещё сильнее хотелось сломать.       Надевать на её шею ошейник оказалось очень приятным. Она так зло смотрела, старалась вырваться и шипела, но всё же дала это сделать. Да и трудно было не дать, когда позвоночник сломан и всё, что ты действительно можешь, это смотреть и шипеть.       Игрушкой она оказалась не менее интересной. Срывать на ней злость было весело. Она всегда ярко реагировала, сыпала проклятиями, но потом жалась ко мне, иногда улыбаясь. Это было странно и походило на какое-то психическое отклонение, но мне нравилось. Любые мои действия вызывали яркую реакцию, за которой было очень интересно наблюдать.       Было необычно выставлять её своей любимой игрушкой. Красивая одежда, позволение делать то, за что многие были бы мертвы. И при этом издеваться над ней при всех. Эта была такая тонкая игра, что будоражила кровь и заставляла меня всё больше думать о ней. Видимо это и было моей ошибкой.       Девушка рядом начала вызывать слишком много эмоций. Не хотелось больше мучать, ломать, бить. Нравилась только реакция. И это стало пугать. Стоило ей напомнить о себе — и не хотелось уже делать ничего, кроме как уделять всё своё внимание ей. И в один день пришлось с ней что-то делать.       Лучшего выхода, кроме как отдать ему первому попавшемуся, я не нашёл. И пожалел почти сразу. Ещё во время этого акта дарения понял что зря это делаю, но сделал. Эти несколько месяцев были адом, чего я, на самом деле, абсолютно не ожидал. Я мучался, видел во снах как она умирает. Даже завёл себе новую игрушку, полностью противоположную по внешности Люси. Но она больше бесила, вся из себя такая покорная и при этом гордая.       К концу я не выдержал. Вспомнил кому её отдал, пришёл к нему. Не забрать, так хоть посмотреть как она или узнать о её смерти. Я не понимал цели собственных поступков. Стоило бы уже забыть, выкинуть все мысли. Она ведь всего лишь кукла. Но я почему-то не мог.       Она оказалась ещё жива. Хотя её вид меня испугал. Вся в кровавых следах, с неожиданно короткими и яркими волосами, очень изнемождённая, с кожей ещё светлее прежнего. Неожиданно захотелось в тот же миг забрать её оттуда, наплевав на хозяина этого дома, но я сдержался. Во время разговора я постоянно бросал на неё взгляды, думая о том, что ещё хоть один маленький повод и ничто не даст мне оставить её тут. Но всё прошло тихо.       Закончился разговор поздно, так что в тот день мне пришлось остаться там. И, как я позже понял, не зря. Найдя её уже практически мёртвой я еле успел вернуть её в приемлемое состояние. Меня уже не остановило время суток и хозяин этого дома. Конечно позже он был убит и для всех причиной стало то, что он не уследил за игрушкой Повелителя, но это уже не столь важно. Ещё и в тот день под руку попалась та ничтожная замена, тоже незаметно упокоившись. Я даже имени её не помнил, так что, можно сказать, избавил мир от ненужных вещей.       Люси долго не приходила в себя. Медленно злость возвращалась, тело мёртвой игрушки перестало радовать пустотой, которую зачем-то хотелось заполнить кровью, будто она может чувствовать боль. Когда Люси проснулась злость уже заполняла практически всё внутри. Я сорвался на неё, пытаясь доказать всем и себе, что она моя — только моя — игрушка.       Хочется показать ей насколько она беспомощна, насколько от меня зависит. Идея приходит сама, но после выполнения кажется неполной. Все должны видеть чья она. Вариант с кинжалом отбрасывается быстро. Нельзя пачкать Люси чужой кровью, да и причинять ещё больше боли как-то не хочется. Приходится применять магию.       С того дня причинять ей полноценную боль становится практически невозможным. Кажется, что она в любой момент может умереть окончательно, покинуть меня, стать сломанной окончательно игрушкой. Эти мысли выводили из себя, но вымещать боль на Люси больше не было сил. Поэтому появилась новая игра.       Выводить её морально оказалось не менее интересно. Она реагировала не так ярко, но множество эмоций, скрытых реакций для меня, наблюдавшему за ней длительное время, было видно прекрасно. Это было так… необычно. И хоть иногда и хотелось это прекратить, я продолжал. Эта игра приносила мне какое-то мазохистское удовольствие.       После возвращения Люси хотелось сделать её полностью своей. И морально, и физически. Но после первой же попытки я откинул мысли о насилии. Лишь увидев её слёзы захотелось обнять её, а не насиловать, злость поднялась привычной волной и, что-то сказав, я ушёл. Решил, что в таком случае надо избавиться от этих мыслей противоположным методом и продал её на час. Если бы я знал, что она невинна, никогда бы так не поступил. Или же поступил бы. Не знаю даже сейчас. Но это произошло. Пихнув её практически первому встречному, я сам стал искать компании красивых девушек, перебивая мысли о ней.       Не знаю что из этого стало моей роковой ошибкой. Все эти действия хорошо вплелись в план, правда долго её продавать я не смог. Всех этих людей очень хотелось убить, что я и делал после каждого такого часа. Больше это проворачивать не было сил. Пришлось отвлекаться на девушек, со временем ради этого даже оставляя Люси.       С каждым днём избивать её становилось всё труднее. Руки уже не тянулись к кинжалам, забывались ранее необходимые и интересные заклинания на пытки. Но просто перестать всё это делать было бы странным, поэтому пришлось делать вид, что лишь отвлекаюсь на «более интересное» занятие.       Вообще девушки меня интересовали больше как предмет для будущего убийства. Ни одна из них, проведя со мной наедине хотя бы пару минут, потом не жила. Почему-то это казалось какой-то изменой что ли. Кому и почему я не понимал, но до смерти девушки чувство предательства не исчезало что бы я не делал.       И в конце концов я, похоже, всё же добился того, чего хотел больше всего. Или не хотел? Кто знает. Я точно нет. Она, забыв, похоже, о своей любви к жизни и миру, наконец покончила с ним, в конце и мне перекрыв эту возможность. Любить мир или любить вообще я точно не знаю, но какая, к чёрту, разница?       Там, на башне, она сломала всё. Её тихие слова и все мои мысли, говорящие об множестве упущенных возможностей. Мысли о том, что я, как Император этого чёртового мира, мог бы сделать её счастливой, дать ей хоть какую-то сказку в её жизни, полной боли и предательств. Дать ей хоть какую-то защиту. А вместо этого сам довёл её до смерти.       В тот момент, смотря вниз, мне казалось, что я ещё успею. Она ведь не может так просто умереть. Но, спустившись вниз, к её телу, я почувствовал лишь холод её тела. Она лежала с открытыми глазами, так, как никогда не умирала до этого, с лёгкой улыбкой на губах. Будто прощала меня за всё произошедшее. Только вот я себя не прощал.       «Я тебя люблю» — её тихие последние слова всплывают в голове. Злость снова колыхается внутри, быстро сменяясь болью. Вокруг никого нет. Все люди, лишь заметив меня, разбежались. Ну да, жизнь же у них одна, да и та вполне конечна.       Упав на колени рядом с телом девушки, я дрожащими руками держал её ладонь и неожиданно для себя плакал. Вспоминал всё, что произошло, своё обращение, мысли, чувства. И не понимал себя. Готов был лежать здесь вместо неё.       Война. Слово страшное для всех, но не для неё, лежащей теперь в могиле под красивым памятником, там, рядом с её матерью. Он понимал, что она бы этого хотела. Так же, как и понимал, что теперь те тихие слова, сказанные ею перед смертью, мог бы сказать и сам. Но уже было некому. И мир, ещё не понимающий этого, не знал, что скоро во многих городах земля пропитается кровью. Потому что боль надо как-то заглушать.