Водка с лимоном

От скуки пишу: «Выручай». «От чего?» — логичный вопрос приходит минут через пятнадцать, за которые я успеваю накрутить себя хуже сыра-косички. Пару раз порываюсь удалить сообщение, пару раз успеваю пообещать ей не отвечать на него до утра. «Прости. Не видела. Да и вообще не тебе писала», — это звучало бы гораздо убедительней. Пальцы статуей зависают над клавиатурой, разве что чуть подрагивают от… От чего? Нерешительности? Неуверенности? Страха? Вопрос, на который я точно не знаю ответ. Потому что выручать — некого, не от кого, незачем. Еще куча «не». Потому что просто я искала повод написать. Повод — не нашла, но написала. Довольна теперь? Не особо, но даже минимальный контакт — буковками в Интернетике — дает надежду на минимальное сближение. Ведь не все происходит быстро? Нечего так губу раскатывать? Шаг за шагом. Грызть себя нужно постепенно и со вкусом, а иначе — неинтересно. «Мне долго ждать, пока ты из себя высрешь ответ или уже поздно выручать?» — приходит следом, пока я играю в «салки» со своими тараканами в голове. Улыбка сама расцветает на губах, хотя в ее сообщении веселого ровно нихуя. Ровно столько же, сколько во мне рациональности. «А ты уже подорвала свой зад и мчишь ко мне на белом коне?» — печатаю быстро, особо не задумываюсь над текстом. Отправить. Продолжаю тупо лыбится. Увидь кто — испугается. На репит какое-то сопливое русское дерьмо, чтобы под стать настроению. «Такси взяла до твоего дома. Надеюсь, ты все же там». И через пару секунд: «Такси, кстати, за твой счет». Искала повод написать? А повод для встречи не хочешь? Мне бы думать, что ебальник не накрашен, но блядское сердце стучит так сильно, что, кажется, заглушает завывания мальчика-зайчика на фоне и норовит выпрыгнуть из груди и написать визгливо-радостный ответ. Мне бы возмущаться, какого хера платить за такси должна я, но четко понимаю: готова оплатить даже дорогу назад. Увидеть бы. «Ноги брить нужно?» — первая же попавшаяся хуйня светится значком «прочитано» слишком быстро. Становится легче дышать, будто в теле еще пару дырок безболезненно проделали и прямо к легким подсоединили. Иначе как можно описать легкость и прилив сил в час ночи? Связывать это с тем, что Регина — мать твою, сраная недотрога-Регина, — едет ко мне, слишком просто. «Побрить ноги ты в состоянии, а спасти себя — нет? Какая там у тебя квартира?» Без тебя, идиотка тупая, не спасу себя. Настолько «возвышенные» и слащавые выводы можно делать только под такие же песенки, пока мой внутренний диабетик умирает. Нет, вру — нельзя делать такие выводы даже под дулом пистолета. Плевать, что буду пиздеть ей, когда она поймет, что мое «выручай» — ложь чистой воды. Плевать. Пишу ей номер квартиры и указание, что дверь не заперта. Пиздаболка — только после отправки иду зачем-то открывать дверь, а после — на балкон. Уж быстро сгонять покурить я точно должна успеть. Успеваю. Даже не одну — сразу две, чтобы потом не курить при ней. И нет, это вовсе не потому, что хочу угодить ей. Вовсе не потому, что не хочу расстраивать — а расстроится ли вообще она? — ее. Просто лень лишний раз выслушивать треп о том, как отвратно от меня несет куревом, а в ответ огрызаться и напоминать, что она сама курила почти семь лет. И нет, она мне этого не говорила. Аня пропизделась мельком, когда разговор зашел о вредных привычках. Не стоит говорить, что именно я четко выцепила и сохранила в памяти из того диалога. Ее, блять. Ее образ формировался из Аниных обрывочных фраз и наших с ней недомолвок буквально по каждому поводу. Инициатором обычно выступала я: попытки даже таким блядским образом получить долю ее внимания. Взглядом — по ночным многоэтажкам и обратно в тепло квартиры. Ставлю чайник на плиту, достаю две кружки, точно ради чая Регина и прется ко мне через весь город. Бесплатно прется — деньги за такси и в самом деле нужно ей вернуть. Чем ближе встреча, тем больше спирает дыхание. Медленно подползает удушливое осознание, что она и правда вот-вот будет тут, что она увидит растрепанные космы и синяки под глазами, не замазанные тонной консилера. Руки — тут же в волосы, пытаются уложить, привести в порядок. Почему-то мысль найти обычную расческу так и остается на периферии сознания. Там же — звук закипающего чайника. Зато отчетливо слышен звук открывающейся двери. Тело — одним сплошным спазмом. Выключить чайник. Наконец достать руку из еще больше спутавшихся волос. Резко дернуться в коридор, а там — она. Спокойно скидывает ботинки. — Где помогать? А я банальное «привет» ожидала — дура. На кухню проходит, слегка задевая меня плечом, потому что проход невообразимо узкий. Обычное касание — и как обычно прошибает до костей. — А поздороваться? — всю стервозность в кулак собираю, к ней мордой поворачиваюсь и очень-очень стараюсь не разглядывать ее. Регина — на вид очень уставшая. Рядом с такой хочется градус выебонов понизить и голосом курицы-наседки спросить, что случилось, чего поникла? — Привет, — отзывается и оглядывается по сторонам. На чайник, на две пустых кружки. С ее губ срывается тихий хмык. Наш город обезвожен, как и мой словарный запас. Давай, я не буду ничего объяснять, а просто обниму? — На выручку можно было не ехать, — озвучивает очевидное и ко мне подходит. Мягкой поступью, которая пугает похлеще матери, которая возвращалась со школьных собраний. Что тогда, что сейчас, мне есть за что огребать. — Блять… — мое и многозначное, — я просто пошутила. Кто же знал, что ты, ебнутая, поверишь и… — Приеду? — заканчивает за меня, но такое понимание с полуслова конкретно сейчас не особо воодушевляет. Помолчи, блять, не заставляй меня чувствовать себя конченной сукой. Хотя бы пару минут. Хотя бы сейчас. Потому что я все еще помню, как может быть охуенно от одного только сообщения. Потому что не хочу узнавать, как может стать хуево от одного только слова. — Что ты так серьезно воспримешь, — голос — как можно мягче. Нелепая попытка сгладить разговор. — Просто знай, извиняться я не буду, — не туда, сука, не туда тут же сворачиваю, — но могу вернуть деньги за такси. Мама, господи, заставь меня завалить ебальник. Опять хмыкает. Других, что ли, способов выразить свои эмоции нет? — Тебе идет без штукатурки. Доходит не сразу, а потом — тепло в животе разливается. Мягкое, приятное тепло; рукой дотронься — почувствуешь. И правда конечность дергается, домашнюю футболку вниз оттягивает и невесомо по животу проходится, будто догадку проверить хочет. И этот резкий порыв почти не выглядит глупым со стороны. — Это сейчас к тому, что деньги, потраченные на косметику, лучше отдать тебе? Сказать «спасибо» — слабо. Черт, научите кто-нибудь и меня так вздергивать одну только бровь и выглядеть при этом пафосно, а не смешно и так, будто у меня паралич лица. — Я вот пытаюсь понять, где ты оттяпала такое умение переиначивать слова? — резонно. — Я о таком варианте даже не подозревала, хотя идея неплохая, — и ухмыляется, падла. И ближе подходит. А я — ни шагу назад, потому что хочу быть ближе к ней. В любой момент сама могу сократить расстояние до минимума, до соприкосновения животами — страшно, чтобы убедиться, что одной мне так тепло, почти жарко. Обычное ссыкливое чмо, для которого написать сообщение — верх инициативы. — Значит, деньги все же можно потратить на новую помаду? — и губы дую, забывая о том, что сейчас они не накрашены и не могут произвести должного эффекта. Бледные и тонкие. — А это уже отвратная идея. Помады тебе лет десять прибавляют, — голосом недрогнувшим умело зарывает мое самомнение в пизду. Умение «визажист» — вычеркнуть. — Спасибо тебе, че. Бурчанием — вовсю демонстрирую недовольство. Видишь, мне неприятно? Ничерта ты не видишь. — Не драматизируй. Вот как это называется. Все время я драматизировала, а не истерила, накручивала себя и язвила. Рот было открываю, чтобы показать настоящий пиздец, чтобы сказать что-то эдакое… эдакое, но она вовремя — как и всегда — интересуется: — Ты кружки просто так поставила, для красоты, или все же сделаешь мне кофе? Спать хочу — пиздец. Могу постелить тебе прямо здесь. Спи, я тебе «Спокойной ночи, малыши» включу и даже не буду мешать спать своим сопением: попросту рядом с тобой в одной комнате не усну. А второй — нет. — Мне лучше завалить ебальник и не спрашивать, почему ты не выспалась? — Проницательно. Кошу взгляд на столешницу. Между нами — она. — Отойдешь? Когда-нибудь, обещаю, мои слова не будут диссонировать с мыслями, потому что нехуй говорить «отойди», когда хочется прижать к себе и уснуть прямо так, на полу, с включенным светом и теплом в животе, которое распространилось бы всюду. И отходит, но места, кажется, еще меньше становится, как и воздуха. Это кухня настолько маленькая, или Регина занимает собой все далеко не в физическом плане? Пока насыпаю быстрорастворимую дрянь по кружкам и заливаю кипятком, она наблюдает за мной. Откровенно так, как любой адекватный человек постеснялся. Невольно ежусь и стреляю в нее недовольным взглядом, мол, че палишь? Ноль реакции. Запах кофе разносится по помещению вмиг. Засуха во рту просыпается, хотя до этого организм никакой нужды не показывал: ни есть, ни пить, ни ссать не хотел. — Пока ты дырявила меня взглядом, я положила одну ложку сахара, — протягиваю ей кружку, задаваясь одним вопросом: какого черта она до сих пор не присела? Стоит, плечом подперев старенький холодильник, который наверняка старше меня. — Если мало, сама видела, где сахарница. Много — перебьешься и сделаешь вид, что тебе очень вкусно. Щурится весело, кружку у меня забирает и кивает — понятливая дохуя, покладистая. Непривычно. — Очень вкусно, — отзывается спустя пару глотков. Фыркаю рефлекторно и в свою кружку утыкаюсь. Она же просто помолчать со мной на кухне приехала? Для этого она не высыпается? Охуенная я хозяйка, и конкурсы интересные. — Я… — открываю рот — он так и остается открытым, точно просит муху, которую сейчас с огнем хуй сыщешь, залететь туда. А что я? Вновь брови вздергивает — вопросительно, а я плечами передергиваю. Не нахожу себе места, не нахожу ответа и свою логику. — Если не знаешь, что путного сказать, лучше завались, — все так же «миролюбиво» отвечает. И кофе глоток делает — почти половину выпила. А у меня — целая кружка. — Мне есть что сказать, — голое упрямство. Плюхается на стул, ногу на ногу закидывает и делает такой пафосный-пафосный вид, что даже я кривлюсь. Без слов, одними только губами беззвучное: «Ну?». Она готова слушать. Я не готова говорить. Мнусь на месте и молюсь, чтобы это овечье поведение не уловила она: пальцы, отбивающие неясный ритм по кружке, и зубы, что привычно терзают щеки изнутри. Не волнуйся, говорю себе — и волнуюсь. — Не могу сформулировать мысль просто, — отговорки вялые пошли. — А эта мысль вообще была? — спрашивает и уже пустую кружку ставит на стол. — Ты сомневаешься во мне? — Ты сомневаешься в себе, — в цель как всегда. Безбожно и без эмоций — без зачатков нужных мне эмоций. А я молодцом держусь: в лице не изменяюсь, только с силой кружку сдавливаю. Молчу партизаном, чтобы лишнего не пиздануть, чтобы на необоснованные оскорбления не перейти — единственное мое оружие. — Влада, — выдыхает. Опять надоело ждать ответа? — Или говори прямо, какая хуйня опять залезла тебе в голову, и мы попытаемся ее подковырнуть, или… — Завали ебало? — теперь сама заканчиваю за нее. Гадать не нужно — именно это она бы и сказала. А идея неплохая: разобраться с загонами, разобраться с причиной этих загонов. Как удобно, что она как раз сидит посреди моей кухни и давится приторным растворимым кофе. — Или так, — соглашается. И эта идея неплохая. Я про «завалить ебальник». Вдох. Выдох. Нет, не вспоминай сраную песню из нулевых. «Мы опять играем в любимых». Блять. Вдох и почти сплошняком, на одном дыхании выпаливаю: — Хочу на колени, — говорю прямо, как она и просила. Не то, что она просила, правда, но обо всех моих загонах если начать говорить, то до старости не закончить. Спасаю ее от этого бесконечного потока нытья. Осознанное и такое стыдное желание, которое я смогла произнести вслух. Смогла, блять. Сяду, если она разрешит, а потом можно и ебальник завалить, краской от ушей до пят залиться, осознавая весь пиздец. — Встать? — тихий смешок, а ноги ставит прямо, приглашая. — Иди сюда. Ноги — ватные, клянусь. Медленно подхожу к ней. Невольно вспоминаю детскую игру, когда перепрыгиваешь с дивана на диван, потому что пол — лава. А сейчас пол — это пол, а она лава, в которую я с радостью и восторженным страхом окунаюсь. Спиной к ней, не решаясь перенести весь свой вес на нее и едва дыша. Как целка, в самом деле. Она, наоборот, уверенными касаниями просовывает свои руки под моими и обнимает за талию, к себе мягким рывком прижимает. Тихий выдох выходит, как мне кажется, пиздец громким, и я позволяю себе немного расслабиться, прижаться к ней самой, накрывая замок из чужих рук горящей ладонью. Охуенно. Не романтично звучит? Тогда… уютно? В сгиб шеи мне утыкается ее лоб, чуть ниже — губы, которые тихо-тихо спрашивают: — Толкового я ничего от тебя сегодня не дождусь? — Смотря что ты подразумеваешь под толковым. — Твой рассказ: какого хуя на тебя сегодня нашло? И как часто на тебя «такое» находит? — руки на талии сжимаются с новой силой, а в усталом голосе я слышу раздражение. И все равно хуйню морожу: — Ты поверишь в то, что я испугалась паука? А как только ты приехала, он куда-то уполз. — Влада, — на тон ниже. — Таракан? — Сейчас нахуй спихну с колен. Бодается. Откровенно ударяет меня своим лбом в шею, давая понять, что в ее словах шутки столько же, сколько в моих шутках — правды. Умный в гору не пойдет — умный завалит ебало и кончиками пальцев огладит ее запястья. Я девочка умная. Провожу невесомый путь по ее венам, касаюсь серебряного кольца на среднем пальце — и обратно. — Если продолжишь молчать и наглаживать меня, то я просто усну. Если ты продолжишь говорить так мягко и расслабленно, то я просто привыкну к этому. Сглатываю вязкую слюну. — Спи, постелю тебе на полу. — Позвала меня, чтобы я выспалась у тебя? Ты не храпишь? — пытается шутить, но это больше на невнятное бурчание в шею — оно и есть. — Тебе стелить? — не отвечаю ни на один из поставленных вопросов. — Если ты продолжишь наглаживать меня, — бодает снова, а я только сейчас замечаю, что мои касания прекратились. Продолжаю «наглаживать», вслушиваясь в тихое и размеренное дыхание за спиной. И совсем чуть-чуть совесть тычет под ребра, напоминая, что лишь я виновна в ее сонливости. Естественно, никто ей на полу стелить не собирается — тш-ш только. Ей об этом знать пока незачем. Перебьется.