От лица Уэйна Сермона
Я сидел на той же самой крыше, которую мне показал Дэн, весь вечер. Мне казалось, что в один момент всё мне важное снова испарилось, как было после переезда из Солт Лэйк Сити. Лаки уехала, а Бен не отвечает на звонки. Честера я долго не видел, будто он и вовсе не вылезал из своей комнаты последние дни. Радовало только то, что Ральф — охранник внизу у входа, запомнил меня и пропустил даже без пароля. С неба лилась вода. Прозрачная, чистая вода, напоминающая слёзы. Я давно не помнил, чтобы небо так пронзительно, горько плакало. Мои ноги свешивались с самого края крыши, а сам я сидел на небольшом бетонном бортике. Я наблюдал за жизнью города — за снующими туда-сюда людьми, за машинами, за домами и покачивающимися деревьями. Теперь казалось, что там, внизу, все свободны. Я столько раз гадал, почему я не такой — словно в плену своего сознания, своих собственных страхов и предрассудков. Цветы, которые всё это время поливал дождь, издавали влажный, раздражающий, душный запах. Я не слышал ничего, кроме шума города под моими ногами и звука капель дождя. Всё будто померкло — в один миг перестал быть значимым дом, родители, все окружающие. Даже дождь внезапно стал серым, очень пустым, не имеющим значения. Весь Лас-Вегас будто погрузился в тоску чёрно-белых фильмов. Нет, не в эпоху веселых комедий Чарли Чаплина, а скорее во времена мрачных английских детективов, прокуренных дымом горьких сигар. — Ральф сказал мне, что ты пришёл, но я до последнего не верил, — сзади меня один за другим раздались шлепки подошв по мокрой крыше. Дэн постучал по моему чёрному зонту так, как обычно стучат в двери, — Почему ты тут один? — я приподнял край зонта и увидел его, промокшего и уставшего, недовольного своим положением и нахохлившегося, как воробей поздней осенью, укутавшегося в свою тонкую кожанку, — У тебя тут свободно? — я несмело кивнул и приподнял зонт так, чтобы русоволосая дылда под 190 сантиметров ростом могла усесться рядом. Он ещё долго молчал. Так гулко и громко молчал, что я чуть не забыл о нём. От него не веяло теплом, дыхание было размеренным. Он сидел так близко ко мне и одновременно так далеко — человек, побивший меня, человек, который заставлял моих друзей чувствовать себя лишними. А ненависти, как бы я ни старался, к нему не было. Будто я его понимаю так, на расстоянии вытянутой руки. — Можно задать тебе вопрос? — он пересел ко мне вполоборота. Я не удержался от язвительного ответа: — А ты когда-нибудь спрашивал у меня разрешения? — он смутился и насупился, и я было подумал, что он не решится спросить то, что хотел, но Дэн не отступался. — Откуда столько синяков? — теперь он уже смотрел прямо на меня, а я не решался повернуться к нему — слишком личный вопрос чётко отражал все эмоции на моём лице. Мне было страшно даже раскрыть рот и я закусил нижнюю губу. От волнения моё дыхание стало реже и глубже, и Рейнольдс это заметил. Его холодная рука легла на моё плечо и я дёрнулся с места, как ошпаренный. — А не наплевать ли тебе? Моё тело — моё дело, — я встал с места, прямо на самый край крыши, и отвернулся. Он подскочил следом и, пошатнувшись, удержал меня — положил свою ладонь поверх моей руки, сжимающей ручку зонта. — Мне не наплевать, — он выделил каждое слово серьёзным и искренним тоном, так, что в носу предательски защипало. Тело начало подрагивать от холода. Я соскочил с бортика и отошёл — куда угодно, но подальше от этого разговора! Что-то так пугало меня в этой теме, что я не мог найти в себе силы заговорить. — Да что ж тебе неймётся? — я резко развернулся к нему, когда услышал, что он всё ещё идёт прямо за мной, чуть ли не по моим следам, — Почему ты ведёшь себя сначала как последний придурок, а потом включаешь внезапную нежность и приводишь на крышу, говоришь «не наплевать»?! — я кричал на него, чтобы освободиться от свего же негатива, скопившегося в голове и в сердце, разъедающего изнутри, — Тебе так нравится мучить людей? Что ты вцепился в меня, как на новую игрушку?! — он застыл на месте и его руки безвольно повисли вдоль тела — кожанка распахнулась, а ему будто и не холодно больше, — Почему ты так хочешь знать об этих синяках? Чем они отличаются от тех, что ты мне поставил?! — я вопил, не жалея голоса, размазивая руками и видел в его глазах разгорающееся пламя, тлеющий фитил динамита. Он то и дело хотел меня прервать, но во мне столько всего скопилось за всё эти долгие годы, каждый из которых длился как одна жизнь, что я не мог остановиться. Надо было сказать всё сейчас, не родителям, так ему. Я кричал, чуть ли не плакал, дождь изредка брызгал мне в лицо, волосы липли к лицу, а я всё кричал и кричал. Что-то внутри так сильно защемило, что нужно было избавится от этой боли. Дэн терпел очень долго, но, кажется, пропускал всё мимо ушей. И, в какой-то момент, он взорвался. — Да потому, что не могу я по-другому! — его крик был настолько громким, что прокатился раскатами вниз по зданию и разбежался по улицам, — Люблю я тебя! — взревел он от отчаяния и согнулся пополам, скрестив руки на животе. Я застыл в немом шоке, голова опустела за секунду и сердце защемило. Я тупо уставился на него, а он всё не распрямлялся в полный рост, — Я такой глупый… Боже, я такой глупый, — вся спина Рейнольдса была покрыта каплями дождя, он прятал своё лицо в темноте ночи, как раненный зверь. — Дэн, эй, посмотри на меня, — я, не получив ответа, осторожно дёрнул его за плечо и он встал, — Ты не глупый, о’кей? Это я начал на тебя кричать, это… — я не успел и договорить, как он впился в мои губы горьким поцелуем. Дрожь началась в ступнях и медленно поднялсь сначала до кончиков пальцев, потом до плеч, потом отразилась румянцем на лице. Его холодные руки обнимали меня, прижимали к себе, а я и не собирался уходить. Во мне ничего не дрогнуло, когда я поцеловал его в ответ, нежно и успокаивающе. Когда я охватил его лицо ладонями, то понял, насколько всё это время ему было холодно — его щёки были почти ледянными. Очередным сильным порывом ветра у меня из рук вырвало зонт и по спине неожиданно хлестнуло дождём. Я вжался в Дэна ещё сильнее. Наш поцелуй становился всё более и более влажным, Рейнольдс осторожно покусывал мою нижнюю губу, оттягивал её и снова целовал. Глаза затянуло туманом, непроглядным, белым, я не мог видеть парня, который меня так страстно и нежно целовал, но мог чувствовать каждое его прикосновение. Он раскрывал мои губы, нагло и властно, стараясь доставить как можно больше удовольствия. Его горячий язык коснулся нёба и сплёлся с моим, углубляя наш поцелуй, продлевая момент ещё на пару минут. Я задыхался воздухом, мне его не хватало, но так не хотелось отпускать Дэна, будто он был мне важнее жизни. Когда он отстранился, я вобрал воздух глубоко внутрь, пытаясь накопить его как можно больше. Рейнольдс держал меня за предплечья, сильно сжимая пальцы, так, что они впивались мне в кожу сквозь куртку. — Люблю тебя, ты слышишь? — он тихо прошептал мне на ухо и коснулся потеплевшими губами моего мокрого лба, — Люблю. — Слышу, — вторил ему я, погружённый в эйфорию, утонувший в этом сумасшедшем желании всё новых и новых прикосновений с головой. Сознание крчичало, пыталось остановить меня, напомнить о религии, о стыде, но слова сами срывались с губ, — и тоже люблю.От лица Бена МакКи
Рано утром в моей комнате было пусто — остался только я. Дэниэл, который спал на полу всю ночь, вдруг словно испарился, как сладкий сон, стоило мне только открыть глаза. Солнце светило так, будто не помнило вчерашнего дождя. Оно оставляло свои неровные следы, разрезанные тенью оконной рамы, на стене. Игривые лучи отражались от зеркала в углу комнаты и слепили меня. Мне оставалось только щуриться и закрывать глаза руками. Я не писал Уэйну со вчерашнего вечера. Да и он сам молчал. Честер не появлялся на горизонте уже очень долго. Оказалось, что связующей нитью, которая держала нас всех вместе, была необщительная и холодная на первый беглый взгляд Лаки — сейчас она исчезла. И больше не было после её отъезда ни одной нормальной переписки, не заканчивающейся на втором «привет». Вдруг я осмотрел комнату ещё раз — ни единого следа пребывания Платца. Ни единой вещи, ничего, что напоминало бы мне о нём. Он исчез, как туман по утру, совершенно без следа. Я вскочил с кровати и сразу начал судорожно метать взгляд со стола у противоположной стены на пол, потом к полкам у зеркала. Невозможно! Ещё только вчера, когда он, стесняясь, зашёл ко мне, то положил свою футболку на вторую снизу полку! Но её не было. Не было ничего… Запинаясь, я быстро напялил первые попавшиеся под руку джинсы, и сбежал вниз по ступенькам, надеясь застать хотя бы родителей. Как в любой школьный день, мама должна уже готовить завтрак, а отец должен читать газету, которые, по мнению мамы, «совершенно устарели и отбивают своими новостями всякий аппетит». Но внизу я никого не увидел и не услышал, кроме тихого шипения с кухни, похожего на жарящийся бекон. Посмотрев на криво висящие настенные часы, я с ужасом осознал, что проспал — впервые в жизни! Было около десяти, и я, видимо, так увлёкся снами и воспоминаниями о поцелуе, что совершенно забыл и о школе, и о родителях. — Спасибо, что остался и помог, Дэниэл, — донёсся голос с кухни. Я тихо прислонился к стене там, где меня невозможно было заметить из столовой, и начал прислушиваться. — Всегда пожалуйста, миссис МакКи, я люблю готовить, — Его голос… Сегодня такой спокойный, счастливый и уверенный. — Может и хорошо, что ты уговорил меня оставить Бена дома. Вы действительно много занимались вчера? — по голосу моей матери было понятно, что она улыбалась. — Да, мы готовились к тесту по алгебре и потом занимались подготовкой зала, — Мы оба знали, что Платцман врёт. Мы не занимались алгеброй. Да и с залом тоже не успели помочь, — И я подбросил вашего сына до дома, — в ответ моя мать хмыкнула и продолжила застёгивать бежевый пиджак. — Ты влюблён в моего сына, я права? — Мэм, это не то… — По твоим глазам видно, — моё сердце замерло. Мои родители верующие — католики, если быть корректным. Я знал, что они не относятся к такому не то, чтобы слишком негативно, но мне всегда казалось, что меня они за «грех» не простят. Сейчас моя мама переворачивала мои представления о моей же собственной семье, — Ну так? — Вы правы. Простите, я знаю, что вы не… — Брось, Бен — мой сын, да и ты очень хороший молодой человек. Если это действительно так — я рада за вас. — Миссис МакКи, вы серьёзно? Вы не шутите? — я рискнул и одним глазом заглянул в кухню — у Дэниэла из рук вывалилась лопатка для еды, а сам он стоял в смешном фартуке. Мама широко улыбалась. Она уже собралась уходить, развернувшись спиной, но Платцман остановил её: — А как вы поняли? Ну… Кроме как по глазам? Её ответ оказался прост. Она взглянула на него таким добрым и нежным взглядом, что даже я почувствовал тепло по всему телу, пробежавшее искорками под кожей. — Ты стоишь тут, прогуливаешь школу и готовишь моему сыну завтрак? Стоишь в его джинсах? — он инстинктивно оглядел свои ноги, то же сделал и я. Действительно, как я мог не заметить! — его джинсы мне немного велики и спадают с бёдер, — А ещё я видела, как ты его целовал, — Только Джеймс хотел что-то ответить, как она ускользнула за дверь так незаметно, что мы оба успели лишь моргнуть. Платц поднял лопатку с пола и ополоснул её в воде. Его лицо выражало шок и сосредоточенность одновременно. Я наблюдал за ним ещё несколько минут до того, как решился войти. Он медленно переворачивал полоски бекона на сковороде и жарил яичницу-глазунью. Еда пахла невероятно вкусно и трещала на горячем масле. — Доброе утро, — я невнятно позвал его, и парень сразу обернулся. — Доброе, — он мило улыбнулся и снял с шеи фартук, — Ты давно проснулся? — Достаточно, — я заглянул за его плечо и обвёл взглядом свой завтрак, всё ещё находящийся на медленном огне. Платц проследил за мной и усмехнулся. — Садись, сейчас сниму, — я послушно сел за квадратный стол напротив него и продолжил наблюдать. Сильная рука легко подхватили сковороду за ручку и поднесла её ко мне. Откуда он мог знать, что яичница с беконом и зеленью — мой любимый завтрак? Второй рукой он поставил передо мной чистую тарелку и положил вилку. Со словом «вуаля» мне на тарелку свалился мой вкуснейший перекус. Джеймс молчал. Он присел на стул напротив и стал поглядывать на меня как бы украдкой, бегло и невзначай. Мне было приятно его внимание. Я не решался заговорить ни о том, что вчера произошло, ни о том, что он сказал моей маме. Как-то сложно говорить, когда твой рот набит до одури вкусным завтраком. Если уж быть откровенно честным, я бы никогда не поверил, что Платцман умеет так хорошо готовить. Стоило только мне закончить, как с губ само сорвалось: — Я слышал, — Дэниэл неуверенно на меня покосился. — Что слышал? — Ваш разговор с мамой, — и вот я уже видел, как медленно сходил привычный румянец с лица напротив, глаза побледнели и замерли на месте, широко уставившись на меня. — И… что мы можешь сказать? — он выглядел потерянным и я потупил взгляд, боясь, что я причинил ему слишком большое неудобство. В голове мысли заметались вихрем, создавая хаос вокруг одного лишь вопроса. — Тебе ответить честно? — он с волнением кивнул, — Ты мне тоже нравишься. Я думал… думал, что по вчерашнему поцелую это было понятно, но… Видимо, надо было объясниться, — Платцман привстал и направился, огибая стол, ко мне. Я тоже вскочил с места. Впервые я не мог считать с его лица эмоции — серьёзный, чуть отдалённый взгляд, посылающий по коже холодок, и никакой улыбки. Но, когда он всё-таки подошёл, то незамедлительно сомкнул меня в объятьях. В таких тёплых, настоящих и живых объятьях. Теперь уже я не смог удержаться и притянул его к себе за ворот рубашки для поцелуя. Он сразу вжался в мои губы, будто прошло сто лет. И самое главное — из объятий он меня так и не отпустил. Его руки нежно, но и требовательно сжимали меня за талию, пальцы сжимали края футболки и мяли их. А мне казалось, будто к моей коже приложили горячий металл, который становится всё горячее и горячее…