РОV Николай Зорькин.
Я ждал, когда услышу конкретное предложение от Воропаева. Я был уверен, что этот насквозь меркантильный тип даже мысли не допускает об альтруизме, о том, что я мог бы отказаться от своего счастья ради счастья жены, каждый ведь судит по себе. Значит, если он такой крутой, если может бросить к ногам Катюхи весь мир, и пришел ко мне, ее мужу с предложением бросить жену, то он же явно думает, что меня можно либо заинтересовать, либо убрать со своего пути. Если бы хотел, вернее, мог убрать, то проще это сделать по-тихому, без визитов, а если хочет заинтересовать, то любопытно послушать — чем именно. — Допустим, что женщина… Абстрактная женщина и не может понимать ничего, и выгоду свою видеть тоже не может. Допустим, хоть я и не согласен, что женщины глупее мужчин. Но какое это отношение имеет к Катерине? Уж она-то точно не глупее ни одного из нас. А некоторых, — тут я сделал многозначительную паузу, — так и намного умнее будет. От меня-то вы чего хотите? Чтобы я изменил жене, бросил ее, развелся, помог вам ее завоевать? Чего конкретно? — Нет, разводиться не надо! А все остальное было бы очень желательно. — То есть, вы просто хотите развлечься с Катюшей, но оставить ее моей женой? — Точнее не скажешь. Но!.. За то время, что я буду, как вы выразились, развлекаться, я ее озолочу. — А! Я понял! Вы пришли, чтобы взять мою жену напрокат! Так это в корне меняет дело. Одно неясно, мне-то зачем это нужно? Её вы озолотите, а я? — Она с вами потом поделится. — А вдруг ей понравится быть озолоченной? А я не смогу поддерживать тот уровень, что вы ей дадите, и она не просто со мной не поделится вашими дарами, но еще и разведется? И что тогда? Я останусь на бобах? Нет, я не согласен. Честное слово, не понимаю, Воропаев дурак, или прикидывается им. Почему он всерьез воспринял мои слова? Неужели не слышал издевку в моем тоне, неужели не видел, что я готов ему выбить все зубы? — Если мы договоримся, — после долгих раздумий выдавил из себя Александр, — я сделаю тебя акционером «Zimaletto», ты пожизненно будешь получать ренту. По-моему, это вполне приемлемая цена за такую незначительную услугу. Вот тут я и понял, что Воропаев не притворяется, он действительно дурак и подлец! И даже то, что это он меня дураком и дерьмом считает, не оправдывало его тупости. Ну, во-первых, что значит «мы договоримся»? Допустим, мы договорились. И? Катя-то может плюнуть на все наши договоренности, правильно? Значит, Сашка дурак, раз таким образом вопрос ставит. Во-вторых, что значит «сделаю акционером»? И один процент акций и сто автоматически делают человека акционером. Значит, Кирин брат считает меня дураком. В третьих, если для человека приемлемо покупать людей, значит он подлец, и это не вызывает никакого сомнения. Быстренько оценив ситуацию, у меня возникла одна шальная идея, но вначале нужно было получить одобрение Кати, Ромки и Киры, а пока можно было лишь удочку забросить. — Сделать акционером? Это интересно, — я почесал подбородок. — И сколько процентов акций вы мне предлагаете? — Один! — вот говнюк, все-таки решил, что я лох. — Ха! У Малиновского и то два процента. Не пойдет, вы все же самый ценный мой товар купить вздумали, — я специально сказал «товар», чтобы посмотреть не поморщится ли купец. Не поморщился, но напрягся, и вовсе не от слова, которым я Катю назвал. — Откуда вы знаете, что у Малиновского два процента акций? — Занервничал Сашка, очевидно, что стало горячо. — Что же вы так-то противников недооцениваете, Александр Юрьевич? Эта информация есть в свободном доступе, как и та, что у вас пятнадцать процентов акций. Как и то… — тут я сделал просто-таки МХАТовскую паузу, — что шесть процентов акций висят в воздухе, чего в свободном доступе нет. Сашка задохнулся. Не фигурально выражаясь, ему реально стало нечем стало дышать. — С сегодняшнего дня я финансовый директор, Александр Юрьевич, пусть и начинающий. Но я всегда ответственно отношусь к работе. И я умею вытаскивать информацию, когда мне это нужно. — Я не понял, что вы хотите этим сказать. — Только то, что мы могли бы прийти к общему знаменателю лишь в одном случае, эти шесть процентов акций становятся моими. — Но я не могу их вам дать, никак не могу. Они перейдут ко мне только после женитьбы Киры с Андреем. Попался! Вот так, ни за понюшку табака, с ума сойти! Хорошо, что Катя меня досконально посвятила в суть проблемы хотя бы в части деловых отношений. — Александр Юрьевич! Что вы, как маленький, даже неловко, право слово. Мне фиолетово, это будут те самые шесть процентов, зависшие в воздухе, или вы перепишете на меня свои личные акции. Я не гордый, жену вот продаю. Или вы считаете, что Катя этого не стоит? — Ни одна баба не стоит такого пакета акций. Мокрый, потный, какой-то сдувшийся, словно шарик, Сашка тяжело опустился на стул. Вот сейчас я с чистым сердцем смог бы реализовать свою мечту, появившуюся в первую же секунду, как он вошел — дать ему по морде. Было бы, некрасиво, конечно, он же не ожидал бы удара, но это ничего, на это «некрасиво» я как-нибудь уговорил бы свою совесть, но тогда о моей идее можно было бы забыть, а идея была неплоха, и очень неплоха. Поэтому я только мысленно врезал Воропаеву и сказал, умышленно переходя на «ты»: — Как хочешь, не я к тебе пришел торговаться, а ты ко мне. Считай, что мы не сошлись в цене. И пошел вон. Как и следовало ожидать, этот язык Сашка понял куда как лучше, он окончательно уверовал, что меня можно купить и сейчас только прикидывал, как бы половчее купить за дешево, а если уж платить такую высокую цену, то как бы к основному товару получить еще несколько бонусов. — Я мог бы вам дать и шесть процентов, но тогда… Знаете, Антон Николаевич… — Николай Антонович, — перебил я его. — Да-да, Николай Антонович… Вот если бы вы могли еще кое-что для меня сделать, то шесть процентов акций была бы вполне реальная цена за услугу. — Что? — Я чувствую, что в компании что-то затевается, чувствую, что Жданов вместе с вашей женой утаивают настоящий бизнес-план, которому они следуют. Но чувства к делу не приложишь, вы же понимаете, правда? — И? — Мне кажется, что и с финансовой деятельностью в «Zimaletto» не все чисто, понимаете? — Не понимаю, чего вы от меня хотите. — Николай Антонович, почему бы вам не поработать, скажем, на семью Воропаевых? Ждановы как-то уж слишком давно доят эту корову. — Вы предлагаете нам с вами ее начать доить? — в лоб спросил я. — Я предлагаю вам шесть процентов акций и ежемесячную прибавку к жалованию, если мы найдем общий язык, и вы мне поможете лишить Ждановых какой-то части их акций. Вот козел! Тупой, ограниченный, мерзкий козел! Выложил свои цели на тарелочке с голубой каемочкой первому встречному, и только потому, что ему показалось, что все продается и покупается. — Ха-ха-ха! Вы решили со мной расплатиться акциями Ждановых? А вы не боитесь, что я могу передать наш разговор им? Так я и честным человеком останусь, и деньги подзаработаю, думаю, они не станут скупиться, если я приду к ним с такой информацией. Вам это в голову не приходило? — А им сейчас не до этого. Павел, даст Бог, операцию не переживет, но даже если переживет, то ему еще очень долго будет не до «Zimaletto», Марго — клуша, она вообще ничего не понимает в делах, а Андрей занят папенькой, так что нет, не боюсь. И потом, это будет только ваше слово против моего. Вы все равно ничего доказать не сможете. Так что переходите снова на «вы», и подумайте над моим предложением. Оба-на! А я совершил ошибку, как впрочем и он: мы оба недооценили противника. Ладно, поиграем по его правилам. Пусть думает, что прижал меня к стенке. — Ваша взяла. Я подумаю…POV Роман Малиновский.
Кира снова плакала, сколько слушала разговор, записанный Колькой, столько и ревела. — Господи! Ромка, объясни мне, почему Сашка стал такой гнидой? Он ведь был очень добрым, очень ласковым мальчиком. Я помню, когда ему было четыре года, отец подарил ему деньги на день рождения, и он разделил их со мной и Кристиной, чтобы у всех был праздник. Он так и сказал: «чтобы и у вас был праздник». Ромка, что с ним стало? — Кирюша тонюсенько заскулила. — Коля, ты прости меня за него, пожалуйста. Николай встал из-за стола, махнул головой Катюхе, мол, пошли отсюда, выразительно показал мне глазами на виски, потом на Киру, и только затем сказал: — Вам не за что извиняться, совершенно не за что. Простите, мне нужно поговорить с Катей, у меня появилась одна идея, но я привык вначале советоваться с ней, а уж потом говорить об этом вслух. Мы, с вашего согласия, на пару часов отлучимся. Уходя, Зорькин снова показал глазами на виски. Что ж, он был абсолютно прав. — Кирюш, успокойся. Ты — это ты, а Сашка — это Сашка. То, что он твой брат, не делает виновницей тебя. Кому-кому, а тебе хорошо известно, что он с родством никак не считается. — Ты сам сказал, что он — это он, а я — это я, и от того, что он с родством не считается, я не перестаю считать его братом. И мне больно. — Я понимаю, и мне больно видеть твою боль, Кирюша. Слушай, давай по чуть-чуть, чтобы успокоиться. — Пей, если хочешь, я не буду. Упс… пей! У меня была совершенно другая цель. — Хочу, очень хочу, но один не буду. Я же не алкоголик, пить в одиночку. — Ладно, налей и мне, только капельку. Капельку, потом еще капельку, а потом еще совсем капельку… Кира плакала, я успокаивал, как умел… Боже! И почему мне раньше не пришло в голову смыть барьер, возведенный ею, спиртным?.. Опомнились мы лишь когда кто-то позвонил в двери. — Ромка, я такая счастливая, — Кирюша чуть сонно зарылась в простыни. — Никуда не пойду, и не настаивай. — И все-таки дверь открывать тебе. Вдруг это Сашка, — тормошил я ее. — Точно! — Кира вскочила, набросила на себя халат и побежала к входной двери. — Это Катя с Николаем, отбой тревоги, — услышал я уверенный звонкий голос, почти такой же, какой был у моей девочки. Ребята, пока мы с Кирюшей одевались и приводили себя в порядок, заварили чай, а Катюха, зная о моем пристрастии, ее и кофе пару чашек сварила. — Кир! Тащи ноутбук, у Кольки такая замечательная идея, что нужно Андрея подключить к совещанию. — Мы что, еще раз будем слушать Колину запись? — грустно спросила моя девочка. — Вы можете… — начал Зорькин, но Кирюша его перебила. — Давай на «ты», мы же одна команда. — Давай на «ты»! Ты можешь не слушать, вы с Ромкой даже можете погулять, но Андрею запись поставить надо. Мы с Кирой переглянулись и, не сговариваясь, отправились в спальню…