POV Андрей Жданов.
Пробуждение было ужасным, мало того, что где-то рядом стонали без перерыва, мало того, что отчего-то безумно болели спина и шея, так еще почему-то было ужасно стыдно. Но самое главное, я никак не мог понять, что случилось, где я нахожусь, и кто это стонет. — Палыч, врача позови, — раздался хриплый лающий шепот откуда-то с боку, и я все вспомнил. Вот только вопросов от этого не убавилось, а прибавилось. — Ромка, ты чего лаешь? — тоже шепотом спросил я. — Врача, — как-то уж совсем тускло, словно он помирает, просипел Малиновский. Все разъяснилось только часам к двум пополудни, когда Ромка, как следует пропотев и немного «остыв», смог мало-мальски членораздельно разговаривать. Как оказалось, мне не приснилось, что мы вчера посетили мой кабинет в «Zimaletto», и вовсе не во сне Сашка, и так стукнутый на всю голову, вмазался своей бестолковкой о колонну, а потом со всего маха и о пол. Но самым интересным моментом Ромкиного рассказа была операция по спасению моего спящего тела. Так вот откуда боль в спине и шее, это меня мой сонный вице-балбес ронял водружая на тачку. — Тебе еще повезло, — усмехнулся Ромка, — когда мы везли тебя через гараж, Катя споткнулась, и ты навернулся на пол. Мог бы головой стукнуться, вот тогда нам был бы кирдык, конец алиби, ты бы сейчас лежал где-нибудь рядом с СашЕнькой, только в наручниках. А спина, это ничего, это скоро пройдет. — Ну, спасибо, дорогой, утешил. Ты Кате хоть позвонил? Как она до дома добралась? — Позвонил, нормально добралась. Слушай, Катюха, это вообще наш человек. Во-первых, она выяснила что с Сашкой… — И что с ним? — тут же спросил я. — Лежит в травматологии в Сеченовке. Знаешь какой у него диагноз? — спросил Малиновский. — Понятия не имею, — ответил я. — У СашЕньки сотрясение мозга. Не понимаю, как можно сотрясти то, чего нет? — Ромка заржал. — Ну, и слава Богу, что ничего посерьезнее не случилось, — пробормотал я. — А во-вторых? — Что, во-вторых? — Ты сказал, что Катя наш человек. Во-первых… — Аааа! Понял. А во-вторых, прикинь, я же к ней в «маски шоу» заявился… — Зачем? Ты что вообще с головой не дружишь? Мог перепугать девчонку насмерть. — Да ладно тебе, она сама кого хочешь перепугает, схватила ножик и чуть мне все под корень не отчекрыжила. Палыч, ну, что ты так смотришь? Ты отрубился прямо за президентским столом, на себя же ты за это волком не смотришь, правда? А мне мозги отрубало постепенно, вот я и забыл шапку снять, а отрубился полностью уже у Кати в прихожей. Так она меня разбудила в два счета, а потом еще и операцией руководила, сама все придумала, представляешь? Определенно, наш человек, можно в разведку брать. Ужасно приятно было слышать такое о Катеньке, так приятно, что вздумай Малина мне пропеть дифирамбы за какой-нибудь реальный подвиг, я и сотой доли такой гордости не испытал бы за себя, как за нее. — А простуду ты где подхватить умудрился? — стараясь скрыть тревогу за, несколько «остывшего», но все еще пышущего жаром Ромку, с сарказмом спросил я. — Это тоже Катька меня наградила, — беспечно сказал он. — Что? Катя простывшая, а ты снова полез к ней целоваться? — заорал я и бросился к Малиновскому с кулаками. — Стоп! — засипел Ромка. — Ну, ты и сказочник, сам сказку сочинил, сам ее рассказал, сам в драку полез. Никто к твоей Катеньке даже не прикасался, разве что ее муж, — у меня скрипнули зубы. — Э, Палыч, ты давай-ка, смиряй свою ревность, а то так и до первой семейной сцены недалеко. А семейные сцены Кате может закатывать только Зорькин. Ну, во всяком случае пока. И не смотри на меня зверем, она меня будила льдом в подмышку, я промок насквозь, потом еще холодный душ заставила принять, чтобы я окончательно проснулся, а потом я еще в мокром костюме по улице шлялся. Вот и простыл. — Накостылять бы тебе по шее, да ты и так пострадавший… — За что это ты мне собрался накостылять? — За все твои тухлые идеи. — Не преувеличивай, посетить «Zimaletto» была твоя идея, а не моя, — тут он увидел, что я собираю вещи и заорал: — А куда это ты намылился? — Я? На выписку! — А я? — А тебе еще тут поваляться придется. Видишь ли в чем дело, дружище, из клиник с температурой за сорок не очень выписывают. — И куда ты пойдешь? — Домой, куда же еще. — Куда? Домой? Жданов, ну нельзя же быть таким тугодумом. — Это ты сейчас о чем? — А если Кира тебя поджидает у дверей? Ты готов сейчас к разговору с ней? — Не готов, и мама просила… И куда мне деваться? К тебе? — Ага! А моего адреса она, типо, не знает? Вот смотрю я на тебя, Палыч, и думаю… Вроде бы Казанова со стажем, а ничему тебя жизнь не научила, ничему. Господа благодари, что у тебя есть я. — Слава Богу, — усмехнулся я. — И? — Что «и», что «и»? Ты сейчас покупаешь цветы, и… — И? — Ууууу, как все запущено! — просипел Ромка. — Палыч, ты просто тормоз. У меня высоченная температура, но даже мне совершенно ясно, что без конспиративной хаты тебе без меня до приезда родителей не продержаться. Он был прав, абсолютно прав, я сам, пока он спал продумывал этот вариант, но… Не мог я пойти к Кате, никак не мог. Во-первых, потому, что-то это было бы ужасно нетактично, она могла бы подумать, что я только для того и предложил ей жилье, чтобы потом, воспользовавшись предлогом, заявиться к ней. Я же понимаю, что отказать мне в крыше над головой на пару дней, ей будет неловко. А во-вторых… Ромка! Да, я люблю Катеньку, очень люблю, и отказываться от нее, особенно если мои чувства взаимны, я не стану. Но мне было ужасно неловко перед Малиной. Вначале Кира, которую я даже не любил, а он напротив, сходил по ней с ума, а теперь вот Катя, которую он тоже любит. Я становлюсь просто злым гением для друга, и это меня очень мучило. — Ромка, ну при чем здесь тормоз? Думаешь, я сам не прокручивал этот вариант? Еще как прокручивал, но… — Ты из-за меня? — кажется, у него снова начала подниматься температура, лицо покраснело, а озноб стал заметен даже со стороны, но смотрел на меня Малина очень серьезно, взглядом не затуманенным жаром. — Не стоит. Я вчера все видел своими глазами. — Что ты видел? — Вначале видел, как она на тебя вот здесь смотрела, — Ромка кивнул головой на стул, на котором вчера сидела Катюша, — а потом… Любит она тебя, Палыч, так любит, что никому там ловить нечего, ни мне, ни Зорькину, ни СашЕньке, ни даже какому-нибудь Брэду Питту. — Так что, потом-то? — Жданов, если бы ты только мог себе представить, как она испугалась за тебя ночью, если бы мог видеть, как бросилась Катя тебя спасать, а главное, как она тебя на тачке везла, как хрустальную вазу или младенца… Тут клиническим идиотом нужно быть, чтобы не понять, что мне ничего не светит. А я не клинический, я даже вообще не идиот, так, придурок, и на три шага вперед просчитывать умею! С Катюшкой я в любом случае пролетаю, как фанера над Парижем, так что у меня выбор небольшой: или потерять единственного друга, или приобрести еще одного… одну. Я выбираю второй вариант, Пушкарева может бы замечательной боевой подругой, так что не заморачивайся. — Кажется, я снова должен сказать: слава, Богу, что ты у меня есть. — Вот, Палыч, вот, это самые мудрые слова. Дуй уже, что-то мне нехорошо, спать буду. — Я вечерочком загляну. Уже закрывая двери палаты, я услышал, как он пробормотал: — Если тебе вечерочком до меня будет.***
Катя открыла сразу, как будто все время стояла в прихожей и ждала звонка… Если говорить честно, то никаких цветов я не покупал, и вообще никаких намеков на романтизм моего визита решил не делать. Почему? А потому что SMS-ки от Зорькина еще не давали мне права компрометировать молодую замужнюю женщину. Одно дело, если ей наносит визит хозяин квартиры (мало ли, вдруг за деньгами пришел), и совершенно другое, если он, этот хозяин прется к квартирантке в букетом сразу же после отъезда ее мужа в командировку. Черт его знает, а вдруг Николаю зачем-то понадобилось умышленно ввести меня в заблуждение, а Ромке только показалось, что я Кате не безразличен? Тогда как? Вдруг девчонка верно и преданно, как Пенелопа, ждет своего Одиссея обратно, и тут я с веником, здрасьте-приплыли. А на скамейке вечно сидят бабульки и обсасывают «облико морале»* не только жильцов, но и всех прохожих. Нет уж, я решил, что лучше сделаю все по уму, чтобы никак не обидеть Катеньку, только никак не ожидал, что она мне так быстро откроет, вот поэтому и растерялся. — Катя? Вы? — Да, я. А вы кого здесь надеялись увидеть, Андрей Павлович? — Катюша улыбнулась. — Даже не знаю… — пробормотал я, смущенный тем, что она нисколько не удивилась, увидев меня на пороге. — Я когда шел сюда, меня за руку схватила цыганка, что-то пошептала про себя, а потом сказала, что я наконец-то иду к судьбе. — Честно? Или вы это сейчас придумали? — Честное слово, Катенька. — Андрей Павлович, вы сами сдали мне квартиру, так кто здесь мог находиться, кроме меня? — Значит, вы и есть моя судьба, Катюша?! — не то спросил, не то констатировал я. — Андрей Павлович, не выдумывайте, я прекрасно знаю, зачем вы пришли. — Откуда? — А мне Роман Дмитриевич звонил, слезно просил приютить вас на пару дней, пока не приедут ваши родители или пока вы не будете готовы выйти из подполья. Ну, Ромка! Вот же… паразит. Хотя, может, и хорошо, что он позвонил, по крайней мере, неловкости мы с Катенькой избежали. — И вы готовы меня приютить? Я обещаю вести себя хорошо, честно. — А хорошо — это как? — Ну… Я не буду разбрасывать по квартире свои носки, зато буду закручивать крышечку зубной пасты и есть я буду все, что вы мне дадите, совсем-совсем капризничать не буду. — Этого не достаточно! — уже почти смеясь, сказала Катюша. — А что еще? Выбрасывать мусор? Нет-нет, на это я пойтить не могу. Злобные тетки у подъезда придумают себе невесть что. — С мусором я сама разберусь, а вот работать, господин президент, вы мне должны пообещать с полной отдачей. Иначе мне придется отказать вам в приюте. — В каком это смысле, работать? Гвозди забивать и мебель двигать? — Нет! Обедать, и к компьютеру. К приезду ваших родителей у нас все должно быть готово, чтобы Павел Олегович поверил в наш план. — А если я себя плохо чувствую? — А если бы вы везли патроны? Тех, кто плохо себя чувствует, из клиники не выписывают, так что… Проходите на кухню, будем есть, а потом сразу за работу. — Суровая у меня судьба, — рассмеялся я, а следом за мной и Катюша…