Лишь отражение

Корё. Сонгак.

      В тронном зале было до безобразия тихо. Многие говорили, что тот, кто сидит на троне, обречен на одиночество. Ван Со не верил им: он думал, что изменит ожидания всех его недругов, все обряды и обычаи, станет счастливым сам и сделает счастливым свой народ. В его полных надежды глазах когда-то отражался огонек. Этим светом надежды был «его человек», его Хэ Су.       Свободные одеяния из черного шелка, расшитого цветами золотой нити, скрывали уже костлявое тело, покрытое шрамами. Некоторые доставались от диких зверей, большинство же от злейших врагов, и его главным противником было его же императорское величество.       Шрам — память, отпечаток, который ты никогда не забудешь. Будь он на лице, шее, спине… Боль все равно достигнет сердца. В сердце поселится тот, кто его оставил. И каждый раз, когда будете глядеть на него, будете вспоминать всю боль, которую пережили. Над шрамами смеется тот, кто никогда не был ранен.       Никто не понимал этого, все смеялись, кроме Су. Интересно, она бы посмеялась, если бы увидела шрам в том же месте на руке, что и у нее?       От одиночества Кванджон начинал медленно лишаться рассудка. И ему это нравилось.       Тишина разбавлялась шагами: к императору явно шел посетитель. Уверенная походка хрупких ног… Сразу узнал. Это была Ёнхва.       Деревянные раздвижные двери, окрашенные в зеленый, с легким скрипом открылись, и императрица вошла, небрежно поклонившись. Самодовольная ухмылка не сползала с ее уже немного постаревшего лица. На ней было столько богатых тканей и золотых украшений, что в памяти Со сразу всплыл образ его покойной матери. Это вызвало еще большее отвращение к своей законной жене.       Он был уверен, что его Хэ Су, став бы императрицей, не была бы алчной и жадной, помогала бы своему мужу во всем, и всегда была рядом. Отчасти, девушка до сих пор не покидала своего возлюбленного принца: нефритовая урна с прахом долгие годы покоится около трона и Ван Со довольно часто мог кинуть ей пару фраз, а в ответ он на удивление слышал ее громкий плач в голове и слова «Прости меня. Я не хотела тебя оставлять. Прости…».       Ёнхва пристально рассматривала правителя. Женщина перевела дыхание и решила начать разговор: — Ваше Величество, до меня дошли слухи, что Вы неважно себя чувствуете. Пришла поинтересоваться Вашим здоровьем. — Не переживай так. Я не умру тогда, когда угодно твоему отпрыску. — Кванджон даже не отрывал глаз от бумаги, на которой выводил плавными движениями деревянной кисти четкие иероглифы. Он написал уже много… Можно сказать, что скоро бумагой можно будет услать пол во всем дворце. — Вот всегда Вы так. Мы ведь семья как-никак, — женщина поправила украшения на ухе и нервно опустила руку, сжимая до побледнения костяшек. Она не оставила без внимания занятие монарха. — Вы решили проработать новый закон? — Не твое дело! — отрезал мужчина, будто прорычав по-волчьи, и так же смотрел звериным взглядом. — Мне некогда с тобой говорить. Уходи. И я не желаю тебя видеть без приглашения.       Императрица едва приподняла подол чхима, чтобы было удобнее выйти быстрее. Люд поговаривал о недуге правителя, связанным с рассудком, так что ради своего блага она быстро удалилась.       В современном мире этот недуг бы назвали затяжной депрессией, а, возможно, и полной апатией к будням. Ван Со ушел в свой мир. Мир он этот описывал в своей книги, которую назвал «Императрица моего сердца». Здесь были все его воспоминания о Хэ Су, описания их отношений, чувств, счастья и печали; её прекрасных карих глаз, глубоких, как бездна, губ червоных, как цвет мака, и мягких шелковистых волос. Это было его святое писание.       В небольшие окна заглядывали последние лучи солнца, которые резко оборвались во тьме. Неужели сегодня опять солнечное затмение?       Ёнхва тоже наблюдала его, едва выйдя из дворца после аудиенции. В ее глазах сверкал солнечный серп, но недолго она любовалась: сзади нее появился молодой человек в роскошном хванбоке. Да, это был ее сын, Ван Чу.       Глядя на его лицо, можно было с уверенностью сказать: «Перед Вами молодой император Ван Со». Они с отцом до безобразия похожи — такие же раскосые глаза, прямой нос, волосы темнее ночи, но все-таки кое-что ему досталось от матери — ехидная улыбка никогда не покидала пухлых губ. — Императрица, ну как? Мой отец уже начал бояться меня? — голос его был мягок, а левый уголок рта приподнялся, изобразив улыбку. — Это животное, как мне кажется, боится лишь тогда, когда видет огонь. — Мать и сын быстро переглянулись, как бы сойдясь на одной и той же идее. — Затмение всегда означало предзнаменование чего-то великого, — начал наследник, любуясь небесным диском. — Луна сначала забирает свет солнца, но тут же дает ему новый, более яркий. Мне кажется, точно так же солнце — это император, а его затмение… — Это начало новой эпохи. Нашей с тобой, — добавила императрица. — Матушка, я жду Вашего одобрения на это. — Считай, ты его уже получил.       Сын поцеловал руку своей маменьки, приложив ее ко лбу, чем и получил благословление на дело, за которое, по сути, надо гореть в аду.       На следующий день… — Император! — в тронный зал влетел принц Ю, запыхавшись и уже потрепавшись в битве. Меч его был окровавлен. — Ваш сын стал предателем! Прикажите казнить его. Хотя и вся императорская армия сейчас в походе, мы постараемся выиграть время. — Мой бы сын так не поступил. Этот ребенок был выращен змеей, посему и стал таким. В этой жизни я допустил много ошибок, — тихо проговорил Со. Его голос стал заглушаться из-за криков и звона мечей снаружи. Повелитель поднялся со своего престола, вытащил заколку из пучка волос, тем самым распуская свои длинные пряди. — У меня будет к тебе просьба, Бэк А, последний приказ. — Не нужно сдаваться! — Я хочу наконец-то избавиться от своего титула. Извините, но сидалище натер уже, — император пытался шутить, но его юмор не был воспринят. — В общем, Бэк А, сохрани это, пожалуйста. Да так сохрани, чтобы это помнили веками… Чтобы в далеком будущем, когда по небу будут летать железные птицы, люди могли бы прочесть ее и восхититься такой любовью, которую не дано никому более получить. Это как моё наследие.       Ван Со протянул брату свою рукопись, а также книгу в синей обложке. Тот принял их дрожащими руками. Он догадывался, что сейчас хочет сделать этот человек. В покрасневших глазах мужчины появлялась влага: — Будут ли еще какие приказы? — Нет. Знаю, мою дочь защитит Джон, хотя и ты помогай ему в этом. — Я надеюсь, Вы встретите Хэ Су после… — чувственный Бэк А все-таки расплакался. Он ведь тоже мечтал после смерти встретиться с У Хи. В такие моменты принц чувствовал себя до безумия бесполезным. Все, что он мог, просто наблюдать, роняя слезы.       Император с волчьей гордостью одиноко прошагал мимо брата и вышел на улицу спустя долгое время. В руке его просиял безупречно острый меч. На мгновение поле битвы замерло, как и время в этот момент. Они ждали действий правителя, но тот не сдвигался с места. Он лишь улыбался, а в его глазах читалось удовлетворение, что сильно испугало его врагов.       Следом на улицу выскочил и Ю. Он призвал воинов сложить оружие и выслушать последнюю волю их монарха. Это с трудом удалось, и четвертый принц проделал пару шагов вперед. — Сделайте вид, будто никто не умирал. Только помните, один я тут живой, а вы все сгнили внутри. Проклят тот, кто сидит на троне! — выкрикнув последнюю фразу, он вонзил лезвие в свое тело, аккурат в сердце, создав там тонкую дыру. Бек А подбежал к нему, утирая бесконечные потоки крови, текущие изо рта. В последних лучах солнца лицо Со приобрело легкие румяна, а небольшие губы почему-то все равно улыбались.       К уже мертвому Кванджону подбежали и Чу со своей матушкой, а так же простые воины. — Каким был последний приказ императора? Только не говори, что он посадил на престол Вас, дяденька! — кричал Чанмин, приставив клинок к шее своего соперника. Бек А лишь сильнее сжал в руках книги, данные уму на сохранение, и, упав на колени, тихо прошептал: — Хвала новому императору. Долгой жизни. Хвала новому императору… Долгой жизни…       Ёнхва облегченно подняла лицо к нему, а Джи самодовольно улыбнулся. Все воины преклонили колени к наследнику, вошедшему на престол. Лишь Со был свободен. Его грешный голод глаз не мог утолить даже самый холодный закат.