Полузабытые ноты

      За шумом в зале таверны не слышно даже собственных мыслей — быть может, поэтому письма у Илэйни выходят всё сумбурнее и сумбурнее.       А может, потому, что не находится достаточно правильных слов. Как сказать сестре о том, что до конца не понятно даже самой, но заполняет сердце сверху донизу и горит там, так и не прогорая дотла? Как сказать о крыльях, что вырастают под ласковым взглядом и редкими прикосновениями тонких золотых пальцев? Как сказать, что очень многое отдала бы, лишь бы её солнечная сказка никогда не заканчивалась?..       Когда знакомый голос, низкий, с едва заметной хрипотцой, звучит над самым ухом, Илэйни не сразу верит своим ушам.       — Кому пишешь, сестрёнка? Уж не мне ли?       Стул не летит на пол только потому, что его ловит одетая в кожу и сталь рука, настоящая и тёплая. Вторая рука обвивается вокруг лопаток, прижимает к чужой груди — и это та, кто не то что при встрече, а на прощание-то еле обнялась…       — Телавен!       Тёмно-зелёные глаза напротив — почти отражение её собственных, если б не тонкий шрам под левым, если б не искры, пляшущие в глубине.       — И ведь не предупредила даже. А я пишу, пишу. И вот кому, если мама читать не умеет?       Тихий смешок в самое ухо.       Илэйни прижимает сестру к себе, утыкается носом в стальные пластинки нагрудника и глубоко-глубоко вдыхает. Кожа, соль, железо и (совсем чуть-чуть) вяленое мясо — такое знакомое и родное, что слёзы сами наворачиваются на глаза.       Она почти успела забыть, что её дом пахнет именно так.       Фариен уже раз шесть успела твёрдо заявить, что совершенно не волнуется. Но ещё чаще она поправляет на плечах свою лучшую шаль. Золотые локоны тоже забраны по-особенному, в целую композицию на затылке, которую никак, кажется, не соорудить в собственные две руки. Илэйни кажется — выдерни несколько шпилек, и золото разольётся по плечам, упадёт в руки, и можно будет черпать горстями, позволить пальцам утонуть…       Под внимательным и тёплым взглядом от этих мыслей становится стыдно.       — Я надеюсь, вы друг другу понравитесь, — говорит Илэйни, чтобы не длить тишину.       Вот только простого «надеюсь» недостаточно, чтобы сказать, как бешено колотится сердце и потеют ладони, как предвкушение колет рёбра изнутри и как тесно волнение со страхом переплелись в груди — не отличить.       Телавен вчера звучала так, будто знает или по меньшей мере подозревает, какая именно призрачная надежда прячется для Илэйни за словом «подруга». Оно скатывалось с её языка по-новому весомо и падало между ними, как камень падает в воду, — и круги от него шли точно так же.       Илэйни точно знает, что их сегодняшняя встреча решит многое.       — Я тоже, — отвечает Фариен. — Ты столько говорила о ней. Мне даже кажется, мы уже немного знакомы.       — Да и ей…       Свой голос с секунду звучит чужим — но точно звучит. Вслух. Щёки Илэйни вспыхивают, кажется, пунцовым.       Фариен едва заметно приподнимает тонкие светлые брови и улыбается уголками губ.       Телавен, как и Илэйни, на земле — только не прижав к груди колени, а свободно вытянувшись полулёжа, как большая кошка на передних лапах. Грациозная. Свободная. Не знающая ни рамок, ни оков.       Только сейчас Илэйни отдаёт себе отчёт, насколько на самом деле успела соскучиться. Беседа с Фариен о чём-то отвлечённом, из которой она выпала ещё с полчаса назад, льётся над её головой — пока сама она, уже привычно прислонившись к колену под шёлковой юбкой, впитывает аромат цветов. Наверное, что бы ни случилось, он так и останется в её сердце, врезанный золотым ножом. А вот будут ли разрезы кровоточить…       — Илэйни, — зовёт сестра. — Я давно не слышала, как ты играешь. Споёшь нам?       Она кивает. Лютня у неё — по вчерашней просьбе — с собой, примостилась на резной скамейке.       Ощущение тёплого дерева в руках родное и успокаивающее, будто кто ласковой ладонью гладит. Струны, как и всегда, послушно ложатся под пальцы. Голос не дрожит.       На середине песни Илэйни понимает, что Телавен смотрит не на неё, как обычно, а…       Чуть выше.       В другие глаза.       И на лице у неё вместо осуждения или презрения — что-то совсем другое.       Понимание?..       За шумом в зале таверны не слышно даже собственных мыслей — не говоря уж о двух собеседницах.       Приходится сидеть совсем рядом, и одуряющий цветочный запах переполняет ноздри, проникает, кажется, даже под кожу. Илэйни жадно ловит всё, что только может: отсветы огней на золотой коже, зелёный шёлк под тыльной стороной ладони, выбившийся из причёски локон совсем рядом с щекой.       Телавен, перехватив её взгляд, протягивает пустую кружку.       — Сестрёнка, сходи, пожалуйста, за добавкой. Фариен, не нужно?..       Та качает головой. Илэйни наклоняет голову, спрашивает взглядом, всё ли в порядке. Телавен никогда и ничего не перекладывает на других, но сейчас…       Сейчас она смотрит в ответ прямо и открыто, едва заметно кивает в сторону стойки — дескать, давай, иди.       Илэйни слушается, забирает кружку и принимается пробираться между столами. Любопытство не даёт покоя, скребётся под рёбрами — но оглянуться она себе позволяет, лишь поставив кружку на гладкое отполированное дерево и сделав заказ Орикантару.       Телавен серьёзна донельзя. Говорит что-то, придвинувшись близко-близко и глядя, наверное, прямо в глаза… жаль, что видно только её лицо.       — Фариен красивая сегодня, — небрежно бросает Орикантар, наклонившись к ней через стойку.       Его взгляд — полное отражение её собственного: восхищённый и мечтательный, полный надежды на то, что наверняка не сбудется никогда. И, если присмотреться, на самом дне такого взгляда непременно отыщется отчаяние.       Илэйни вздыхает.       — Да. Очень.       От неё не получилось бы оторвать взгляд, даже если бы очень хотелось.       Поэтому момент, когда Орикантар возвращается с наполненной кружкой, Илэйни, конечно, упускает. И чуть не подпрыгивает, когда слышит совсем не то, что ожидала:       — Знаешь, тебе ужасно повезло.       Она разворачивается переспросить, не почудилось ли, — но он уже занят с другим посетителем.       И не смотрит ни на неё, ни туда, где Телавен неожиданно мягко улыбается и кладёт Фариен руку на плечо.       Части картинки начинают собираться в целое, только когда Телавен остаётся в таверне с кем-то из Гильдии Бойцов, а Фариен тянет Илэйни за собой на улицу — под звёздное небо, под луны и фонари.       Илэйни смотрит, не отрывая взгляда, потому что не умеет иначе, разучилась иначе, — да и зачем, когда выбившиеся золотые пряди касаются шеи и ниспадают на скулы, когда шаль в кругах света переливается, как драгоценность, когда улыбка на нежных губах такая безмятежная и светлая, как никогда раньше?       Вокруг них — сад. Тот самый, в который Фариен повела её когда-то, кажется, вечность назад, а на самом деле — можно месяцы по пальцам пересчитать. Эту арку Илэйни узнает даже в полной темноте — а уж освещения от двух ближайших фонарей хватает с лихвой, пусть они сами и стоят в полутьме.       Глаза Фариен блестят. Она оглядывается на идущего мимо стражника — он в своём доспехе почти как ожившая статуя из какой-нибудь древней легенды, — и только потом заговорщически шепчет:       — Илэйни. Ты веришь мне?..       — Конечно, — отвечает она не задумываясь. — Всегда. А что…       Фариен шагает ближе и наклоняется.       Илэйни закрывает глаза.       Фариен — больше, чем блики света на золотой коже, или шёлковая волна волос, или негромкий бархатный голос.       Она — солнце, что зажигается в груди от несмелого прикосновения мягких губ. Мелодия, пронзительная и лёгкая, которую ветер поёт только им двоим. Едва ощутимый привкус вишни, который сейчас слишком хочется распробовать как следует, запомнить, оставить на себе — и себе — навечно. Тихий счастливый смех в висок, окутывающий точно так же, как сладковатый аромат цветов.       На талию осторожно ложатся тёплые ладони. Хочется податься ближе, хочется прижать к себе — но сердце бьётся в рёбра так, словно сошло с ума, словно рвётся наружу, к ней, и воздух приходится хватать часто-часто, и щёки горят ярче любого фонаря…       Илэйни встаёт на цыпочки. Тянется вверх.       И за её спиной, кажется, разворачиваются крылья.