***
— Я заберу ее у тебя, — Маркас как никогда уверен в себе. Страх перед надвигающейся пустотой не допускает сомнений. — Ты, и правда, не понимаешь? Я не хочу возвращаться! Не хочу жить без него! — он прячется. За тысячей стен, в каждом темном углу и одновременно ни в одном из них. Он усвоил урок — если Маркас найдет его, то все повторится. — Если тебе так его не хватает… — Маркас пришел к последнему доводу, — возьми меня, — Маркас принял облик Марко, — Ты не коснешься меня в настоящем мире, но здесь… — Черт возьми, Маркас, — услышал тот прямо рядом с собой, но только лишь обернулся, как увидел тьму за своей спиной, — на что ты готов пойти ради меня. Это… этого не будет. — Теперь ты видишь мое отчаяние. Я готов сделать все, что в моих силах, принести тебе все, чего ты захочешь, только вернись к нам. Вернись… умоляю тебя. — Я бы обнял тебя, Маркас, но я не хочу делить с тобой даже каплю этой боли. Том появился прямо перед ним. Он сидел в такой же позе, прятал глаза от его молящего взгляда. Маркас как никогда остро почувствовал свое одиночество, их разделение друг от друга. Это чувство заставило его болезненно скривиться, ведь он знал — рвани он сейчас к Тому, и Белл расплывется в его руках облаком дыма. Исчезнет, спрячется снова. Но и выбора у него не было. Боль, от которой искры замелькали перед глазами, стала для арданта чуть ли не эйфорией. Он чувствовал Тома в своих руках, он лежал на его груди, чувствуя, как тысячи зазубренных игл пронзают щеку, и плакал от счастья. Он все еще здесь, он не стремится сбежать. Он еще никогда так не радовался своей ошибке. — Я… выносливый, — заикаясь, проговорил Маркас, — я все стерплю, только больше не оставляй меня. — Если ты заберешь мою боль — сам станешь таким же. Я хочу избавиться от нее, только лишь чтобы не мучить тебя, но мы не можем уничтожить ее. Только отдать. Помнишь, что случилось, когда Марко… — А если я буду не один? — Маркас с надеждой взглянул в его глаза, — Я уверен, ни один член нашей семьи не откажется тебе помочь. Мы все заберем себе частичку твоей боли, и тогда… — Это не изменит главного. Его больше нет. Река наполнится вновь. — Мы сможем отпустить. Когда-нибудь… но точно сможем. — Я не хочу отравлять ваши жизни, Маркас. Если для вас лучшим выходом станет мой конец — так тому и быть. — Не один ты готов на все ради других, — Ардант стер черную слезу с его щеки. — Обещай, что не будешь требовать, Маркас, — Том, сломленный его рвением, теперь выглядел совсем жалко. Он не верил, что после двух лет кто-то возьмется помогать ему. — Мне и не нужно. Никто не откажет.***
Маркас сидел на вершине башни и думал, было ли хоть однажды во всей истории на этом острове настолько людно. Вся его семья здесь, все до одного. Том ждал момента, когда хоть один из них усомнится, но ни один не дрогнул. Все, к кому Маркас обратился, не сомневались и секунды, и вот они: сидят на утесах, глядя в лицо беспокойному океану; пытаются насобирать хворост и развести костер; пытаются сообразить, как влезть к Маркасу; собирают разросшийся на базальтовых столбах мох. Стоят внизу и смотрят прямо ему в глаза, стараясь найти в них Тома, которого когда-то было так много, а теперь так не хватает. Габриэль отозвался сам, позвонив однажды, дабы позвать Тома на свою помолвку. Маркас почувствовал еле различимую искру счастья в душе Тома, и потому рассказал о своем плане, не задумываясь над тем, насколько человеку вообще безопасно участвовать в таком. Но Гейб тут же согласился — возможно, из чувства долга перед тем, чью жизнь нехотя поломал, возможно, из-за своей непомерной доброты. Но Маркас свел все к одному — дело было в Томе. В человеке, который изменил его, дал ему ту жизнь, которой он теперь и живет. Маркас искал в себе силы, чтобы простить Ону. Простить ее опрометчивость и импульсивную жестокость. Искал, и не находил. Она понимала свою вину, и всячески пыталась извиниться, клялась, что такого больше не произойдет, но Маркас понимал — в этой вспышке была вся она, настоящая, не спрятанная за выученной холодностью и вежливостью. Раненая в самое сердце, она не могла быть более подлинной. В эгоизме своем она считала себя самой несчастной из всех, потом она считала, что справилась с этим горем. А потом осознала, что ни с чем она не справилась, только было уже поздно, и Том попал под этот каток. Все то время, что прошло с их последней ссоры, да и разговора, в общем-то, Маркас размышлял о том, кого он любит больше — Ону или Тома. Любовь разная, и ардант никогда не мог даже подумать, что судьба поставит его перед таким выбором. Даже не сомневался, что такое случится, ведь Том и Ону никогда даже не ссорились, и что уж тут говорить о таком. Том, даже в худшей из своих ипостасей, не смог бы так поступить со своим другом, ближе которого у него нет. А она смогла. И потому весы так и не качнулись в ее пользу. Он любил ее так, как во всех своих жизнях не любил ни одну женщину. Любил отчаянно, без нее мир терял краски, становился пустым и чуждым, и только поэтому те весы, что отмеряли этот разрыв, еще существуют. С ней он узнал это чувство, с ней он впервые понял, что не хочет быть один. С ней, с той, что не проявила ни капли жалости, не нашла в своей душе ни крупицы сочувствия к тому, кто открыл для него мир, в котором светит солнце. Мир, в котором его ждут. Возможно, он больше не жесток с судьбой, но она все еще жестока с ним. — Шу-Шу, — прыжка козлиных копыт хватило, чтобы забраться прямо на крышу Броха. «Если бы он еще в люк попал с первого раза», — усмехнулся про себя Маркас. Реджи стал называть Маркаса «Шу-Шу», скучая по Тому, и, вместе с этим, вспоминая, как тот шипел когда-то, проговаривая слова, — мы ждем только тебя. — Конечно, Реджи, — Маркас оторвался от разглядывания своей семьи, выждал еще немного, и произнес. Cultrum. Terra. Incisio Круг скальной породы, на краю которого еще совсем недавно стоял Теодоро, запряженный сестрой собирать ветки для костра, взорвался облаком гранитной пыли, которую всполошившийся Йован тут же отогнал махами крыльев в пустую часть острова. Маркас взмахнул рукой, и отсеченная порода словно бы и вовсе не имеющая веса, полетела в море по широкой дуге, подняв небольшие волны. Джесси, совсем того не ожидавший, начал беспокойно дергать плечами. Теодоро же даже не обернулся. Крис взобрался на вершину Броха по стене, но, когда голова его показалась над уступом, ни Маркаса, ни Реджи там уже не было. Беззвучно выругавшись, он спрыгнул обратно. Эсмеральда разожгла огонь, но он резко стал неважен, ведь все они теперь смотрели на Маркаса, что встал в центре круга, что со скрежетом теперь иссекался рунами пентаграммы. — Я… — все они оживились, услышав голос Тома, — не хочу навредить вам. Не хочу, и поэтому прошу, если вы сомневаетесь, то… — среди собравшихся поднялся недовольный гул. «Давай дальше я, Томми», — отозвался в их сознании Маркас, — этот ритуал… чтобы свершить его, нужно быть магом, — гул усилился, — поэтому я поделюсь с вами, с каждым из вас, частичкой своей силы. На этот день все вы станете мной. Том придумал простую формулу. Три предложения: «Принимаю Дар. Несу Бремя. Поднимаю Знамя», — вы должны произнести эту фразу, вступая в круг. — Никаких сомнений, — тихо отозвалась Ону и вступила в круг. Маркас все еще сомневался, что руководит ей: чувство вины перед самим ардантом, или же искреннее желание помочь Тому, — Принимаю Дар. Несу Бремя. Поднимаю Знамя. — Никто тут не сомневается, — недовольно буркнул Хавьер и двинулся следом. Возможно, хорошего между ними было мало, но Том, все же, Луна его брата, — Принимаю Дар. Несу Бремя. Поднимаю Знамя. — Малявочка, ну, перестань уже, — Рик набросил куртку на плечи Эсмеральды, выступая вперед, — мы это уже проходили. Принимаю Дар. Несу Бремя. Поднимаю Знамя. — Братик, мы не просто так тащились в эту глушь! — Ив даже притопнула, и хихикнула, ощущая, как тянет вверх ее ногу прибитая гранитная пыль, ведомая магией, — Принимаю Дар. Несу Бремя. Поднимаю Знамя. — Это точно, Пончик! — подхватила ее Эллисон, — Принимаю Дар. Несу Бремя. Поднимаю Знамя. — «До самой твоей смерти», — ты говорил? — Йован, приобнимая Криса за плечи, распустил крылья. Облетел круг, и вступил в него, — Принимаю Дар. Несу Бремя. Поднимаю Знамя. — Рановато еще тебе помирать, — Крис встал радом с Йованом, — кто будет освежать мои татуировки? Принимаю Дар. Несу Бремя. Поднимаю Знамя. — Однажды я бросил тебя, Том. Больше такого не случится никогда, — Джек ступил на поле пентаграммы, — Принимаю Дар. Несу Бремя. Поднимаю Знамя. — Куда мы без тебя-дурака, — Джесси пошел следом за ним, — Принимаю Дар. Несу Бремя. Поднимаю Знамя. — Все вы, Беллы, моя семья, как я без вас, — отозвалась и Эсмеральда, — Принимаю Дар. Несу Бремя. Поднимаю Знамя. — Ты дал мне то, чего во мне не было с рождения. Уже за это я готов идти за тобой до конца. — Тео двинулся следом за Джойсенами, — Принимаю Дар. Несу Бремя. Поднимаю Знамя, — произнес де Фрайс-старший, и взгляд его остекленел. Магия всегда была повязана на эмоциях, но для Тео она их заменила. Это стало для него шоком. — Я уже соскучился, Жу-Жу! — щелкая копытами о гранит, Реджи подскочил совсем близко к нему, — Принимаю Дар. Несу Бремя. Поднимаю Знамя. — Если б ты мне морду не разукрасил, я бы не нашел свое счастье, — Эш вбежал в круг сразу за своим «счастьем», — Принимаю Дар. Несу Бремя. Поднимаю Знамя. — Когда я говорил тебе, что ухожу, когда меняется начальство, я подразумевал совсем не это, — даже Гаррет пришел с ними. За это время он успел прикипеть к «Кругу», — Принимаю Дар. Несу Бремя. Поднимаю Знамя. — Я никогда еще не хоронил друзей, Том. Не хочу, чтобы это случилось и сейчас, — последним стал Гейб. Он уверенно ступил в круг, произнося слова, — Принимаю Дар. Несу Бремя. Поднимаю Знамя. Том слушал их слова, метался взглядом от одного к другому, пытаясь хоть в одном из них найти недовольство, осуждение, злость или что угодно плохое. Что угодно, способное спасти его семью от этой боли. Не дать им взять на себя эти страдания. Но в каждом взгляде, на который он натыкался, видел только поддержку и спокойное тепло. Его семья рядом с ним. В них нет той ненависти, которой полнится он сам. Ненависти к самому себе. — Йован, — Том выбрал самого стойкого из них, — залезь в наш разум, слово ты помнишь. Трансмутация Прародителя, она нужна вам, чтобы не хранить эту боль в себе. Превратите ее… ваш разум подскажет вам форму, это не важно. — Pontem, — Йован чувствовал себя жутко неуютно, и Белл понял, что боль, потекшая сквозь его руку, тут совсем не причем. Он никогда не представлял себя на месте Тома, но теперь оказался как раз здесь, — тут такой… хаос, Том, — услышал тот уже в своем сознании. — Я покажу тебе это воспоминание, — Маркас взял его за руку и потянул в пустоту. Йован всегда был достаточно холодным, сдержанным человеком, потому ярость, наполнившая тот момент, просто смела его, и теперь он не мог даже двинуться, связанный таким штормом эмоций. Он видел, как ярость Тома сжигает все вокруг него, чувствовал, как тот неистово ненавидит всех окруживших его. Он никогда, даже в худшие годы не испытывал такого садистского удовольствия от чужих мучений. Он не видел ничего, кроме изуродованной красивой девушки, что и сама уже сходит с ума, понимая, что теперь из себя представляет. — Йован, ты запомнил слова? — Маркас так напугал его, что тот чуть ли не отпрыгнул, — черт, а я ведь говорил, что Криса надо было брать. — Я слышал их, да… — Йован уронил руки на его плечи и опустил голову, — я видел, как Том убивает, но это… это хуже смерти, Маркас. — Том думал над тем, чтобы вернуть ей ее тело, но… она ранила Марко в самое сердце, ближе этой змеи у Марко не было никого в той жизни, и такого вероломного предательства он ей не простит. — Но как я передам эти слова остальным? Ведь они все увидят это, и тогда… — Ты не выбираешь, что получить, но решаешь, что отдать. Только слова, Йован, и ничего больше, — объяснил Маркас. — Тогда почему вы не решили отдать мне только слова? — Мы слабы. Мы ничего больше не можем решить, — ответил ему Маркас, и коснулся его лба, разрывая связь. Йован стоял и смотрел на Криса взглядом, полным ужаса. Он сосредоточился на том, что должен отвергнуть, на том, что должно остаться с ним, и Крис, с уверенностью обнявший его, ошарашенного пережитым, положил его руку на свой затылок. Цепь двинулась. Том смотрел на то, как вся его семья возвращается в реальность, и ему становилось спокойно оттого, что ни одно из следующих за Йованом звеньев не очнулось в такой же панике. Понимал, что грифон сделал все как надо, смог отсечь все не нужное. «С ним мы разберемся после, не переживай», — успокоил его и Маркас, и Том осознал, что в его сознании даже не мелькнуло мысли о расправе. Маркас из Брох Фаррах, именуемый воином теней, кровью людей и зверей, смертью всего сущего, окончательно ушел в прошлое. Это понимание стало еще одним небольшим проблеском в его мрачной реальности. — А теперь — самая отвратительная часть, — проговорил Маркас, — коснитесь меня и произнесите… — Da tuis dolorum, — Гейб сжал его ладонь и улыбнулся сквозь мгновенно прыснувшие слезы, — я не… не забыл. Не смей отговаривать, я все… все равно сильнее этого, — он только сжал руку крепче. — Da tuis dolorum, — Ону не дрогнула и единой мышцей, даже учитывая то, что вторая рука легко опустилась на плечо Гейба, — Я заберу у тебя и то, что натворил Марко, и то, что наворотила я сама. Надеюсь, вы оба сможете меня простить. — Da tuis dolorum, — Крис и Йован заглянули в его глаза и одновременно опустили руки на его плечи, сцепив свободные ладони. — Da tuis dolorum, — Рик, и Эсмеральда за ним, коснулись ключиц, и брат прошептал ему, — я бы тебя, дурня, укусил, да меня не поймут. — Da tuis dolorum, — Том почувствовал на своей голове тяжелые ладони братьев де Фрайс, а следом за этим — поток несуразной брани от Хавьера. — Вы — от него, а мы — от вас, — Ив с широченной улыбкой запрыгнула на плечи Криса и дотянулась руками до Йована и Рика. Такой же трюк на плечах Гейба провернула Эллисон, и тот не на шутку взбудоражился, сосредоточенный на потоке боли, — Da tuis dolorum, — проговорили они, и Гейбу стало еще немного легче. — Практикуюсь, — Джесси возник прямо перед его носом, подпер руки Криса и Йована плечами, и опустил ладонь на его грудь. Меж лопаток Том почувствовал когтистую лапу Джека и обернулся. — Что? Так у меня руки длиннее! — сказал он, и то мурлыканье, с которым в обыкновении заканчивалась его фраза, превратилось в шипение, — Da tuis dolorum, — произнесли Джойсены хором. — Интересная перспектива, не находишь? — Том опустил глаза, следуя за голосом Реджи. Тот схватился за его ногу, позой своей пародируя «Сотворение Адама». — А то, — Гаррет, развалившийся у другой ноги и вперивший взгляд в небо, ответил ему и положил руку на колено. Они кивнули друг другу и сказали, — Da tuis dolorum. — Идиоты, — послышалось бурчание Эша из-за спин Тео и Хавьера. Тот уселся по-турецки, оперся спиной о волчьи лапы, и схватился за лодыжки Реджи и Гаррета, — Da tuis dolorum. Забирая боль Тома, они сплели целую сеть. Принимая, отдавая, облегчая страдания друг друга. Они все усердно делали вид, что сильнее этого, что они смогут выстоять. Но Том все равно замечал, что им становится тяжелее с каждой секундой. Как дергаются пальцы на его плечах, как слабеет хватка на его ногах, как скребут когти его лопатки. Все они еще держатся, но надолго ли хватит? Том все еще чувствует эту боль внутри себя, он все еще остается опасным. Они все всё еще проигрывают в этой схватке. Он чувствовал их эмоции, он видел, как часть этой боли, впитанной ими, превращается в самые отвратительные чувства, что способно сотворить человеческое сознание. Осадок, муть, поднятая со дна черной реки. То, чему нет места в мире. То, что убило солдат Сципиона. Река вновь обратилась самой собой. Она теряет берега, и Том видит кошмаров, взбудораженных своей свободой. Камни счастья показывают свои источенные течением вершины. «Я снова стал счастливым», — надпись на одном из них, и, прочитав ее, Том понял, что этот камень был рожден его сознанием до тех времен, когда эта река обрела свое русло. Когда всей этой боли еще не было. Они скрылись за толщей пережитого, и теперь, коснувшись этой громады, Том осознал, что вода вряд ли укрывает его колени. Он чувствовал, что боль все еще жжет кожу. Но это уже не его боль. Тех, кто ее забрал. Все они даже не заметили своей победы. — Повторяйте за мной, — его голос обратился волной дрожи по сети тел и рук, — Ego sum omnium rerum arbiter et non est, — фраза разошлась словно эхом, измотанные, ослабшие, они уже не могли отреагировать так, как должно, — ego sum creator, ego sum exterminator, — они все словно бы разом нашли ту скорость, с которой должны говорить, и теперь звучали не толпой, а хором голосов, — Ego ex eo quod accipio creabo, — Том думал о том, как должно подействовать это заклинание, и мысли его с током магии разносились от одного к другому, и вот они, все увереннее повторяющие слова, наполняют их рвением, — mortuos vivificare, vivos occidam. Сonvertam ad id quod non est in teto mundo, — Том улыбнулся заглянувшей в его глаза Ону, и та просияла такой улыбкой, которую он не видел на ней за все эти годы, — Verbum meum creatio est. Incantatio mea catena est. Voluntas mea est essentia entis, — и сам Том заразился их рвением. Всю эту боль нужно отпустить в небеса, — Utinam dolor excussus in avem vertatur et in caelum adsurgat, — отгремела фраза, и в воздухе повисла гнетущая тишина. Ничего не кончилось, и разочарование накрыло волной всю их семью, но теперь Тому пришла пора сделать последний шаг. Sit sic Он щелкнул пальцами свободной руки, и вся его семья, один за другим, начали падать на землю, а из тел их, словно испаряясь с кожи, начали взмывать к небу темные облачка. Все свершилось так, как он и представлял. Смешиваясь с грозовыми облаками, эта боль покидала их навсегда, возвращаясь стайкой сорокопутов. Эти маленькие птички, начавшие свою жизнь секунду назад, сидели теперь на тех, кто соткал их из боли, страха, отчаяния и ненависти. Они смотрели на своих создателей, виляя головами, они не знали, что им делать дальше. Они рождены сиротами, у них нет никого в этой жизни. Но это — меньшее из зол. — Знаешь, как переводится имя этой птички с латыни? — спросил Том у Маркаса, когда одна из них села на плечо Тома. — Это сорокопут. Рео называл нас так, но… — «Мясник», Маркас, — ответил Белл, — все, кого мы убили, уподобляясь этой птице, привели нас к этому моменту. Мы были лишь сорокопутами во мраке. Кто мы теперь? — Те, кем захотим быть, но прежде этого — еще две жизни, которые мы должны забрать. — Ты считаешь, мы должны? — лишенный своей реки, Том чувствовал себя опустошенным. Будто вместе с болью ушли все возможные эмоции. Кроме вспыхнувшего яркой звездой страха. Круг завершен. — Я ничего не чувствую… я… неужели мы стали им? — эта мысль теперь заняла все сознание Тома. — Кем? — Ону пришла в себя первой, — Что за птицы, это… — Результат нашего творения, — Том глянул на нее выжженным взглядом. — Ты звучишь точь-в-точь как… — Марко, — признание этого словно отпустило рычаг гильотины, предназначенной для его, Тома, головы.***
Они приходили в себя еще очень долго. Ону не стала дожидаться всех, ведь боялась за Эрику, оставленную на плечах родителей Тома, что и с Диего, сыном Рика, справлялись с трудом, по ее мнению. Рик очнулся спустя сутки, и он был далеко не последним. Он долго смотрел в глаза своего брата, старался найти в них радость, чувство обретенной жизни, но натыкался только на гнетущую пустоту. — Пока мы не закончили заклинание… я всегда любил тебя, Малявочка, но в тот момент я тебя ненавидел. Такой чистой ненавистью, что, казалось, будь у меня в руках хоть что-то, я бы убил тебя без единого сомнения. Этого нет, но… мне так погано от осознания, что это чувство было во мне. — Это моя боль. Касаясь кого-то, она буквально сводит с ума. С ее помощью я… тебе лучше не знать, — осекся Том, и замолчал, усевшись у огромного костра, вокруг которого сложил всех спящих. — Ты ведь не мог выйти из этого таким, каким был, да? — Рик сел рядом и уронил голову на его плечо, — Будто «Ксанакса» объелся. — Видимо, таким я и останусь. Огарком бывшего себя, — ответил он, огладив макушку брата. Тот оглянулся на него, и Белл-младший поднялся, обошел костер и проговорил какое-то заклинание, от которого лежавшие у его ног Эсмеральда и Ив вскочили, будто и не было этого всего. — Все кончилось! — Ив тут же запрыгнула на Тома, а Эсмеральда, усмехнувшись, кивнула Тому и пошла к мужу, — Ты снова с нами, братик! — Да, сестренка, я снова здесь. — Том, ты… — Новый я, — ответил он, и она прижалась еще крепче, — не расстраивайся, нет смысла. Думаю, всем вам пора домой. — А как же эти двое? — Эсмеральда глянула на Криса и Йована, оставшихся последними. — Я вернусь и буду ждать. Как ждал вас всех. — А сколько… — Рик вытащил из кармана телефон, и глаза его расширились так, что, казалось, сейчас выпадут из орбит, — Эсми, родители нас казнят. Мы тут сутки провалялись. — Значит, я отнесу вас к ним.***
Том уселся на камни, опустил руки на их головы, устремил взгляд в горизонт. Раскормленный элементаль огня лениво перекатывался по огороженной невысокой грядой камешков площадке, лаская теплом его спину. Ему не остается другого — только ждать. Ждать, думая о том, сможет ли он хоть когда-нибудь почувствовать что-то еще. Отсутствие эмоций было поистине ужасающим. За всю его жизнь не было ни дня, когда он ощущал это. Даже будучи утопленным в реке, он чувствовал, хоть эти чувства и утекали от него в следующий же момент, но теперь… осталось только ничто. Он не представлял, что так может быть, не мог представить. И теперь он вынужден столкнуться с этим. — Я когда-нибудь смогу снова почувствовать хоть что-то? — спросил он у Маркаса, и по щеке его покатилась черная слеза, которую на лету подхватил сорокопут, усевшийся на его плече. — Я хочу верить в это, — ответил ему Маркас, — ты не заслужил этого… всего этого. — Чего я заслужил? — спросил Том, не отрывая взгляда от горизонта. Взмах ладони, и вот Крис, дыхание которого изменилось, лежит на его сложенной по-турецки голени. — Счастья. Том начал уже произносить заклятие, которым когда-то делился силой с Теодоро, но Крис дернул его за руку, устроил голову поудобнее и улыбнулся. Скоро и Йован лежал напротив него, а Том гладил их головы, ожидая, когда кто-нибудь из них скажет хоть слово. Они поклялись защищать его до самого конца, они — его щит и меч. Они вобрали слишком много боли, и именно поэтому они остались здесь, с ним. — У меня нет слов, чтобы выразить, как я благодарен вам за то, на что вы пошли ради меня. — И не надо, Том, — Крис опустил ладонь на его лодыжку. В сравнении с Томом, его кожа была обжигающе горячей. — Мы исполняем свои клятвы. Спасаем того, кто спас нас, — продолжил Йован, но слова его показались куда теплее, чем смысл, в них заложенный. — Не думай, он тоже любит тебя, Том. Просто не привык этого показывать, — усмехнулся Крис. — Я тоже всегда хотел найти того, за чьей спиной я смогу перестать быть сильным. Я счастлив, что вы есть друг у друга. — Больше нет, — ответил ему Йован. — Он мог спасти Марко. Мог, но не сделал этого, — объяснил Крис, — мне плевать на старика, но из-за этого мы потеряли тебя. Ты помнишь, что случилось со мной, когда я лишился человека, который всю мою жизнь только и делал, что калечил. Представь, что со мной стало, когда я потерял тебя. — Но ты здесь, и, мне кажется, именно Йован помог тебе прийти в себя. Он пролетел через пол-Франции, и я удивлен, что он был в состоянии вообще двигаться. Он ни на каплю не виноват в том, что случилось. Никто не виноват, кроме Марко. Тяжело сознавать, что эти два года вы были порознь, но еще это значит, что я не запоздаю с подарком на вашу свадьбу, — они почти синхронно подняли головы и вопросительно уставились на него, — ах, ты так и не сделал предложение. — Как-то не до того было, — проворчал Крис и улегся обратно, закрыв глаза. — Я согласен, — произнес Йован и коснулся его щеки. — Прости меня, в этом горе я просто ослеп и вел себя… как последний осел. — А что за подарок? — спросил серб, когда Крис укрыл его ладонь своей. — Узнаешь… а пока, — послышался его голос откуда-то со стороны, и только тогда Крис и Йован осознали, что из головы держат не ноги Тома, а его магия, — время сотворить дом для моей боли. Том чувствовал, что на соседних с этим островах живут духи природы. Все, что он сделал — призвал их, назвал их имена. И они пришли, пришли птицами, что в клювах своих несли семена деревьев и трав. Пришли зверьем, что, умирая, дало почву для их жизни. Пришли ливнями, способными вспоить зарождающуюся жизнь. Корни крошат гранит, и вот, в ошеломлении глядящие на Тома Йован и Крис уже окружены густой рощей из осин и вязов, под их ногами шелестят кустики мятлика и овсяницы, в которых, разгребая стебельки длинными носами, шныряют невесть откуда взявшиеся полевки. Стрекочут цикады в огромных кронах, а на вершине обернувшегося вьющимся плющом Броха устроился большой серый филин. Природе нужен только зов, признание ее прав. — Еще одно дело, и я перенесу вас домой, — Том пошел к башне, что уже ему не принадлежала, и совсем молодые еще деревца, словно прогнутые ветром, расступились перед ним. Крис и Йован двинулись следом. В какой-то момент арка из деревьев схлопнулась, и суетливо вывалившиеся из дебрей Крис и Йован потеряли Тома из виду. Белл сидел на полу Броха, глядя, как крошится в воздухе куб гранита, как осколки его складываются в небольшой дольмен, а оставшаяся от куска плита становится своеобразным менгиром. Том смотрит на свое творение даже с неким теплом, но не пытается коснуться. Со скрежетом на камешке высекаются буквы. — «Здесь сорокопут умирал не раз, но теперь из праха его родился рассветный сокол», — прочитал Белл, слыша их дыхание за своей спиной, — один из сотворенных нами сорокопутов родился мертвым. Мой сорокопут. Когда-то Рео напророчил Ону, что только вместе мы сможем вырастить рассветного сокола. Все эти годы мы думали, что речь об Эрике, но… речь шла обо мне. И вот, теперь я родился заново. И теперь пришла пора собирать камни