Невероятно

«Я думал, что я нужен тебе. Я думал, что ты одинок», — ненавязчивая мысль пронеслась в голове у Хемунда. «Я ошибся. Я всегда ошибаюсь насчет тебя, Ивар». Его бледно-розовые губы были изодраны десятком ночей, проведённых закованным в цепях. Сухость губ сильно контрастировала с сыростью вокруг, что порой епископ думал, что сходит с ума. А он и правда начал сходить с ума, потому что внутри он пылал, а снаружи дрожал. Всё это одновременно. И при виде одного лишь человека, который часто с ним беседовал наедине, изучая повадки и привычки. Англичанин готов был проклясть себя за это навязчивое влечение к голубоглазому викингу. Оно не давало ему спать и давило на все внутренности, создавая вакуум. Ивар иногда приходил, когда хотел казаться более величественным, а иногда приползал, давая понять ему, что даже находясь в грязи, он выше него на полголовы точно. Потому что Ивар не лжёт, потому что он говорит всегда правду. Именно это обстоятельство их сильно отличало друг от друга. Если викинг дал слово, то оно неизбежно будет выполнено в самых наилучших традициях. Где-то в глубине души епископ понимал, что это должно было случиться неизбежно. Он желал попробовать на вкус губы змея-искусителя, не желающего смотреть на него, как на объект обожания. Безусловно, этот темноволосый мальчишка восхищался им и хотел бы стать таким же, но он не теплил в своем израненном, измученном сердце любовь к нему. Сейчас это чувство ему не нужно. Молитвы с особой жестокостью врывались в разум, вытаскивая наружу эмоции. Ему хотелось убежать, как можно дальше. Только вот от себя не убежишь и в век… Ирония судьбы в том, что Хемунд абсолютно здоров, но морально болен так сильно, что порой не ощущает собственного тела. Яд проник в него давно: при первой встрече. Голубые глаза въелись в его тело, оставляя на сердце кучу шрамов и дыр. Как бы он ни бежал от чувств, они проникали всё глубже и глубже, пока окончательно не схватили в плен. Мужчина до конца не смог понять, что же сильнее ему причиняет боль — отсутствие свободы или отсутствие Ивара рядом. Неведомый зверь, раздирающий глотку, теперь вцепился и в его спину, пытаясь подчинить, подмять под себя. Самый грандиозный зверь, которого всю жизнь избегал Хемунд, встретился неожиданно. Этот зверь — любовь. Всё, что происходило в жизни мужчины до этого, — это бесчувственные интимные сценки, которые он в полной мере не помнил и не хотел никогда помнить. Такие связи нужны были для ухода от греха, который так сильно въелся прям под кожу. Главный грех епископа — это его настоящее я, тщательно скрываемое ото всех под гнётом общества, не приемлющего такие связи, какие желал получить он. Викинг порой ему давал надежду, приближаясь неосторожно к его губам, шепча на ухо на своём языке угрозы распять на кресте, «как мерзкого христианского божка». Хемунд мечтал плюнуть прямо в лицо Ивару в такие моменты, но исход всегда был один — он ни за что не мог себе позволить это сделать. Он боялся, что слюна из его рта такая же ядовитая, как мышьяк. Ему оставалось только слушать шепот и дыхание, соблазнительно близкое, но отчаянно далекое одновременно. Между ними непреодолимая стена из жестокости, мести, отвращения, презрения и… признания. Мужчины признали друг в друге настоящих воинов, которым суждено погибнуть в бою и никак иначе. Ивар хотел насладиться последнем боем христианина точно так же, как Хемунд желал коснуться его соблазнительных полуоткрытых губ. — Хемунд, ты готов попрощаться со своим Богом? — ненавязчиво задал вопрос викинг. Его тон, как и всегда, сквозил иронией. — Мой Бог всегда со мной. — Епископ гордо поднял голову, силясь не вглядываться в синее пламя. Но ничего не вышло; взгляд застыл на лице собеседника. В полутьме Ивар казался необыкновенно красив и изящен, даже будучи сидящем на холодной земле с неестественно прямыми ногами. Сегодня викинг был готов к откровенностям и был в достаточно приподнятом настроении, как показалось христианину. Просто не было ничего в этом молодом человеке отталкивающего, саднящего и неприятного. И Хемунд знал почему! Потому что в этот самый момент они оба были открыты друг для друга, словно книга. Ивар, подползший к нему быстро и с ухмылкой на лице, был готов разорвать ему глотку за предательство, как и в первый же день. Он слишком злопамятен, чтобы забыть такое и вновь наивно поверить его словам. Но на этот раз англичанин был уверен в том, что сказал бы правду, как она есть. Но на этот раз северянин был уверен в том, что надменный епископ солгал бы, как и прежде это делал. И оба они не были правы, потому что каждая фраза, сошедшая из их уст, была истиной, которую так мечтают все слышать и никогда не слышат. На спине Ивара долгое время красуется Йормунганд, полностью повторяющий самого носителя изображения: Мировой Змей, спящий на морском дне, но просыпающийся каждый раз, когда наступает Рагнарёк. Викинг приблизился к Хемунду впритык, смотря прямо в стеклянные глаза, испещренные горечью и злостью на самого себя. Не в силах больше терпеть такую близость, христианин рывком сократил расстояние меж телами, сдирая кандалами кожу на запястьях. До губ язычника всего пара сантиметров, которые тут же исчезли под напором епископа. Он буквально упал на Ивара, впиваясь грязным, страстным и до ужаса желанным поцелуем. Викинг не сразу осознал, что произошло. Но как только первая мысль поселилась в голове, он схватил пленника за волосы. Но он не пытался отстраниться, а, наоборот, притянул на себя. Викинг разорвал личное пространство епископа, вклиниваясь языком в его рот, до крови прикусывая губы. Отстранившись от англичанина, тут же брезгливо вытерев слюну с губ, почти безэмоционально произнёс Бескостный: — Ты выйдешь сегодня на хольмганг. Я даю тебе возможность умереть воином, а не побитой бездомной шавкой. Хемунд хотел было сказать, что ненавидит этого покалеченного ублюдка, но комок в горле, застрявший в тот самый момент, когда их губы соединились в надрывном поцелуе, не дал это сделать. Голос исчез, как и желание жить. — Молись мне. Я тебя не услышу, но хоть вдоволь посмеюсь. — Змеиная тень скрылась в глубине узкого коридора.