Phantasmagoria

Они забывают сладость летних ветров, гуляющих меж зелёных деревьев, лазурные брызги, блёстки серебряного света на волнах. Они бы и рады помнить, только как, если зелёный, лазурный и серебряный давно исчезли из окружающей их панорамы, а воздух стал тяжёлым и почти мёртвым? Домик Динки стоит на холме, прянично-карамельный, со скрипучими лестницами и комнатами в пастельных тонах, но за его пределами ни осталось ничего, что напоминало бы о прежней славной жизни, о детстве, о беззаботной вере в самое лучшее грядущее. Куда ни глянь - высохшие голые стволы в хлопьях пепла, а в море вода теперь мутная, стоячая. Всё рушится, расползается, рассыпается, и фонит ещё излучением пустырь, где земля выжжена и засыпана железным мусором. Развороченные здания, искорёженные механизмы, обугленные, изломанные деревья. Запустение. Коррозия. Болезнь. В единственной на весь остров церкви прихожане - в основном женщины, мужчин осталось гораздо меньше - снова и снова молятся, поднимая покрасневшие глаза к небу: за что? За что им эта кара Господня? Ведь они всегда были добропорядочными гражданами и искренне верующими - в будние дни ходили на работу, по воскресеньям слушали проповеди, жили спокойно, не святотатствуя и не прося звёзд с неба, и вдруг - смятение, огонь, отрава... смерть. Многие семьи лишились своих кормильцев. Чья это вина? Святые рассеянно улыбаются с витражей, не желая иметь дела с молящимися. Их глаза, выложенные тонко-голубым стеклом, кажутся слепыми. Динки вызывает в памяти образ отца, его улыбку, его добрый взгляд сквозь очки, но с каждым днём это получается хуже и хуже. Прошлое осталось где-то за гранью восприятия, за слоем пепла, мусора и запёкшейся крови. Прошлое, раскрашенное нежно-пастельным и звонко-золотым, осталось в грёзах и песнях, и не под силу ей его вернуть. В воздухе висит почти осязаемый едкий слой химии - от такого воздуха свербит в носу и тянет в груди, такой воздух дарит металлический привкус во рту и кашель по ночам. А когда становится легче, и холодные ветра с дождями немного вымывают отраву, вдруг выясняется, что исчезла ещё одна частица прошлого. В сожжённом лесу теперь слышен лишь скрип коры, похожий на сухие щелчки выстрелов, и завывание ветра. Здесь больше не поют птицы. В последнее время птиц осталось не очень-то много, и выжившим не до песен. Птиц здесь не любят, ведь всем известно, что они разносят заразу. И наркотики. И дурные мысли - ведь люди терпеть не могут напоминания о том, что кто-то когда-то мог покинуть проклятый остров, если бы захотел - ведь у них самих не было никаких крыльев, не было никакого выбора. Птицы острова непреодолимо вымирают. Их убивает излучение, они травятся металлическим воздухом и заражёнными насекомыми, их желудки разъедает, и из клювов вместо трелей рвутся хрипы. Иногда на птиц устраивают охоту, и десятки трупиков с развороченной выстрелом грудью сыпятся в море, качаясь на волнах сухими листьями. А иногда птицы просто исчезают, и никто не находит даже перьев и тонких косточек. Словно их целиком утянуло куда-то в другой мир. Словно кто-то унёс их туда в слабых ладонях. Промозглый ветер треплет шерсть, и школьная форма не спасает от холода. Они молча стоят на холме, глядя на бесконечные ряды свинцово-серых надгробий внизу. Не проще было бы выкопать братскую могилу? Где гарантия, что вон под тем камнем с именем её отца лежат его останки? После взрыва перемешавшиеся кости собирали как мозаику, так что, если череп принадлежит отцу, а, например, рука - сеньору Ариасу, его коллеге? А какая-нибудь берцовая кость - сеньору Кастильо? (Динки давится истеричным полусмешком-полувсхлипом, и друзья кидают на неё тревожные взгляды.) Сами они - выжившие - давно не те, что прежде, сами они - не более чем тени на кирпичных стенах, пыльные чёрные тени, отпечатки былого. Иные хотят верить, что являются больше, чем отпечатками - такие стараются вести себя заметнее, шумнее, злее, такие сворачивают шеи птицам, избивают беззащитных и давят последние зелёные ростки - таких Динки презирает. Сама она стала больше молчать и больше курить, и, казалось бы, пора закрыть глаза на агонию острова, играть в нормальную семью, как просит отчим, начать прилежно учиться и ходить на службу по воскресеньям, но... Динки. Сандра. Зоррито. Бёрдбой. Безгранично одинокие, странно тихие, такие же больные, как и их мир. Безысходность горчит на языке, вокруг них сплетается сеть, её паутинные нити туго обвиваются вокруг, врезаются в кожу. Ты хотел бы улететь отсюда? Как вернуть потерянное солнце? Чем заменить его? Если и есть ответ, то он носит чёрные крылья и маску отчуждённости. Динки знает. - Однажды мы сбежим. Сандра смотрит почти покровительственно, и это действует на Динки, не говоря уже о маленьком Зоррито. Так и есть, они найдут выход. Чем топтаться у закрытых врат в прошлое, нужно искать свою дорогу. Вдали от пожирающих самих себя останков некогда цветущего поселения. - Да, - кивает Динки, но мысли её путает-переплетает ветер, такой же сырой и пронзительный, как в тот день, когда, выйдя из леса на высокий обрыв, она наткнулась на другое кладбище - могильные холмики там были совсем крошечными, а каждый крест сделан с любовью и скорбью. И встретила там мальчика, зябко кутающегося в чёрную накидку. Если они уйдут, уйдут и последние пастельно-золотые воспоминания, уйдёт смех, брызги света, мягкий ветер и зелёные кроны. Уйдут последние птичьи песни. Что сумеет она унести в новый мир? Что и... кого? Величайшее несчастье - быть счастливым в прошлом. Вот только Динки боится, как бы не остался в её прошлом и Бёрдбой.