Так далеко до конца войны

      Тишина обрекает на мысли. Госпиталь укрыт ночным покрывалом, а в небе горит единственный на всю улицу ночник. В палате всего один человек, человек, которого врачи считали «счастливчиком», который, по мнению сестер, казалось, выжил случайно, который, по мнению штабных, неумелый солдат. Так ли это? Нет.       Ветви сирени стучат по окнам, стучит по окнам и дождь, стучит и в помещение становится зябко, потому что открыто окно и дверь, ведущая в сад. Холодок пробирается мелкими шажками всё глубже и глубже, захватывая под себя койки и наконец окутывая раненого. Но вернуть тепло в помещение некому. Весь персонал больницы отпущен, такое бывает редко, и сейчас во всём здании находится лишь солдат и сторож, мирно спящий на своем посту. Раненый ворочался на койке, обезболивающее перестало действовать и перебинтованные ноги глухо скручивала боль. -Неужели оставили, — хрипя и кашляя, прошептал солдат, чувствуя ноги. Омертвления конечностей в связи с осколочным ранением не произошло, что и стало причиной удивленных перешёптываний мед-сестер.

***

— Кузьма! Сколько можно звать? — Я уже иду, — донёсся звонкий голос из соседней комнаты. — Еда уже вся остыла. — Я же уже пришёл. В маленькой тесной кухне за столом, освещенная слабым светом, сидела Катерина. Семья была небогатой, поэтому на ужин снова был крупа, и снова не было мяса. Раздосадованный таким печальным содержимым тарелки, Кузя просто возил ложкой по холодной каше, устало подперев рукой подбородок. Мать, глядя на него, лишь печально выдохнула и стала домывать кастрюлю. Кузя всем своим нутром хотел намекнуть, хоть как-то спросить и узнать, что там, да как, как себя чувствует раненый, но не мог, а от этого становилось только тяжелее. И вся комната будто наполнилась немым ожиданием, придавила находящихся. Где-то в углу окна забилась мушка, и теперь только её стук разносился по комнате. В подъезде хлопнула входная дверь, что было отлично слышно в комнате, ведь семья Сапрыкиных жила не выше второго этажа. Катерина отодвинула шторку и молча подметила, что в такую непогоду ходить свои не будут, но в дверь раздался тихий ритмичный стук. -Мам, кто-то стучит. -Слышу я, ты уже поел? Всё, спать давай ложись. Кузя лишь промычал -Ну-ка, ну-ка, быстренько спать! — погладив сына по голове, бросила Катерина и заторопилась к двери. Мальчишка поплелся в комнату, остановившись в проеме, что бы узнать, кто пришёл, хоть одним глазком подсмотреть — это была тетя Зина. Нисколько не удивленный такому позднему гостю, он, всматриваясь в приевшийся рисунок обоев и проводя пальцем по волнообразной полоске, дошёл до кровати и плюхнулся на неё. Насыщенный день не давал покоя и каждый раз, когда Кузя закрывал глаза, он видел солдата, он размышлял, как же такое могло с ним произойти, как он сейчас, очнулся ли он, и постепенно комок мыслей уводили его в туманное сладкое состояние дремоты. Но как только голоса заговорили о работе, мальчик разодрал глаза и притих.       Женщины сидели на кухне, а за стенкой не мог уснуть Кузьма, который отчетливо слышал каждую фразу, произнесенную в кухне, каждый вопрос и каждый ответ. И как бы сильно он не хотел спать, он не мог. Зинаида с красным платком на плечах мешала ложкой чай, непонятно зачем, ведь сахара в нем изначально не было, но делала она это с таким важным видом, будто и вправду там лежал сахар, и не одна ложка, а сразу три, а то и четыре. По окнам снова забили крупные капли дождя, и небо рассекла стремительно уходящая в землю молния. — Такой ливень начался, я всё волнуюсь за сегодняшнего, — покачала головой Катерина. — Да брось ты, не смертельные же раны. — Надо было мне остаться там. — Снова какие-то глупости говоришь, у тебя тут сына кормить и укладывать спать надо, а ты всё о работе думаешь. Лучше бы… — Зин?.. — Что такое? — А окна в палате закрыты? — Катя… — женщина раскрыла глаза и жестом останавливала от чего-то Катерину. — Окна открыты. Что же мы наделали, — Екатерина резко вскочила с места и начала нервно перебирать между пальцами шаль. — Катя, сядь! Чего ты кричишь, Кузька то спит. — Шёпотом одернула подруга — Чего, чего?! Что делать то, холодно то как. — Да не волнуйся ты так, не помрет, тем более дядя Гена там, на вахте сидит. — Ага, сидит. Спит он давно. — Ты окно открывала? — Нет, — удивленная неожиданным вопросом вытянула Катя — Ну вот и успокойся. — Да не могу я так. Не м о г у, — протягивая последнее слово, шикнула Катерина, на что Зинка лишь отмахнулась. — Глупости всё это, не сахарный.       Кузя, давший обещание следить за раненым, после услышанного не мог не то, что лежать, дома находиться. Он ворочался с одного бока на другой, с силой сжимал глаза, закрывал голову подушкой, как будто слова снаружи, а не изнутри стучали ему по голове. — Я должен, -прошептал мальчик и замер на кровати, глядя огромными из-за темноты зрачками в потолок. Он тихо сполз с кровати, нацепив на себя плотную отцовскую рубашку, а наверх какой-то ржавого цвета свитер, и те же самые большие сандалии, на корточках выполз в коридор и тихо скрипнув дверью, бросился вниз по лестнице, стараясь сильно не шлепать подошвой. Входную дверь он придержал и аккуратно прикрыл, чтобы не шуметь. На улице запах свежести, цветника и ночного холода обдал его с ног до головы и он почувствовал, как мелкая дрожь прошлась по его телу, теперь его ждала неблизкая, окружённая мраком дорога к госпиталю. Наконец он вышел из-под козырька подъезда, взглянул в окно кухни, где всё так же слабо горел свет и, выдохнув остатки неуверенности, побежал по знакомой дороге. Мальчишка, быстро перескакивая то одну лужу, то другую, ещё больше прежней, ступая по грязи, торопился. Впереди один фонарь, вокруг которого дождь трепещет как светляки или просто светящаяся мошкара. Силы начали стремительно иссякать, и было бы верно не бежать в горку, а размеренно шагать. Он уже приблизился к Дому Культуры, все окна темные, кроме одного на первом этаже, наверное сторож сидит. Мальчик, пригнувшись, незаметно подошёл к главному входу и присел на ступеньки передохнуть, ведь сидеть под укрытием лучше, чем под голым дождём. «Под укрытием — почти как под прикрытием или в укрытие», — вертелось в голове у Кузьки, он часто представлял себя разведчиком или солдатом, как гордо несет своё имя, как красиво обмундирование обтягивает тело и каждый раз он выживал, каждый раз это было для него как история со счастливым концом, совсем ничего общего с тем, что ждало его через несколько лет, но он даже не знал об этом, даже если б ему сказали — не поверил бы, что ему придется пройти сложный путь. А между тем уже было за полночь… Кузя встал и всмотрелся в черную даль, предугадывая, что песчаную дорогу либо прибило, либо развезло до ужаса, но делать больше нечего. Он собрал все силы и побежал дальше. Если бы не проклятые сандалии, которые цеплялись носом за песок, то он давно бы уже стоял у госпиталя, ему так казалось и он, лишь хмуря брови, продолжал свой путь. К тому времени мать уже проводила Зинаиду и, лишь на секунду заглянув в комнату Кузи, убедившись будто тот, укрывшись с головой, спит, бессильно отправилась в гостиную и, постелив себе на диване, сразу же уснула. Никакие вопросы больше не тревожили её, и раненый не тревожил ум, она слишком много работала: утром подрабатывая в ларьке на другом конце улицы, а к обеду шла в госпиталь, в выходные так же работала в ларьке и только к вечеру доползала домой, и так за неделей неделя, и так за годом год. А когда-то она мечтала стать артисткой, была лучшей ученицей и активно участвовала в сценках и школьных постановках.       Погода, к тому времени как Кузя подбежал впопыхах к госпиталю, не улучшилась, а скорее притихла, потому что дождь продолжал бить по окнам, а ветер сгибать тонкие деревья. Мальчик легко тронул ручку главного входа, но было заперто. Он обошёл госпиталь справа и, убедившись, что его никто не видит, перелез через невысокий, яркий от недавней покраски, забор, за которым прятался сад правого крыла. Он умело это делал, потому что любил нарывать соседские яблоки, и хоть сам понимал, что дело это некрасивое, неприличное, ничего не мог с собой поделать, любил он азарт, и яблоки любил. Кузя очутился прямо в зарослях сирени и сырые ветки больно шлепали по лицу, когда он старался хоть как-то пробраться через них. К дорожке он выбрался уже весь сырой, грязь прилипала к ногам, а по щеке тянулась тонкая струйка крови. Сердце предательски застучало, ноги взялись дрожью, а глаза перестали моргать. Он чувствовал что-то странное к этому раненому, никогда ему не было так жаль тех, кто находился здесь. Может просто детские игры взяли верх или осознание того, что это военный человек, который видел много и знает больше. Неподдельный интерес влачил к нему, а ноги боялись идти, боялись грубости и того, что человек обидит. А вдруг и вовсе не солдат, не местный же, откуда-то привезли, а почему-то к нам, странно всё это. Не понимал Кузя ровным счетом ничего, поэтому решил не мокнуть дальше и, отодвинув входную шторку, просочился, словно тень в палату.       Мертвая тишина. Никакого сонного сопения или храпа, никаких признаков жизни, ничего. Если бы не фонарь на улице, то нельзя было бы и разглядеть кого-то. Первым делом Кузя бросился к окнам и, тихо захлопнув, щёлкнул засовом, закрыл и дверь в сад, сразу стало как-то теплее, перестал свистеть противный ветер, и стало ещё тише. Мальчик не знал, что ему делать, он отряхнул кудрявые волосы свои от накопившихся капель воды, и всем наивным детским существом направился в сторону койки. Раненый не спал, всё это время он лишь тихо наблюдал за движениями мальчика. От этого кровь стыла, но ноги сами вели Кузю. Он остановился у самого края кровати и всмотрелся в лицо лежачего. Он был слегка загорелый, благородные черты лица очерчивали слегка осунувшиеся, но остро выраженные скулы, глаза болезненно красные, но все равно живые, выразительные. С перевязки лба на лицо падали пряди темных, волной ложившихся, волос. Мальчик обратил внимание на красивый прямой, с небольшой кривинкой, нос, он показался ему таким иным, каким-то утонченным, как со страниц учебника истории, где они проходили греческую скульптуру. — Спасибо, — сухие губы мужчины тихо прохрипели благодарность, и перевязанная рука остановилась на руке мальчика. Кузя молчал, он смотрел на лицо благодарности с каким-то диким интересом, и лишь прикосновение вбило его в реальность. Он почему-то дотронулся до лба раненого и понял, что тот горит и холодный компресс уже давно высох, быстро взял его и побежал к крану. Его руки дрожали, но он сам не понимал от чего: то ли от того, что он насквозь вымок под дождём, то ли от того, что сейчас возится с куском ткани в холодной воде, а может и от нового знакомства. Кузя медленно подошёл и с какой-то детской нежностью положил холод снова на лоб. Мужчина еще раз поблагодарил его и тяжело закрыл глаза, видимо странные мысли клубились в его голове, он хорошо ориентировался во времени и был удивлен тому, что сейчас ему помогает какой-то мальчик, вошедший с сада, как будто ангел спустился с неба на его грешную душу. Хотя по сути так оно и было.       Кузя уже не помнил, как в невероятном волнении ставил на столик стакан прохладной воды, как занавесил штору над дверью в сад, он плохо помнил и то, как в бреду от стольких эмоций выбежал на улицу через черный ход, как чуть не попался часовому, находившемуся на своем посту, не помнил, как напугался старой коробки и как на цыпочках полз по ступенькам, чтобы так же неслышно открыть дверь, которую мать по рассеянности забыла запереть, и, пройдя в свою комнату, упасть на кровать замертво и погрузиться в череду размытых снов, в каждом из которых мерещились события сегодняшнего дня.