Отличное от смерти

— И вы утверждаете, что не помните ничего, что было до прибытия в Хогвартс, если ваше, как утверждают мисс Блэк и мистер Комптом, падение с неба можно обозначить понятием «прибытие»? Но откуда же, позвольте узнать, у вас оказалась волшебная палочка? Мисс Блэк утверждает, что во сне вы шептали бессвязные пустые обрывки слов и фраз, но будем откровенны, даже моя не самая умная ученица поняла, что это широко известные заклинания, часто используемые здесь. Конечно, она весьма любопытна, но любопытство моей ученицы заботит меня сейчас меньше, чем ваш внезапный визит, мисс.       Дамблдор запустил пальцы в свою бесконечную, белую, как первый снег, бороду, которая была на вид, как сладкая вата. Я поймала себя на мысли, что совсем не знаю, что и сказать старику. Кто я? Девочка из будущего? Да выпали я это ему сейчас, меня ведь запрут в больничном крыле, и будут отпаивать противными настойками, как дурную. Да и что говорить, если я, поди, и свалилась с неба. И как теперь быть? Незнакомку, подозрительную и странную, не оставит в своей школе ни один нормальный директор. Но ведь Дамблдор всегда был странным, разве нет? — Я сделал запросы в нескольких известных мне школах волшебства, но о вас, юная леди, нет ни одного упоминания. На вас нет даже элементарного досье, вы словно из воздуха появились. Тогда версия учеников о вашем падении с неба уже не кажется мне фантастической выдумкой. Что скажите?       Я вдохнула побольше, и прочистила горло, судорожно прокручивая в голове все возможные варианты, от более разумных до самых нелепых.       Но это всё, абсолютно всё звучало бредом высшего качества. А что тогда сказать? Дело полная хрень. Господи, и это ты? — самая рассудительная девушка в Хогвартсе, которая согласилась на такую хитрость века, даже не позаботившись о своей фальшивой истории прибытия. Или ты думала, что тебе нарисуют чистокровную родословную и встретят на перроне с цветными шариками и транспарантами «Добро пожаловать»? — Я не помню ничего. Совершенно. Простите, я… не знаю. Правда. — я лепетала требуху бессвязных слов, следя за его прищуренными в подозрении глазами и хватаясь рукой за собственную юбку, то сжимая её, то разжимая вспотевшей ладонью. — Ладно, да, это кажется вам неправдой, я и сама понимаю, но только это единственная информация, которой я владению именно сейчас. Может, со временем я вспомню с больше… — Дамблдор наклонил голову вниз, так, что его очки спозли ниже и он смог смотреть на меня своим наставническим взглядом. Но, сейчас, пожалуй, он выглядел так, словно я собиралась открыть ему наивеличайший секрет, от которого могли зависеть судьбы человечества. О, нет, я конечно же не поделюсь с ним таким лакомым куском торта «военная тайна», которая и заставила меня окунуться в это истинное безумие и на себе испытать все гадости игр со временем. — Мисс Грейнджер, Вы не производите впечатление особо опасного врага, и я могу отличить ваш особенный блеск глаз от взгляда непосвящённого в магический мир маггла, или обычного человека, как вам угодно. У вас тёплый взгляд, и странно мудрый, совсем не по годам, словно вы на самом деле куда старше, или по крайней мере, знаете многое, о чём я даже не мечтаю и догадываться.       Не поверите, профессор, насколько вы сейчас правы, и что я знаю и о ком. — Изволите чая? — профессор подвинул ко мне белую фарфоровую чашку с изображением яркой птицы в полёте. — Нередко чай помогает рассказать секреты, от которых душа стонет и извивается, не желая их хранить.       Я и забыла, каким проницательным всегда был Дамблдор. И как подкупает его учтивость и добродушный взгляд. Но не стоит вестись на это, иначе разболтаешь всё, что знаешь, Гермиона. Главное быть настороже — отвечать спокойно, однотонно, не выделяя каких-либо слов, не отчеканивая отдельные фразы долгими паузами, и всегда уклончиво отвечать на вопросы, в которых могут быть скрытые мотивы. Главное, вовремя понять, к чему именно он ведёт, чтобы не оказаться антилопой, которую загнали в тупик голодные львы. Но чёрт, разве похож директор с мягкой лукавой улыбкой на голодного льва. Нет, эту роль она отпишет Реддлу. — Вы молчите, — учтиво заметил Дамблдор, скрестив пальцы рук. Вид у него был довольного игрока, победившего в особо трудной шахматной партии. Чёрт, да лучше перерешать все задачи в учебниках пятого курса, чем сейчас усилиями наскребать что-то хоть в половину годное для более стоящего ответа. — Просто я не знаю, что ещё позволю себе добавить… — я больно прикусила себе губу и попыталась принять самый невозмутимый вид из всех масок, которые находились в моём гардеробе.       Но даже проклиная каждую секунду в этом месте, скрипя зубами, я не могла ни в чём упрекнуть директора. Каждый бы на его месте был особенно придирчив к чужачке, которая появилась из пустого вакуума. Просто нелепость. Какая можно преодолеть такое огромное расстояние — время, — и ничего не знать, провалить всё, что только можешь, и просрать, возможно, единственный шанс сделать своё время безопаснее и лучше? — Вы нравитесь мне, мисс Грейнджер. Ваша искренность, с которой Вы отвечаете на любой вопрос, мне симпатизирует. Но этого, к сожалению, слишком мало. Руководствуясь одной симпатией, я бы не смог упорядочить строй своей школы так, чтобы она сохранила свою главную цель — обучение юных волшебников и волшебниц магии. — Но вы не считаете меня шпионкой? — я скребла ногтём пятнышко на юбке. — Ведь я могу оказаться кем угодно. Может, меня разыскивает Министерство? Что, если я опасна?       Кажется, это заинтересовало его ещё больше. Он наклонился ко мне. — А оно Вас разыскивает? — Нет, — вздохнула я, поджав губы и потёрла правую бровь. Веки подрагивали, я вцепилась ногтями в кожу чуть выше колена и начала яростно скрести её, грозясь содрать до сочной плоти. Я хотела хоть что-то почувствовать, так пусть это будет даже боль. Всё, что угодно, только не сухость. Не отстранённость и не пустота, словно разум уносится прочь от бесполезного тела. — Очень трогательно выглядит Ваша попытка кусаться и царапаться, когда Вы чувствуете себя незащищённой, — он ободряюще улыбался, сверкая глазами.       Это начинало надоедать. Даже мне, полнейшей зануде, это казалось цирком, который может продолжаться сколько угодно, пока не вымотает меня. Хотелось завыть, как волку, от этой дотошности, грызться и жмуриться, сжимая кулаки до онемения пальцев. Я была готова променять ещё хоть минуту этой виртуозной мучительно-медленной экзекуции на три урока прорицания и одну отработку у Снейпа. — Да, — я отняла руки от ноющей головы. Боль шла изнутри, и была сотни петард взрывались под крышкой черепа, затухая перед новым залпом. — Возможно, я странная. Немного неуклюжая, слишком занудная и молчаливая, говорящая загадками девушка с лёгкой манией к порядку во всём. Наверное, со стороны я не вызывая доверия. Но я прошу довериться мне. — Подалась вперёд и уткнулась костяшками рук в выпирающие острые ключицы. — А если я этого не могу себе позволить? Если это слишком дорогая для нас вольность? — старик хитро сощурил глаза. Я пожала плечами. — Тогда я не героиня этого романа. Только не этого, — попыталась придать своему голосу ноту строгости и самой уверенной серьёзности, но в голосе легко угадывалось истинное страдание моей души: не могу. Не могу это сделать, не могу сейчас всё бросить, когда половина, считай, пройдена, не могу уйти, когда это единственное, что может помочь. Когда на моих плечах шатко пытается сохранить равновесие весь чёртов мир, который не хочет мне помогать. — Вы бы посчитали меня сумасшедшей, если бы я назвала себя путешественницей во времени?       На мгновение он замолк и задумался: веки его, казалось, потяжелели, и даже хотела смеяться — Дамблдор за все эти годы ни грамма не изменился. Он и не менялся никогда? — Думаю, что нет, мисс Грейнджер. Все мы немного странные, и как бы мудр я не был, Ваши мысли знать я не могу, если только они не скрыты Вашим сознанием. — Вы только что признались, что умеет читать мысли. Совершенно незнакомой девушке. — я попыталась немного улыбнуться, чтобы не выглядеть так печально. — Не совсем. Кажется, мы знакомы уже чуть больше получаса.       Кое-как удалось подавить залпы исторического смеха в стиле «Беллатрикс Лестрейндж». Это имя мимолётно кольнуло в живот, а потом испарилось бесследно. Шмыгнула носом и покачала головой. Нашла около семи отличий в кабинете Дамблдора этого времени от моего прежде, чем снова услышала скрипучий голос директора. — Я оставлю Вас. Есть в Вас что-то такое, что я знаю, но никак не могу дать этому имя или описание. Возможно, мы встречались в других временных линиях. — я дрогнула телом и сжала вспотевшие ладони в кулаки. В других временных линиях. — Вы так говорите, как будто время — паутина параллельных нитей-историй. — А разве нет? Вот только в паутине нет параллелей, — все нити пересекаются, сплетаются воедино в идеальный неповторимый узор — кружево времени. Это подтверждает и ваше появление здесь. Узор нитей.       Он сводил меня с ума. Намеренно. Он профессионально кружил меня в вальсе сумасшедшего ритма и безобразия смешения времён. Я всего лишь крупица в этой паутине. Капля утренней росы на прозрачной сетке.       До этой минуты я никогда не воспринимала проскакивающие фразы Гарри о странностях старичка напротив меня, — даже сейчас он был в годах, но чуть моложе, — и только сейчас остро почувствовала правоту друга. Это всё казалось дешёвым спектаклем с уродливыми декорациями из картона, а Дамблдор — клоун, решивший меня разыграть. Я не могла понять, сохранил он память обо мне или нет. Хотя я не слышала о подобном, но всё же временной промежуток был больше, чем обычно я использовала, мне не приходилось мотать больше, чем на пару часов, когда мы спасали Сириуса. Сириус… я, возможно, увижу его. И родителей Гарри. И многих хороших людей, с которыми мне довелось познакомиться, или которых я не знала; например, Марлин, потому что пока я познакомилась только с её удивлённым вскриком. Забавно. Я слышала о ней от Сириуса; вся её семья и она сама были уничтожены. Томом. Томом? И давно ты с ним так близка? С Томом.       Пришлось справляться с тугим комом, плотно засевшем глубоко в глотке. Я посмотрела в окно, а потом на собственные руки: шероховатая кожа рассеивала по себе жёлтый луч. Я не знала никакой лжи, которая способна была помочь мне. Если даже я сейчас совру, то эта относительно небольшая ложь повлечёт за собой больше, и этот комок лжи будет расти, чтобы потом встать у меня поперёк горла. По сути, если он узнает правду, что он сможет сделать мне из всего арсенала известных плохих вещей? Ну, может начнёт детальный опрос., но чёрт, в любом случае, я ведь могу показать ему воспоминания, но только те, которые не смогут кардинально поменять ход истории. Только чтобы показать, что все её слова правда. Идеальное решение, пришедшее не молниеносной вспышкой, конечно, скорее, как загоревшаяся лампочка в мозгу, как в мультиках, которые смотрит её кузина. Или как медленно неспешащее понимание окружающего. — Я могу показать Вам мои воспоминания. — С готовностью вздохнула я и постаралась сесть прямо, выпрямив ноющую от перегрузки спину и хрустнув затёкшей шеей. — Но всегда есть «но». «Но»… что Вы хотите за этот искушающий меня секрет? — он подался ближе и заговорщицки блеснул глазами, так что мне захотелось рассказать всё, что было в голове и крутилось едва ощутимой горечью на языке. Пришлось силой сдержать порыв. — Да. Я хочу задержаться здесь. И предугадывая Ваш следующий вопрос: Здесь — в Хогвартсе. Как угодно — я могу представиться студенткой по обмену — но прошу Вас… Я очень нуждаюсь в этом. Тем более, я в форме Хогвартса, — почему нет? После просмотра моих воспоминаний Вы узнаете всё, чтобы оставить меня на вполне обычных условиях. Я довольно способная ученица. В своём времени. Я не отличаюсь какой-либо неуравновешенностью и уж точно не доставлю Вам ни толики беспокойства. Могу позаботиться о себе сама и я очень ответственна, меня даже назвал невыносимо дотошной мой профессор зельеварения. Довольно мрачный человек, но явно не любящий преувеличивать действительность. — Я перевела дыхание и сглотнула, потому что горло хватанула сухость. С усмешкой вспомнила Снейпа и его вечное недовольство и мрак, который словно следовал за ним неотъемлемой тенью и заполнял воздух, едва Снейп появлялся рядом.       Я позволила себе представить меня другую: девушку этого времени, искрящуюся улыбкой и обожающей солнце. Сейчас, когда, чёрт возьми, половина пути сделана, я не могу не убедить его оставить меня в этом сейчас. От чего-то чувствую себя королевой драмы; отчаянно хочется пожалеть себя, утонуть в любви к себе, потому что в последнее время я думаю обо всех, коме себя самой. Забываю, что люблю себя, как бы не была грязна моя кровь по мнению высокомерных чистокровных ублюдков. Забавно. Избавившись от Малфоя, получаю слизеринского ублюдка большего калибра. Волна жара захлёстывает меня, нагоняя волну холода, стирающую мою кожу своим льдом, и эти стихии, две крайности смешиваются в бушующий коктейль, заставляющий кровь закипать.       Когда я успела стать главной героиней этого нового романа? Полагаю, среди жанров встретится психологизм, ужасы и дарк. Но если я творю историю, то пусть это будет бестселлер. Усмехаюсь: в бестселлерах очень редки счастливые концовки. И я не думаю, что эта история может закончить лучше, чем развернулась в моём времени. Я изломала временную линию, как ледяную корочку. И подумать только, — я преодолела временную стену длинной в тысячи решений, миллионы событий и сотни выборов, что буквально кружится голова. И всё же, я не должна допустить создание крестражей. Для этого мне надо всего лишь попасть на один курс к Реддлу и влететь в клуб Слизней к Слизнорту. Интересно будет на него посмотреть столько лет назад. Он был таким же полным и с жидкими волосами? Здесь, в этом сейчас, он значительно моложе. Как и Волдеморт. Сейчас он ведь ещё обычный парень, вполне возможно, что даже обладающий определённой красотой. Когда Гарри рассказывал об показанных директором воспоминаниях, он сказал: «Знаешь, это как будто был… не он. Он умел очаровывать. Определённо». Конечно, для управления миром и порабощения умов своей армии необходимо очарование и склонность к манипуляции, околдовывании разума словами. Но даже знание этих фактов не помогало мне в выборе правильного подхода и способа спасения мира от надвигающейся всепоглощающей тьмы, струющейся вместе с теплой кровью по венам слизеринского принца. — И зачем это Вам, мисс Грейнджер? Надеюсь, я имею право знать.       Я замерла с блеском в глазах, а затем посмотрела на него. — Напрасно надеетесь. Но, как известно, надежда умирает последней. Дайте слово, — я понизила голос, — что дадите мне возможность задержаться в сейчас на максимальное время, а покажу всё, что только попросите. И дам слово, что не сделаю в этом времени ничего плохого.       Нахмуренные брови выдавали нескрываемой сомнение, и даже волоски в его бороде зашевелились, словно наэлектризованные. У меня нещадно зачесались ладони, смоченные липким потом. Кивок уставшей головы директора заставил меня подскочить, так что я едва сдержала этот порыв. Внутри головы послышался гул аплодисментов и сотни петард взорвались под крышкой черепа фонтанами искр.       На самом деле, у Дамблдора, по сути, и выбора-то не было; он не мог вытолкнуть меня из замка в своё время, потому что попросту не знал, что я могу и кого из себя представляю.       И тут я просто не смогла держаться. Устойчивый, на мой взгляд, фундамент, возведённый на пепелище самообладания, рухнул сплошной стеной. Кучки здравомыслия, которые я старательно собирала стёртыми до крови ладонями, разлетелись мелкими песчинками. И окружающее перестало иметь значение. Я вовсе не контролировала своё тело, — оно жило отдельной жизнью, болталось на оборванных нитках фарфоровой куклой, изрисованной трещинами. И я засмеялась; засмеялась, как сумасшедшая Беллатриса, когда наши глаза впервые встретились в Министерстве.       Тогда её глаза казались затягивающими безднами, они пожирали, вбирали в себя чужие души и до скрежета и хруста сжимали в жалкое крошево. Казалось, будто зрачок лопнул и пугающая тьма разлилась по радужке, грозясь затопить своей непроглядностью. Беллатрикс Лестрейндж была воплощением живого, яркого и неукротимого безумия. Она должна была быть крайностью — всепоглощающим пламенем или убивающим холодом. Адским пеклом или сдавливающим сердце льдом. Другого не дано. И если она — болезнь, то она не может быть и лекарством.       Я смеялась. Этот смех рождался прямо в глотке и взрывался залпами искр и всполохов, как разноцветный фейерверк, разрывающий плотность ночного неба. Дамблдор застыл с озадаченным видом, терпеливо ждал, когда моё беснование закончится. Но я не могла закончить это: тело гнало разум в глубину, и занялось самоуправлением. Оно отчаянно требовало самовыражения и независимости. Эта напряжённость должна была когда-то выплеснуться. Но я никак не ожидала, что сама утону в ней, захлебнувшись желчью.       Я и не заметила, когда они заструились. Просто в одну секунду в изгиб моей зловещей ухмылки проскользнула холодная соль -быстрая слеза — и я отчётливо ощутила на щеках, щипавших от засохшей глазной влаги, это плавяще-горячее. Слёзы. Я плакала и смеялась, чередовала и смешивала. Это было похоже на дурманящую безудержную пляску, когда ноги не слушаются и танцуют, дёргаются и дрыгаются, подскакивают и топчутся, пока не сотрутся до крови на песке, расстилающимся вокруг.       Пугаюсь, когда вода не даёт мне выплыть из этого сумасшествия. Скулы сводит от смеха, глаза ссыхаются от обезвоживания, а я всё не могу всплыть, вынырнуть из-под толщи разбушевавшейся непокорной мне стихии, не желающей примиряться ни с кем. — Мисс Грейнджер, мисс Грейнджер, мисс Грейнджер, мисс Грейнджер…       Голос тонет в накатывающих волнах. Тру виски с усердием, не поддаваясь охватившему тело безумию. Дышу сквозь спаянные зубы, не без труда расцепляя их. Прикрываю глаза, мечтая поскорее смыть с себя это чувство чего-то животного, первобытного, вместе с кожей. Содрать с себя, оголив саднящую истину: я слабая. Что бы я из себя не крутила, как бы не перекраивала, — останусь такой же неустойчивой к трудностям.       А если дальше продолжу себя жалеть и кутаться в собственное потрясение, как в стройнящее пальто, то точно ничего не добьюсь. Нужно просто показать, что даже с подбитыми коленками я всё ещё могу стоять. Именно так делают сильные. Нельзя дальше продолжать тешить себя тем, что жизнь несправедлива. Становлюсь похожа на Рональда, Мерлинова борода.       Требовательная рука в паутинках морщин трясла меня за плечо, выдёргивая из воронки сознания, поглотившую мои мысли. Дамблдор что-то настойчиво говорил и объяснял, я рассеянно кивала, хотя совсем ничего не слышала. У меня абсолютно пропал слух, лишь звенящая тонким металлическим лязгом тишина. Звонкая и разрывающая перепонки. Горло сжималось от сухости, будто я не пила несколько дней. Голова болела точечными ударами — из-под крышки черепа в лобной части маленький надоедливый молоточек пытался пробиться наружу, расколов голову надвое. Болел затылок ближе к правому полушарию, болели веки, обтягивающие глазные яблоки. Болели затёкшие мышцы.       С трудом, но я всплываю. Задыхаюсь от воздуха, от того, сколько его много. Грудина облегчённо опадает, и тут же наполняется желанным кислород. Россыпь чёрных точек в глазах меркнет, как звёзды на утреннем небе, и я моргаю. Вид у меня немного потерянный, как у заблудившейся девочки, тревожно засунувшей палец в рот и ищущий глазами знакомые лица.       Я хватаюсь за собственную палочку, как утопающий за протянутую руку, и дрожащими пальцами подношу к виску. Деревко холодно прижимается к голове, и я чуть сильнее нужно надавливаю, так что кончик палочки плотно упирается в мягкую кожу, которой слегка продавливается под давлением. Воздух уходит носом со свистом, как закипающий чайник. А я стараюсь заглушить посторонние мысли и просто прожить за секунду пять лет собственной жизни. Беру не всё; только те моменты, которые смогла бы показать почти любому малознакомому человеку: перепалки с мальчишками, вечера в библиотеки, гостиная Гриффиндора с вечным шумом, словно здесь разбили маленький городок, грубо сбитая хижина Хагрида и фонарь в руке — циллиндрик с мутным стеклом, скрывающим мерцающий огонёк, измазанный маслом. Я, кажется, напеваю песенку о Хогвартсе, состоящую из одной повторяющейся строчки, вышагиваю рядом с тянущимися вверх километровыми деревьями-гигантами, рядом с которыми чувствуешь, насколько мал. Помнится, мы даже с Роном вдвоём не могли обхватить руками дерево. Или вот я с затаившимся в горле вскриком наблюдаю, как Гарри ловко лавирует меж остроконечными блестящими шпилями школы от неповоротливого дракона на дряхлой метле. А вот алый огонь вспыхивает в глубине моих глаз — зеркальное отражение кубка огня — и сноб искр выпускает кружащийся клочок бумаги, рождённый пламенем. Перед глазами скачут давно забытые буквы: «Сириус Блэк совершил побег из тюрьмы Азкабан». Философский камень таинственно блестит и купается в свете, когда мне удаётся взглянуть на него. Меч Годрика Гриффиндора торжественно скверкает, окраплённый багряным цветом, словно кто-то мазнул по нему алым неровным штрихом. Дневник захлёбывается пузырящимися чернилами, когда в него вонзается вогнутый ребристый змеиный клык, сжатый дрожащей рукой Гарри. «Грязнокровка» на втором году обучения и хук, прописанный Малфою в нос на третьем курсе.       Серебряная нить излучает мистический, почти призрачный свет, и колышет воздух вокруг себя. Кружится на кончике палочке как балерина на иголочке. Под внимательно-вдумчивым взглядом Дамблдора, без труда она опускается на водную гладь, трепещущую едва заметной рябью, и струиться чёрным ядом в глубину Омута памяти. Я смотрю на это пару секунд, как будто никогда ничего подобно не видела, и думаю, не сильно ли много ему открываю. Мне кажется, вот-вот, и черепная коробка взорвётся под давлением невидимых рук, крепко сцепившихся вокруг моей головы.       Директор ныряет головой в Омут, как дельфин в воду. От этого сравнения хочется усмехнуться, но я терпеливо жду, когда это маленькое шоу закончится, и когда мне полегчает. Пока он увлечён копанием в корзине моей жизни, я вспоминаю, что он сказал.