Я хочу быть с тобой...

Интересно, как она сейчас, где находится? И существует ли вообще? Сейчас как никогда хотелось верить, что есть жизнь после смерти, хоть раньше он и считал это небылицей. Но это бы значило, что она ещё существует, что он не до конца её потерял, что ещё увидит задорный блеск её прекрасных глаз… Вот только всё это лишь глупые надежды, как это ни больно… Твоё имя давно стало другим, Глаза навсегда потеряли свой цвет. Последнее воспоминание начало затухать в голове Диппера. Ещё горел перед глазами слепящий огонь, объявший микроавтобус, хоть в реальности он и превратился в тлеющие искорки на обугленном металле, заменил прежние яркие рисунки алыми крапинками на чёрном фоне. Но Глифул этого не видел. Его остекляневшие глаза лишь смутно вырисовывали сквось пелену слёз тот самый неестевственный цветок, лишь фоном проступаюший за пожарищем… Пьяный врач мне сказал: тебя больше нет, Пожарный выдал мне справку, что дом твой сгорел. Но я хочу быть с тобой, Я хочу быть с тобой, Я так хочу быть с тобой, Я хочу быть с тобой, И я буду с тобой. Эта ужасная постылая комната, в которой они с сестрой живут вне шоу. Эта мрачная обстановка, средняя между средневековой и спартанской. От одной мысли начинает тошнить. От одной мысли, что придётся вернуться туда, смотреть на ненавистную сестру, плевать в выбеленный потолок… Остаётся лишь надежда, непонятно, на что, но остаётся. Верно говорят, надежда умирает последней. И откуда-то берётся вера, вера в любовь… Но по сути, верить как раз не удивительно. Ведь он любит. Пусть той, кого он любит больше нет, но он любит, это факт. Он врезается в суровый и жёсткий мир, принося резкую, щемящую боль, но не может пробить пелену реальности В комнате с белым потолком, С правом на надежду, В комнате с видом на огни, С верою в любовь. Кровь вырастила цветок, цветок боли. Боль струится не только по телу, она внутри, она сранужи, она в воздухе, она в земле, она в воде моросящего дождя, который Глифул даже не заметил… но её мало. Надо больше стаданий, больше. Одних порезов мало. Хоть их уже столько, что алая сетка резкой боли покрывает руки, но надо ещё. Шатен приподнялся на локтях и создал, с помощью амулета, в своей руке обычное хрупкое и острое стекло. Оно красиво блестело в свете амулета, переливалась упавшая на него слеза… Как жаль, что ему не суждено существовать. Рука Ламаника резко сомкнула тоненький пласт прозрачного твёрдого тела. Осколки тут же вонзились в кожу, покрывая руку красной, тёплой паутиной. Эта боль… Большее наслаждение может принести лишь её поцелуй. Вылечить эти раны, а за одно и нездоровое желание их получать, смогло бы только одно её прикосновение. Но ранам так и суждено покрывать руки Глифула-младшего от кистей до плечей, а его душе быть развеяным пеплом боли. Сладкой, томительной боли. Он создаёт стёклышко за стёклышком, и каждое из них ломает. Я ломал стекло, как шоколад в руке, Я резал эти пальцы, за то, что они не могут прикоснуться к тебе. Как же будет противно видеть скорбные лица общих знакомых! Слышать их бормотание про великую печаль об утрате Нортвестов! Да что они о них вообще знали?! Сами гоняли их при каждом удобном случае, а потом пользовались их добротой, за спиной плели против счастливой и светлой семьи интриги, говорили про них гадости. А теперь будут лепетать про соболезнования немногочисленным родственникам. А что они знали, хотя бы, о Пасифике? Разделяли ли её идеалы, могли ли ради неё пойти на риск, видели ли радость в голубых глазах, радость, что заставляет улыбаться самому, вызывая непривычное из-за редкого выполнения сей опирации ощущение в мышцах лица? Нет. Только он, Ламаник Глифул, страдает по-настоящему. Самые близкие к нему страдания будут принадлежать Гидэону, когда он узнает, но даже им не сравниться с той болью, которую испытывает сейчас Диппер. Даже на его унылую рожу смотреть будет противно, она вызовет лишь отвращение, несмотря на искренность его эмоций, и новую порцию боли. Не просто боль, физическая и моральная, а ещё и страстное желание её получить… Я смотрел в эти лица и не мог им простить, Того, что у них нет тебя и они могут жить. Хотя, куда уж больше? Всего за несколько минут он превратился в ненасытного мазохиста. При чём полюбил он на пару недель, но так сильно, что разлюбить невозможно, даже с её уходом из этого мира. Он итак сейчас взорвётся от желания. От желания боли, конечно, тоже, но куда больше желание быть с ней. Желание, которому не суждено сбыться. Поэтому происходит передозировка исполнения второго желания. Но я хочу быть с тобой, Я хочу быть с тобой, Я так хочу быть с тобой, Я хочу быть с тобой, И я буду с тобой Завтра, возможно, придётся встать. Придётся пойти в город. Быть может, степень мазохизма Ламаника дойдёт до того, что он вернётся к сестре, вновь наденет маску и будет смотреть в ненавистный белый потолок. Однако, сейчас он проваливается в бессознательное состояние, которое отдалённо напоминает сон, с той лишь разницей, что не даёт энергии, а лишь её забирает… В комнате с белым потолком, С правом на надежду, В комнате с видом на огни, С верою в любовь. В комнате с белым потолком, С правом на надежду, В комнате с видом на огни, С верою в любовь.