***
На следующий день Рей оказалась излечена от непонятно как подхваченной болезни — изнеженного поцелуйства — передавшейся ей зрительно-осязательным путём. Исцелил её сам разносчик инфекции тем, что вопреки мольбам и просьбам просящей принял не.верное решение. Ключа от этажа Рей так и не получила, оставаясь лечиться от никотиновой зависимости в строгих стационарных условиях. Дело кончилось новой, гнусной дракой с увесистыми щепотками обид и пачками оскорблений. Бабочка агрессивно махала и била крыльями, пока настойчивые шаги и перехваты человека приводили её обратно к её квартире и впихивали внутрь. И этот локальный, неравный бой между пациентом и лечащим врачом продолжался почти три недели. Являясь в большинстве схваток бесплодным, бой развивался и деформировался благодаря всё новым придумкам единственной во всем отделении терапии бунтарки. Злобная, огненная бабочка, навязчивое и настырное насекомое собственнокрыльно ухудшало отношения с человеком, нарочно и нет заставляя страдать от этого и себя, и его. Крылатая тварь боролась за своё, не вдаваясь в подробности, что именно она считает «своим». Да, ключ от этажной двери ей позарез как нужен, но к какой свободе за этими дверями она рвётся — ответа она не знала. Разве что к самой абстрактной, нужной ей по природе, благодаря заложенному рефлексу, но не как обязательная, социальная составляющая её мерзостной жизни. Она столько раз желала и получала свободу, и каждый раз это выходило ей боком. Девочка Рей «освободилась» из-под родительского крыла. Девочка Рей улетела в страну свободы. Девочку Рей освободили от боли. Девочку Рей освободили от земных, разумных оков, воскресив под закатным небом и под ним же распяли, пригвоздив к душегубу, как казненного к кресту. И всё это был её гадостный путь свободной от всего и ото всех, кроме одного единственного человека. Того, что освободил её не так давно, только чтобы передать в руки нового «спасителя». И путь этот вёл идущую по нему до сих пор далеко не к звёздам, а через тернии к новым терниям, от одной боли к другой. Не желая видеть правдивые ответы о своём будущем Рей и вовсе отказалась от поиска рационального зерна в своём диком, первобытном посыле и от составления хоть какого-то плана. Гневом на своего тюремщика управляло грозное, животное желание выйти за установленные рамки и решётки. Сломать все двери, ломая при этом когти, ломая при этом себе тонкие струны нервов, а соседу его великое Терпение. Ведь такая высокая цель вне всяких сомнений оправдывает средства. Дни заточения шли за днями: холодильник стабильно пополнялся, мусор своевременно выбрасывался, полы нехотя, от скуки мылись, огненные волосы от отсутствия своевременного подкрашивания и мытья головы бледнели и тускнели… Плохой аппетит. Плохое настроение. Плохая жизнь. Ремонт в коридоре встал. Пропитанные вонючей смесью стены давно просохли и не пахли, и были готовы к тому, чтобы их ещё раз отскоблили и отшкурили. Но никто за это дело так и не брался. О рисовании цветочков-ягодок или любых других пейзажей и натюрмортов речи не шло. На места дырок, что звались окнами, ничего загородительного от ветра, дождя и птиц не встало. Рей нравилось, что пустоты обмениваются друг с другом светом, освещая всё опустевшее и очищенное пространство между ними. А вот от сквозняка, продувшего ей всю шею, пока она выходила в коридор покурить, она бы предпочтительно отказалась. Трудновато сохранять грубый, боевой настрой, когда приходится просить у дьявольски упёртого врача вместо новой пачки сигарет разогревающую мазь, а в дополнение к ней вынужденно, во благо себе терпеть болезненный, мягкий массаж на воротниковую зону. Ситуация имела место на протяжении всего трёх дней, но повторять такой не.приятный опыт ещё раз Рей не.хотела. Все подвиды шеффлер, стоящие в разных местах, поголовно вяли безо всяких очевидных причин. К сквознякам они были устойчивы, к тени привыкшие, от солнца начинали сгорать, а от регулярной поливки нисколько не поправлялись.***
Доза зла, охватившего мир Рей, приправлялась болью от подаренной Реном надежды. Не на то, что она сможет растить ребёнка, которого нет — с пустотой, оставленной этим лживо-искренним, откровенным моментом она смирилась. Надежда ей досталась из уст и глаз человека, который видел и верил в то, чего нет, вне зависимости от происходящего и от того, что бы Рей ни вытворяла со своей, его — в итоге их жизнями. Вторая доза гнева заключалась в том, что Рей всё ещё корила себя за искусственно-природную, взращенную великим лже-Сеятелем слабость, проявленную по отношению и к себе, и к побитой на закатном бульваре девушке, пришедшей ей на замену. Нисколько не реабилитацией, но всего-то слабой отдушиной в душе.губительной обстановке самоедства стали злобные сообщения, отсылаемые на номер Хакса. Но только до того дня, когда деньги на телефоне не закончились, а Рен отказался платить за «ненужную» сотовую связь, мол было бы с кем общаться. История сообщений начиналась и продолжалась короткими предложениями и исключительно в одной колонке, не перебиваясь ответным репликами абонента: «Ты ублюдок! Ненавижу тебя! Сучара!***
Неделя следующая. Катавасия была ужасающей. Рей сто раз успела пожалеть и порадоваться этой дырке в стене. Что скажет хозяйка комнат, когда увидит этот символический экспрессионизм, никак не связанный с искусством, было вопросом открытым и останется им вплоть до её нового визита. Что об этом думала сама Рей… К её удивлению, перемешанному с отвращением и брезгливостью, проблемой номер один стал не шум, не подглядывания, не простор для новых гадостей, какие она могла реализовать с помощью мини-окошка. Проблемой стала вонь, идущая из соседней комнаты. Привыкшая с годами к вони в собственной квартире, Рей никогда не придавала значения тому, что творилось в коробке у соседа. Первый раз, оказавшись у него в гостях она занималась с ним сексом, чтобы извиниться за загаженный ею коридор. Во второй раз снова был бес.памятный секс после кофе, выплеснутого одним другому в лицо. В третий раз Рей, не без помощи со стороны Кайло, спасала свой зад от хаксовых шакалов. И спасши-таки себя, она открыла шокирующую правду о роде деятельности тихого, скромного, хорошего человека. При таких событиях вглядываться, вникать в обстановку ей было некогда и незачем. Сейчас же, даже не заглядывая в дырку в стене, Рей вспомнила своё самое первое впечатление от соседней комнаты исключительно благодаря воздушному контрасту в своём и соседнем помещениях, хотя судя по запашку — в разных мирах. Тогда, впервые зайдя к нему, разница в их комнатах казалась и была минимальная. «Позади был такой же ад, как и в её раю», — подумала она тогда, — «мозг ухватил только радиоактивный запах, напоминающий пары её собственного рая. Только химический состав здесь был другой». И как назло именно сейчас, когда они по взаимному согласию находились в ссоре, она вынужденно прозрела. В её комнате была какая-никакая форточка-вытяжка-вентиляция-окно — всё в одном. И благодаря этому она имела возможность дышать не только сигаретным дымом, но и общепринятым человечьим воздухом. Если принимать на веру то, что её личный дьявол всё-таки был человеком, ходящим по грешной земле, то всё указывало на то, что ему воздух в том или ином количестве тоже требуется. И явно не того качества, что валил из дыры в стене в комнату Рей. Невольно ей пришлось разбираться в химическом составе не кислорода, гадко разбавляющего свежесть в её комнате. Старая, прогнившая древесина разных сортов, вековая пыль, затхлость, могильная сырость… Удушливый и яркий запах противных медикаментов, будто горстка таблеток была рассыпана прямо под дыркой. Что-то из не съеденной еды, или от мусорного ведра, которое не выносили неделями. Рей впору было задуматься о степени собственного равнодушия и незаморочества, какими судя по воздуху она обладала. Искупал этот грех отчасти былой запах гари, выравнивающий переход и контраст в двух квартирах. Но задумалась Рей несколько о другом. Мало сходства с вонью, стоявшей в её старой версии комнаты, так это было очень похоже на дешевые номера в дешевых мотелях. Нос, ноздри, обоняние, о каком Рей никогда не думала и не обращала внимание, оказались не то лжецами, не то мертвецами. Рей с какой-то ужасающе спокойной отстранённостью осознала, что прежде обладала только знанием того, что её лёгким нужен воздух иного толка, потому прежде и открывала дверь в комнату нараспашку, открывала дверь на крышу и открывала окно между этажами. Проветривать было нужно и естественно. Это не возбранялось и не являлось чьим-то требованием. В том числе и не было осознанной мольбой её носа и лёгких учуять и вдохнуть что-то отличное от каждодневных зловоний, стоящих что дома, что в помещениях «любви» с небогатыми или жадными клиентами. Откуда растут корни этой «пробки», да и в носу ли эта затычка по факту или дело не столько в сломанном или как минимум барахлившем обонятельном рецепторе, сколько в выпавшем шарнире в голове. Рей искренне старалась вспомнить момент, когда её адская квартирка стала райской, но ни особенного дня, ни конкретного случая она не припомнила. Как бы то ни было стоящую сейчас проблему не унюхать было невозможно, без оглядки на прежние причины лёгочно-назальной погрешности. В первый день Рей заткнула дыру в стене сама, втюхав в неё одно из лицевых полотенец. Когда на утро полотенце буквально исчезло в чёрной дыре, она думала снова пойти выяснять отношения, но не пришлось. Рен зашёл к ней и вернул, и кота и жеванное полотенце. Рей снова заткнула им дыру в безвоздушное адово пространство. И почти сразу увидела причину, по которому ей вернули и полотенце, и животное. Дарт залез на стену и вытащил тряпку. На хозяйское, знаковое и строгое «эй! нельзя!» кот не отреагировал. Рей отвлеклась на шорох и увидела, что Рен с той стороны сам затыкает дырку чем-то из своего скомканного тряпья. На следующий день ситуация обернулась так, что уже Рей пошла к соседу и повесила на ручку его двери жёванную тёмно-серую футболку. При встрече с ним днём Рей отчитала неразумного взрослого, у которого нелады с нервами, и из-за этого он стал первопричиной новой семейной проблемы. То, что эти самые нелады случились её стараниями, она отмела, едва услышала такой довод из уст Кайло. И тем не менее риторика риторикой, а вонючая, кошачье-гипсокартоновая проблема по-прежнему не решалась и оставалось проблемой. Рей бесило, что теперь Дарт гулял между двумя комнатами в любое время дня и ночи, и без спросу обоих хозяев: завтрак у Рена, обед у Рей, ужин как настроение ляжет, и так по кругу. Что было странным в его поведении — это то, что Рей заметила за котом систему действий. Ему было словно не наплевать чью тряпку и в чью комнату затаскивать. Одежка Рей неизбежно исчезала в комнате Рена, и наоборот — его гардероб перекочёвывал к ней. Решив, что даже кот имеет право на своих тараканов в голове, Рей не придала этому поведению значения, пока он не учинил проблемы посерьёзней… Что бы Адам и Ева ни комкали из своего гардероба — ловкий и сильный зверь выдирал из чёрной дыры абсолютно всё. Когда стало ясно, что от смены плотности тканей и видов одёжек ничего не изменится, кроме частоты посещений прачечной в подвале, Рей после долгих причитаний, стенаний и ругательств предложила Кайло починить, заделать дырку в стене. И сделать это что называется по-мужски. Предложение Рен принял, и уже на следующий день Рей услышала стук молотком по гвоздям и увидела, что со своей стороны он прибил туда какую-то деревяшку. Сработало. С плюсом для одной только стены, чья целостность была нарушена и отчасти исправлена, но ни для одного из трёх живых существ, живущих на этаже. Рей больше гадостей из соседней квартиры почти не чувствовала, и это было отрадно. Зато огромным минусом стала мяукающая, хвостатая сирена, просящаяся туда, известно куда, не только в три часа дня, но и в любое время суток. Всё стало только хуже. Благими намерениями… Рей пошла у Дарта на поводу и сменила гнев на милость, снова по приходу Рена домой выпуская пушистого страдальца за дверь. Но и тут животное стало всё сильнее удивлять свою хозяйку день ото дня. Начав идти по пятам за Кайло, который просто шёл мимо, трёхцветка останавливался едва успев выйти за порог и оборачивался с вопросительной мордой к Рей. На её миролюбивые «да можно, можно, иди» он не реагировал и продолжал звать её. Когда в соседней двери начинал поворачиваться ключ он расстроенно семенил прочь, оставляя хозяйку одну-одинёшеньку. Похожее явление имело место и при возвращении зверя в женские руки. Кайло приносил его на руках и когда начинал протягивать его на руки Рей или опускать к порогу, Дарт плакался, что хочет остаться с ним. Двое взрослых переглядывались и сходились на том, что ладно, пусть побудет в гостях чуть дольше обычного. Но стоило Кайло обернуться и начать отходить, животное снова плакалось, просясь домой. Итогом этих звериный стенаний стало то, что Рей поумерила свой гнев на весь мир в лице её соседа и озадачилась новой живой проблемой. Мысль о странной форме бешенства не подтвердилась: Кайло в компании Рей свозил Дарта в ветеринарку и там ничего подобного не нашли. На вопрос что взбрело коту в голову звериные доктора развели руками, сказав, что не нашли никаких отклонений: Дарт вёл себя с ними учтиво и ласково. Универсального лекарства выписано не было, кроме слабодействующих успокоительных таблеток, которые впоследствии кот ни разу не ел, как ни старались втюрить ему их в пасть обе обеспокоенные стороны. Факт оставался фактом: бедный кот был раздражённым, несчастным и грустным находясь в руках у любого владельца, не давая спокойно жить ни себе, ни людям. Рей бесилась, и одновременно ей было жалко его. Но чуть больше себя. Единственное, что занимало беспокойного кота в моменты разлуки с Реном, это заискивающий ор в тонкую деревяшку за стенкой. Что ему надо в итоге и где он хочет проводить время не мог понять ни Кайло, забиравший и относивший рыдающего кота обратно в женские руки, ни Рей, делающая для него то же самое…***
Последний раз, когда Рей проверяла часы, время было полтретьего ночи. Уснуть не удавалось исключительно благодаря драгоценному задолбышу-коту, горланившему непонятно что за стенкой. Мало того, что стена была довольно тонкой, так это трёхцветное горе даже среди ночи «качало бицуху», повиснув на прикреплённой Реном доске, и орало не абы куда, а прошибая своим мяуканьем дерево. Рей была уверена, что бедная доска вот-вот треснет, как сухая щепка под давлением звуковой волны. Потому, что её голова уже была близка к тому, чтобы треснуть. Её биологические часы с таким трудом приходили в норму, что она всё чаще могла засыпать ночью и бодрствовать днём и иногда по утрам, а тут выясняется, что ей подложили такую свинью. Собственно, она сама это и сделала, скоро уже год этой самой «свинье» стукнет. Отчаявшись заснуть Рей пыталась отвлечься, как могла. Ночной фруктовый обжор и пересчёт невидимых барашек не помогли. Как не помогли перед ними и подушка прижатая к уху, и стук кулаком в стену. Рей села на кровати и выпила стакан воды, чтобы успокоиться. Вода ушла в желудок, спокойствие же Рей только снилось. Как бы ей хотелось, чтобы ничего из причин её гнева и раздражения не существовало. Мир опустеет без этих причин? Значит так тому и быть! Пустота не могла быть хуже боли и злости. Как и тот ужас от осознания кошмарного микса, какой заварили в её душе двое единственно важных для неё на всём чёрном свете людей, Хакс и Рен. Под аккомпанемент кошачьей симфонии Рей до смешного хорошо думалось о желанном не сбывающемся. Она не была среднестатистической персоной, измышлявшей о себе в единственно верном ключе и числе. Кладезь совокупности лжи с тремя сундучками выброшенного на ветер приданного. Рей усмехнулась. «Как всё могло бы быть хорошо, если бы…» Она передёрнула плечами от старого забытого словосочетания. Зачем думать о «если бы», терзая себя прорисовкой несбывшихся жизненных троп? И всё же, что бы было с ней, если бы?.. …Не было в её жизни Хакса, не было в её жизни Рена. И жила бы она так, словно не принадлежала им обоим, а только самой себе. Одной себе. Рей закрыла уши, не желая слышать саму себя, убеждая в том, что это непотребные ангельские фантазии, которые ей не положено иметь. Желанная иллюзия израненного не.любовью сердца. Бог накинул петлю обиды на ангельскую шею и тянул в свою сторону, затягивая её с каждым днём всё крепче. Дьявол набросил оковы на развратное тело и развращённую душу и удерживал их накрепко закрытыми, надеясь на никотиновую капитуляцию. И в середине этого затяжного убийства она — Рей. Неприкаянная, всегда имеющая своё мнение, и часто не умеющая, не имеющая силы его высказать. Смски сутенёру — что крик в пустоту. Постепенно стало казаться, что и номер-то давно принадлежит другому или сообщения просто не доходят. Ругань с соседом — такой же крик в пустоту. Вот только сосед был рядом, смотрел, слышал и всё равно поступал по-своему. И от этого было ещё больнее. «Быть может он давно просто выбросил мой ключ от двери, оставив только свой?». Рей достаточно хорошо знала Кайло по сущности, почти ничего не зная о нём по факту. Подходил к концу второй месяц её «срока», а у неё до сих пор ни разу не было подозрений в том, что Рен маньяк или ловит истинный кайф от того, что держит её взаперти, как и не было предчувствия, что это продлится вечно. Вместе с тем не было и предвестий, намекающих на то, как этот лечебный, санаторный плен закончится. Рей приняла сигаретно-таблеточные условия и смирилась с графиком приёма таблеток и выкуривания сигарет. Но продвижения в лечении всё равно не было. Признавал, видел ли это сам доктор, но его способы лечения не работали. Притворяясь, что работает методом пряника, Кайло на самом-то деле работал с ней методом кнута. В отличии от того же Хакса, когда-то давно в своей воспитательной терапии рванувшего с места в карьер, но добившегося этим большего эффекта и скорейшего результата, чем Рен, идущий аккуратными, малыми шажками. Он научил Рей чувствовать к нему приязнь и видеть только хорошее. Рен же сейчас занимался тем, что взращивал в ней борцовского пса, огрызающегося, но физически не имевшего силы напасть и загрызть своего хозяина. Травмированная, больная, злая на бывшего и нынешнего хозяев и на саму себя псина. Именно так Рей себя ощущала. Сучка, которая лает и воет, а толку ноль. Она одна в своей тройственной породе, и возможно от этого чужеродства Рен лишь единожды проявил в постели инициативу. Раскол «я» — явление уникальное и нечастое в этом мире. Это не то, что Хакс мог предвидеть, когда только начинал процесс перевоспитания. И это очевидно не то, с чем Рен мог справиться, несмотря на его скупые, но всё-таки знания стоящей проблемы и её масштабов. Он тянул её, заковав в кандалы, но она не чувствовала, что хоть сколько-то движется к чему-то лучшему, оставаясь стоять в пусть каждый раз другом и новом, но всё же дерьме. Без денег, без работы, без собственного «я». Петля, наброшенная Хаксом, оставляла её неподвижной, как ей отчасти казалось. Статична в своём горе. Похоронив одну мечту, не.искренне веря, полагая, что она сбылась, Рей и не.думала заводить себе новую. Самым большим, что пугало её в происходящем сейчас в её жизни, было не сокращение количества сигарет на временной отрезок и не невозможность проползти двадцать этажей вниз, только чтобы купить больше сигарет и поесть в кафе через дорогу не полезной пищи. Главный страх заключался в том, что в случае Рена, преподносящего (возможно даже невольно) злость на него, как нечто нормальное и естественное, характер этих эмоций приживётся и в голове, и в душе Рей. Навсегда. Насилие от Хакса стало нормой, возвысившись с годами до небес любви. Насилие от Рена становилось нормой сейчас, ниспадая до с.ада на земле. Рей всё чаще, в своём не.ослепляющем, не.дарующим ей не.желанное прозрение гневе приходила к тому, что ей не хотелось, чтобы Кайло творил его, чтобы он был её дьяволом, хоть и нарекла его так уже очень давно. Потому и развенчать этот образ была не в силах. Сейчас, один из слышимых голосов разума, взывал к ней и велел… не заглянуть в себя, а ради пользы или хотя бы любопытства взглянуть на свою жизнь со стороны. Взвесить за и против беспристрастно, объективно. Не впадая в философию жизни и смерти, а всего лишь давая стороннюю оценку происходящему с ней. И глядя на творящееся в последнее время, Рей всячески открещивалась от мыслей о двух единственно значимых людях в её жизни, как о двух сторонах одной медали. Навязчивое, известное сравнение. Ужас его был для Рей в том, что медаль — причиняемое насилие — была фактически одним целым. Потом шли категории насилия, степень тяжести, масштаб учинённых бедствий и прочие характеристики. Имеющийся у неё на руках фактор, какой она взяла за основу беспристрастных суждений, это банальный дискомфорт внутри и вне себя. Вне зависимости от причин, его вызывающих. Будь то жёсткий, жестокий, изнурительный секс или измена, или равнодушие, или затаённая обида, или ограничения никотина, поступающего в организм, или ограничение свободы передвижений. Эпитеты к каждому случаю будут разными, как и их масштаб, причины и цели. Но ощущение себя внутри этих событий в выраженном чёрно-тревожном окрасе это не отменит. Вне зависимости от автора люболи, от почерка, от силы, от правд — личных и совокупных. Рей почти жалела, что пошла на поводу у запевающего голоса. Она стыдилась своего беспардонного сравнения двух таких разных людей. Корила себя за то, что посмела поставить их рядом и разглядеть их поступки. И самое главное, стыдилась того, что не желала найти в этом до.судебном поиске, расследовании и опросе себя-свидетеля — не жертвы! — правды. Даже правды. Куда там до истины! Она обрисовала только то, что ей было удобнее увидеть. Разные поступки ощущались всё одно — как насилие. Не верный, не объективный, ненавистный в итоге для самой себя вердикт. И только потому, что она не смогла дожать и достать до собственной искренности. Страх перед миром. Страх перед одним человеком. «Нет, перед двумя…» Рывком пересилив себя, Рей усилием воли сердца дотянулась и ухватила за хвост одну из ускользающих истин. Трепет к богу мог называться теперь одним только страхом, и что не менее важно, её страх перед ним был обусловлен — возможно даже в первую очередь — страхом перед самой собой. Ударом это открытие не стало только от того, что «всеполагающе» — это слово не о ней. И едва ли случится так, что оно будет к ней применимо. Даже несмотря на затопившее ангельскую сердечную каморку откровение, сама Рей в это не верила. Невозможно в тех условиях, что были в её голове, прийти даже к большей версии правды, чем признание таковой более, чем на две трети согласия и искренности. Пока одни люди будут взвешивать за и против, Рей имела уникальную возможность принять оба мнения, как собственный не.осознанный выбор. Последнее время от такой схемы выстраивания суждений у неё всё чаще болела голова. Я-Судья говорит одно, я-адвокат другое, я-обвинитель — третье. «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет, и выйдет из него не дело, только мука». Сколь бы старательно Рей ни ругала себя за свои страхи, ни корила за сравнение несравнимого — а воз и ныне там. От зла в своей жизни она не раз получала наслаждение, выдавая его за добро. А от добра она получала, как сейчас, страдания… получается, тоже только выдавая его за зло?.. Рей поняла, что пора ей остановиться, иначе внутренние дебаты перейдут все разумные ангельские рамки. Уязвлённое откровениями трусливое сердце уставало с ними бороться, грозя сложить с себя обязанности, вверенные ему голосом разума… всё ещё ревущим за соседской стенкой. Это был именно тот шум, голос, что сподвиг Рей уйти в себя и поблуждать по тёмным закоулкам своих «я». Сильнее гула в бессонной голове были только непрекращающиеся бесталанные песнопения, в последние дни не так уж горячо любимого, сумасбродного кота. — Господи!.. — выдохнула Рей, проведя ладонями по полусонному, но не спящему лицу, будто сухо умываясь. — Я с вами всеми скоро с ума сойду! «Все вы» относилось исключительно к Дарту и Кайло. О применимости обращения к себе, себе и себе Рей подумала не сразу, а только высказав мысль вслух. Трёхцветка всё ещё хныкал, вися на стене в соседней комнате. Звук был негромкий, зато протяжный и постоянный. Рей не выдержала и встала с кровати. Она включила свет в комнате, залезла в… теперь уже впору сказать как всегда полный холодильник. Налила себе стакан молока и сделала несколько глотков. Наручные часы, лежащие на столе, показали четыре часа утра. Рей подошла к окну и без любования посмотрела на соседние и видные вдалеке дома. Якобы неспящий город всё же спал и готовился уже скоро проснуться. А её любимый кот всё так же пел свою страдательную, нравоучительную, здравомыслительную балладу, проникающую в каждый тихогневный уголок мыслей и помыслов своей хозяйки. — Мия-а-а-ау!.. — настойчивая, настырная фраза и следом выражение чуть мягче, похожее на просьбу: — Мя-у-у! — ещё один короткий писк и Рей понадеялась, что кот наконец-таки сдается и пойдёт спать, но нет: — Ми!.. — обязательная пауза для хорошего разгона и снова высокая нота: — Я-а-а-ау! — Ар-р-р!!! — Рей поставила стакан молока на стол с такой силой, что вызвала бурю внутри. Из белой глубокой лужицы наружу выпрыгнуло несколько увесистых капель. Обессоненная которую ночь подряд, обессиленная от безвыходности положения и его ухудшения, выбесившаяся от всех и вся девушка прошла мимо ненавистной стены и стукнула рядом с дырою кулаком, будто могла этим бесконтактно оттолкнуть кота. Взяв со стола пачку сигарет и зажигалку, с новым рыком Рей тут же их отбросила, увидев, что пачка пуста. И будет такой, пока Рен не принесёт через пару дней ей новую. Введённая система одна пачка на одну неделю не теряла своей актуальности и по сей день, чего нельзя было сказать о её действенности. Выскочив за дверь Рей беглым шагом поднялась на крышу. И абсолютно напрасно, так как на ней стоял ещё один задолбанный хозяин трёхцветки, пришедший сюда первым. Рей думала обернуться и по тихому свалить, но Кайло уже заметил её, обернувшись. Делать было нечего, выяснять отношения с ним среди ночи Рей даже не думала. На крыше было так тихо и спокойно, но плач домашнего питомца до сих пор стоял у неё в ушах. И Рей была уверена, что и в ушах у Кайло тоже. Он старательно ковырял пальцем в ухе… — Тоже сбежал от него? — спросила она тихим голосом, будто могла разбудить здесь соседей или потревожить уютный чёрно-оранжевый мрак ночи. В ответ кивок головой и полуулыбка. Кайло стоял в тонких, серых, пижамных штанах и без рубашки или майки. Рей же была в чёрной, ажурной сорочке. Ночной воздух окутал обоих за голые плечи в прохладу, ощущавшейся Рей приятной и ласковой. Один из тех маленьких, уютных моментов, возникающих в её жизни всегда непрошено и негаданно. Она представила насколько же маленький комок настырного хотенья того непонятно чего довёл их обоих. Она — шлюха, умеющая терпеть ужасающие физические и психологические перегрузки. Но довести Рена… Выгнать подышать на крышу вечно-спокойного — если его не доводить — снайпера, это ж как надо постараться… «Должно быть вышел из-за опасений, что вот-вот пристрелит» — хмыкнула про себя Рей, удивляясь, но от и до понимая его вылазку. — Надо с этим что-то делать, — она прошла дальше по серому камню, не глядя на Рена. Кот и дыра в стене это их общая проблема, хоть и не настолько важная, как клетка, в какую Рен превратил её обитель. Сам же сделал из неё новый рай, и сам же теперь снова превращал её в новый с.ад уже иного толка. — Наверное, мы плохо его воспитали, — задумчиво рассуждало чёрно-ажурное пятно, гуляя по крыше вокруг коже-серой, увесистой антенны, взятой за центр окружности. — У меня никогда не было кота раньше, но то, как этот орёт сейчас, выглядит до чёртиков странно. Да, он говорливый и слегка трусливый. Сначала я думала, что он радуется в три часа, когда ты приходишь домой, а потом я лишила его визитов. Но я исправила эту оплошность и отпустила его к тебе. Так отчего же сейчас его так сильно переклинило? Рей остановилась и посмотрела на Кайло, не особо волнуясь ответит ли он ей. В жизни с этим человеком, если не он решал насущный вопрос, то ситуация сама собой находила выход, так или иначе разрешаясь. Вот только ждать что же в итоге будет с её свободой и нервами её и кота, она морально устала. И жить с Кайло по-человечески не получалось, и злиться на него за его «благо.родные» поступки становилось всё труднее… Как бы не хотела Рей признавать: если у Кайло были не резиновые нервы, то у неё была не долгосрочная злоба на него. Гневалась — потому что понимала его мотивы, гневалась — потому что не понимала мотивы бога, повернувшегося спиною, гневалась — потому что знала и свои слабости и силы, не умея жонглировать ими, а только примиряясь. И так продолжаться больше не могло. Злость выматывает, грустящий кот выматывает, и скука дней тоже выматывает. Рей прислушалась к шёпоту ветра, говорившего ей: «Хватит. Ты не работала, но так устала за последнее время. Остановись». Она передёрнула плечами — на улице было не холодно, но ветер был прохладный. Рен ответил ей, и Рей пришлось подойти ближе, чтобы разобрать движения его губ при слабом ночном освещении. — Ему нравится лазить между комнатами, — Рен со светлой грустью улыбнулся и чуть поник головой, уточнив: — Нравилось. Рей пожала плечом, принимая на рассмотрение такую версию. Она отвела взгляд, глядя в оранжевую ночную даль. Она глубоко и с ощутимым удовольствием вдохнула ночной воздух. Развлечений у кота было не так много, так что норка в стене вполне могла сойти за таковое. — Так это просто кошачий каприз? — она вернула взгляд к лицу собеседника, приобняв себя за голые плечи. — Ты же ругаешься от того, что я не потакаю твоему. Так и он бунтует, — Кайло ответил полусерьёзно, с осторожностью сохраняя тонкую улыбку, не желая вызвать новое извержение гнева. — Жажда свободы — это не каприз, — Рей не хотела нарушать дивный покой ночи и говорила недовольно, но спокойно. — Каким циником надо быть, чтобы сравнивать интерес кота перемещаться из комнаты в комнату и моё желание сбросить накинутые тобой цепи? — Громко сказано. — Зато точно. — Это не кошачий каприз, — Кайло тоже решил пройтись. Рей только сейчас заметила, что в отличии от неё, наспех воткнувшей ноги в сланцы, он вышел сюда босиком. — Тогда что? Рен прошёлся несколько шагов, сцепив при этом руки за спиной. Рей разглядела в ласковом полумраке, что одной ладонью он зацепился за запястье другой. И как-то странно, по напряженному были сжаты кулак и цепкие пальцы для такого лёгкого разговора о домашнем питомце. — Мы оба ему нравимся, — ответил он, обернувшись и подойдя ближе. — Так его же устраивало то, что я отпускала его к тебе, — Рей всё ещё не понимала почему для кота привычное течение жизни стало неуютным или неуместным. Зато Кайло, кажется, очень хорошо понимал «кошачьи» проблемы. — Очевидно, ему стало этого мало… — и пока Рей не подняла взгляд к его глазам, Рен добавил с несвойственным ему подрагиванием губ: — И он хочет большего… Рей стало казаться, что что-то в этих словах не так, но она не могла нащупать что именно. Ночь вдруг стала прохладней, а уют сменился дежурным комфортом. То, что Кайло так заметно отводил взгляд, лишь пробегаясь по её лицу, не добавляло Рей веры в его слова и заложенный в них смысл. — Ты ведь… о коте сейчас говоришь, да? — она не знала зачем это спрашивает. Но не знанием одним рождалось понимание на её лице. — Конечно, — согласился Рен, тем не менее не отметая закравшихся подозрений. Для убедительности — впрочем вовсе для Рей неубедительной — на его лице тут же нарисовался знак вопроса о чём именно Рей его спрашивала. Она не стала пояснять, чувствуя, что ухватила истину за хвост, даже сама толком её не озвучив. Но трусливая часть её сердца охотно поверила словам и дьявольскому виду человека, заметно расслабляясь от того, что никакого каверзного подтекста в речи не было: «Показалось. И наверное жаль, что так…» — Так и что же это — большее? — спросила Рей, подходя ещё ближе к предательским губам, чьи ужимки она знала лучше своих пяти пальцев. Раз подводных камней по словам Кайло не было, то Рей заговорила, выводя вопрос к одному конкретному нерасплывчатому ответу. Но Рен всё равно умудрился уплыть, изменив течение в противоположную сторону. — А как ты думаешь? Рей помялась с вернувшимся на плечи неуютом не от одного только слабого порыва ветра. Уже отвечая, она нутром чувствовала, что каким-то образом ответ обидит Кайло, который вёл речь только о Дарте. — Я не знаю. Как бы мягко она это не произнесла, урон как и ожидалось был нанесён. Кайло опустил взгляд, не ожидавший дословно именно такого ответа, но всё же понимая грядущий посыл. Рей думала добавить что-то ещё, наскрести в себе вежливость, но копание в кошачьих проблемах почему-то упорно ходило по грани самокопания. Причем обоих его хозяев. Рей мысленно воткнула в неплодородную землю лопату и умыла руки, чуть отворачиваясь от Кайло, и покрепче обхватив себя руками и глядя на огни ночного города. Слияние предрассветной черноты и ярких золото-оранжевых огней рождало в Рей одну столь же ярко-мрачную мысль. «Должно быть так же полыхала соседская квартира». Был ли у старого пожара этот же цвет или нет, но Рей не видела сильной разницы между городом грехов и трагедией одного человека, который и погиб возможно только от того, что никому до него не было дела. Как погибла бы сама Рей, не встреть она случайного снайпера-добряка. Возможно прямо сейчас на улицах или в домах Города Ангелов кого-то режут, а кого-то насилуют. Где-то что-то горит. Кто-то тонет, а кто-то задыхается. И всё это происходит так, что обычный людской глаз и не зацепится за это, не вызовет службу спасения и не сделает попытки откачать умирающего. Увидит и посмотрит… …На реки слёз скорбящего, не посчитав их достаточными для звания наводнения. Да и реки это преувеличение. На разрезанное на куски сердце, которое мало кто назовёт расчленёнкой. Всего-то метафора — с вашим внутренним органом всё в порядке, функционирует, диагноз «жив-здоров». На изнасилования, которые не могут быть добровольными. Оксюморон — о чём вы? На удушье, происходящее без контакта преграды с трахеей. В комнате бардак и душегубка? Так вам всего-то нужна уборщица, а не другой мужчина, который будет трахать вас нежнее, а заботиться качественнее. …Посмотрит на вечный огонь, сковавший юную душу, и не разглядит в нём настоящего, полыхающего огня. Оставьте панику! Пожар только у вас на голове и потушить его сможет новая краска для волос: о каком образе жизни может идти речь? Обычный человек взглянет на миллион прочих личных трагедий, прячущихся за рамки нормальности, как бы они не выглядели, и не увидит глобальных катаклизмов, случившихся с кем-то из его ближних. Иногда из-за собственной чёрствости или глупости, но бывает и так, что из-за очерствевших участков сознания и глупости подсознания самих страдальцев, мешающих им впустить в свою жизнь утраченные, развенчанные, свергнутые кем-то истины и константы: веру, надежду и любовь… Рей смотрела в сотни глаз горящего неугасаемым огнём пороков города и думала о своих ошибках, свершениях и отказах. Она ярко представила Хакса, прямо сейчас разгуливающего по бульвару Сансет на углу с Шестидесятой, и пересчитывающего заработанные не им, но для него гонорары. А потом она подумала о напуганных глазах безвинной Хейвен, горевших огнём уходящей всё дальше по морально-нравственному склону жизни. Сколько этих Хейвен и Скай было у одного только сутенёра, и сколько их ещё будет во всём мире… Рей снова вернулась мыслями к бывшему… «Так выглядит настоящий Поджигатель. Так выглядит настоящий…» — Дьявол!.. — всхлипнул небесно-прекрасный нос, чья хозяйка ругалась на себя от нахлынувшего озарения. — Я знаю, чего он от нас хочет, — Рей, никогда не стыдящаяся слёз, со стыдом утёрла сейчас одну единственную, тонюсенькую полоску, ангельской щемящей тоскою расчертившей ей щеку. — Но разве мы можем дать ему это? Она вернулась к разговору о коте, желавшим вполне определённых и очевидных вещей. Как выяснила она только сейчас — очевидных. Одна из тех вещей, на которые можно смотреть вечно — это огонь. И пусть в двадцать первом веке этот огонь — огни ночного города, но и в нём Рей смогла случайно найти… не ответы, пока нет. Но уже решимость. Решимость, необходимая для того, чтобы сделать шаг навстречу, а не прочь. Приблизиться, а не убегать… От себя… От него… Рей не нашла в себе сил, чтобы заглянуть Кайло в глаза. Вся накопленная энергия ушла на неимоверно трудную, тяжёлую, непривычную губам и уху искренность. Зато Рен нашел в себе силы подойти, встав прямо перед ней, и дать свой верой-надеждой-любящий ответ: — А разве нет? Кайло убрал прядь волос с её лица назад за плечо. Коснулся голой кожей тусклого огня и не обжёгся. Или обжёгся, но стерпел. Простой жест оказался ещё нежно-острее случайных, но прямолинейных поцелуев, к каким Рей невольно привыкала. Она прикрыла на миг глаза и перехватила не.обожженную руку, задерживая её на своём плече. Полные не выраженной, но очень выразительной надежды глаза двух людей встретились друг с другом… А потом встретились их трусливо-смелые губы, уставшие, сильные руки и сошлись наполненные верой в лучшее объятия… Картина обнимательного единения держалась в целостности недолго, но даже распавшись, она не нарушила идиллии, к какой так настырно и отчаянно стремился, толкал её хвостатый, пушистый художник. Это ведь всего лишь разговор о домашнем любимце. …Который хотел иметь чуть больше, чем получал. Меньшее его отныне не удовлетворяло и он был способен это смело высказать. Вопрос свободы для Рей вдруг стал таким мелким и тусклым, утратив свою насущность и остроту. Гнев на бога, дьявола и вовсе не.Ангела, совсем не.себя и уже не.шлюхи стал таким простым и утихшим. Словно он был туманным наваждением, сквозь которое промяукивалась время от времени новая реальность… Не говоря больше ни слова те, кого старая женщина назвала «молодыми», не сговариваясь взялись за руки и направились к себе на этаж. — Иди, забери его. И захвати свою подушку. Рей кивнула Кайло на его дверь и осталась ждать своих мальчиков в коридоре. Выполнив просьбу, Кайло вышел из своей комнаты с подушкой в одной руке и ревущей сиреной в другой. Аккуратно прикрыв дверь он подошёл обратно к Рей и втроём они переступили порог комнаты. Дарт всё ещё ворчал, когда Кайло поставил его на пол, но уже не так нагло. Кайло зашёл в ванную и сполоснул ноги от уличной и коридорной пыли и крошева. Найдя в помещении швабру он вытер оставленные за собой грязные следы. — Это было не… «Обязательно» Кайло не дослушал и вернулся в ванную, чтобы вымыть руки. Дарт ходил по кровати с «мяу», которые становились из нервно-взволнованных, довольно-взволнованными. Рей сидела на кровати и гладила его по выгибающейся под её рукою спине и хвосту трубой. — Выключи свет, — попросила она, и Кайло нажал на выключатель. Его подушку Рей уже пристроила рядом со своей. Она легла под одеяло и сдвинулась к стенке. Ждать ей не пришлось: родившееся словно из ниоткуда понимание привело Кайло на вторую половину кровати-полуторки и он в пару движений устроился на левом боку. Рей думала отвернуться и лечь спиной к его груди, прижав к своей кота, но её планы оказались скорректированы. Дарт запрыгнул к груди Кайло и очень жалобно попросил Рей не отворачиваться. Она охотно послушалась, с предвкушающей улыбкой на губах готовясь получить новый, не испытанный ранее опыт: впервые в жизни она собирается спать в постели с мужчиной без предшествующего этому сну секса. Это было восхитительно-волнительно и звучало заманчиво. Она придвинулась ближе к человеку, зажимая между его и своей грудью полусонного кота. Положила руку ему на шею и на лохматую голову, угнездив пальцы в волосы и так удобно схватившись за спрятанное в них ухо. — Знаешь, по твоей комнатушке тоже ремонт плачет. Или для начала всеуборка, — пробубнила она с закрытыми глазами, засыпая под урчание вымотанного не меньше людей кота. — И больше не ходи босиком по холодному камню… Почти также, как она слышала неслышимое из уст Кайло, Рей увидела невидимое из-под закрытых век. Ей не приснилось: щека пока не спящего совершенно точно поползла вверх.