Двенадцать стульев...в Зойкиной квартире

- Ну и шут с вами. Остап рванулся корпусом прочь от захмелевшего Воробьянинова и стал пробираться сквозь толпу пьяниц по направлению к уборной. Там, с красной от духоты и злости на мир вокруг, мордой, он наткнулся на Аметистова, по-видимому, тоже слегка поддатому. И только быстрые движения его коротеньких, но достаточно ловких рук указывали на его занятость и стреляность. Настоящий маэстро, подумал Остап. Это у них было в крови. И если бы старый еврей из Румынии, Абрам-Ибрагим Бендер, был в данный момент в добром здравии, возможно, он бы поведал своему сынку о многих аспектах его существования. Рассказал бы про то, как он, три дня мучивший себя голодом, выдавал себя за видного партийного деятеля, изъясняясь при этом на ломаном русском языке, который только начал учить. Или как он, во время переправы на пароме на территорию Украины (это было в сентябре N-ного года, когда вода ещё и не думала замерзать), с девятью интернациональными товарищами, имея на те же три холодных дня только одну палку колбасы, не только не подохнув от голода, но и умудрился набрать вес по прибытию в Страну Советов. Только вот в Стране Советов он и умер. - Ося, ты куда? - спросил тот. - Сейчас ведь девочки будут! - Катитесь вы все с вашими девочками к таким-то бабушкам! Я вам не директор ИП "Дубовый ствол"! Все! Валите в задницу!.. Слова летели из уст строптивого молодого румына и превращались в гадкий лай. Аметистов престранно усмехнулся. - Ты чего, Ося? Это...это что же, мне теперь тебя откачивать?! Толстячок неслышно хихикнул. К этому моменту Остап немного поостыл и теперь его гнев выдавали лишь рывки его кистей. Они двигались по всем трем осям, делали сложные комбинации, и иногда доставали до носа старшего комбинатора. - Братишка, - примирительным тоном говорил Остап, - извини, что я на тебя так наехал. Обычно это делают спокойно. - Что "это"? - переспросил старший. - Уходят. Вот и я. Тоже. Ухожу. - В смысле? - не желая понимать происходящего, бросил ему брат. - Не надо тут искать смысла. Не надо делать из меня пьяного белогвардейца. Я отстрелялся. Аметистов сник, уложил голову на ладони, потом вскочил и, как из пулемета Гатлинга, стал палить: - Погоди-погоди, только сейчас сообразил... Уходишь?.. Зачем?.. Ой ли? - Не поминай лихом. Тут в мозгу у Аметистова внезапно щелкнул какой-то рычажок, он взвыл, кинулся к Остапу, дал изумленному комбинатору подзатыльник, куда-то побежал, но вдруг развернулся, схватил Остапа за руку и поволок его к кухне. - Что, братец, сбежать вздумал?.. Балбес... Нет, я этого так не оставлю... Перевоспитанием занимаюсь, - усмехнулся Аметистов. - Думаешь, ты один такой умный? Идем-ка сюда... Они зашли в кухню. Там, на креслах из китайского бамбука, лежали два омерзительно прокуренных молодых...язык не поворачивается назвать их людьми. Остап подошел к одному из них и попытался его растолкать, но Аметистов резко ударил по его руке. Затем тот подошел ко второму и грубо скинул его с кресла так, что его тело упало прямо к ногам Остапа. - Для профилактики, - пояснил он. - Ты думаешь, мы тут все в восторге от происходящего? Вот и нет. Мы с Зойкой временам организовываем на квартире вечер фокстротов, а выйдя из зала, надеваем беруши и закрываем глаза ладонями, чтобы хоть на пять минут пропасть из этой духоты. Мы говорим, что мы рады видеть своих гостей, а сами мысленно расстреливаем присутствующих из воображаемых пулеметов. Тут Аметистов тяжело поднялся и приблизился прямо к лицу Остапа, хотя с его комплекцией это было не так просто. Он едва доставал ему до подбородка, но это не мешало ему выглядеть зло и внушительно. И тут он сказал: - Но все это окупается, мой высокий друг. Все это роскошное убранство нажито самоубийственным трудом. А когда на тебя вдруг находит, расслабься и, не видя толпы, иди вон из зала. Пропусти стаканчик, или классическую музыку послушай. Дело твое. И плюс, - тут он несколько смутился, что для него было непривычно, - знаешь, нам было бы тяжело потерять такого хорошего кадра, как ты. Признание, однако не оказало всего своего эффекта. Остап стоял, как плохонькая американская статуя солдата, задрав голову куда-то в былинные выси (правда, так в Америке не говорят). "Нужен совет опытной бабы", мелькнуло тогда в голове у Аметистова. - Слушай, а не хочешь ли тихо посидеть в компании родных? - напал он тогда. Остап плюнул, виновато улыбнулся, и пошел за братом. И покуда Бендер слушал истории от своей дальней родственницы, а бывший предводитель дворянства...страдал от тошноты, Павел Федорович Обольянинов, тоже бывший дворянин, лежал в позе трупа на огромном диване. Его распирало. Болезнь схватила его за кадык, приблизилась к его лицу, и злобно шептала: "вот вы и добегались, товарищ Обольянинов" - Но я ненавижу слово "товарищ"! Он не крикнул, а будто бы лопнул. Потому что самым громким словом у него было "ненавижу", а "товарищ" он произнес вообще на последнем издыхании. Он вполне бы согласился на мгновенную кончину, чем на дальнейшее существование в текущей вселенной. Такой себе человек с аллергией на советскую власть. На крик прибежала супруга. За ней высыпали Остап и Аметистов, которого Бендер называл уже "Сашка". - Я...Лекарства...уф...Зоя... - Бедненький мой Павлик, конечно, сейчас вам будет лучше, я за лекарством, сейчас, потерпите чуть-чуть... Остап глянул на больного и покачал головой. - Издержки производства. Сгорел на работе, - хмыкнул Сашка как ни в чем ни бывало. Больной глядел на лицемерного толстого с презрением. Это был необычно длинный, с длинными волосами, ниспадающими на костлявые плечи человек. В некогда красиво смотревшиеся усы вкралась седина, и теперь они уже отдавали металлическим блеском. Когда-то, во времена старого режима, он мог похвастать шикарным набором - длинные, черные смолянистые волосы, франтоватый пробор вдоль головы, и такие же блестящие усы. Только сейчас усы разошлись, а волосы поредели и перебрались с макушки на и так поросшие серебристыми волнами виски некогда слывшего красавцем, ныне же сигарообразного больного человека. - Он тут кончится...