Шпионская сага. История восемнадцатая. И жизни тоненькая нить...

      Сладкий вкус любимых губ, мягкие, нежные касания рук. Сердце ускорило свой ритм, но вместе с тем обрело покой и удивительную легкость. Ее руки, зарывшиеся в его волосы, касались кожи головы, удовольствие электрическими разрядами растекалось по телу, достигая самых дальних его уголков. Отпускать не хотелось. Хотелось еще крепче прижимать ее к себе, чувствовать касание кожи, вдыхать, словно наркотик, ее запах. Забылась боль, куда-то на задворки сознания ушли воспоминания о прошлом и ожидание будущего. Было только настоящее. Только он и она. И…       Эти торопливые шаги, гулом отдающие в пустынном коридоре их этажа, они узнали сразу. Слегка приподнявшись над ним, Джоанна улыбнулась:       — Пять секунд, прежде чем он постучит в дверь.       — Не в этот раз… — улыбнулся Кристиан, еще раз успев прижать ее к себе и коснуться губ.       Щелчок двери, тишина, тихий скрип.       — Куда?..       Отпустив Джоанну, Кристиан повернул голову и сразу же наткнулся на горящие нетерпением глаза. Прикушенная губа, дрожащие от волнения ресницы. В два шага, нет, прыжка, он преодолел расстояние от двери до кровати, сел рядом, замер, не сводя с него глаз. И вдруг шмыгнул носом, прикусил губу так, что она побелела. Кристиан протянул руку и коснулся его щеки.       — Отец…       Словно ему не пятнадцать, а пять, Рон уткнулся в его шею, предательская влага все же пролилась из-под век сына. Чувствуя учащенную пульсацию вены на шее отца, дрожащее прикосновение его руки, Рон вдыхал его запах, касался его кожи, теплой, родной, живой. Он был готов хоть вечно вот так обнимать его, но, помня о сломанных ребрах, следах от ожогов и других последствиях, хоть нехотя, но отпустил его. Подняв голову, смотрел на него, продолжая шмыгать носом и уже не отводя взгляда.       — Сынок… — Кристиан снова потянул руку, коснувшись его щеки, провел по ней пальцем и вдруг почувствовал, как его глаза заволокло пеленой, а в носу предательски защекотало.       — Мы ехали за Сашей… Я думал, он похитил ее… Из-за денег… Я подслушал его… Залез в твой кабинет… Но я даже не представлял… — голос Рона дрожал, сбивался, столько всего он хотел сказать, но не находил слов. Сидя около отца, сжимал его руку, боясь отпустить. Мама присела рядом, обняв за плечи. — Когда я увидел, как Макс вытаскивает тебя… Он еще жив? — Рон вдруг резко переключил разговор, подняв на отца глаза.       — Он за все ответит, не волнуйся, — кивнул Кристиан.       — Почему он еще жив? Как он мог? Почему? Неужели деньги того стоят? — глаза Рона загорались знакомым огнем праведного гнева и отрицания подлости. Искрящийся жаждой справедливости взгляд, как мерило пережитой боли рвущегося на куски сердца.       — Иногда деньги делают из людей нелюдей, — спокойно ответил Кристиан, — и человек видит только количество нулей, готовый идти к ним по трупам. Буквально.        Кристиан сейчас говорил с сыном не как с ребенком, а как уже со взрослым человеком, понимая, что за эти несколько дней тот вынужден был резко повзрослеть и уже никогда не будет прежним.       — У него было многое. Но, захотев еще, он потерял все. И даже больше. Страшно потерять не деньги и даже не жизнь. Страшнее всего потерять себя, — кивнул Рон.        «Мальчик не просто вырос. Он достиг того момента зрелости души, когда не только учишься у других, но и сам уже готов дарить свое понимание мира и жизни»…       Кристиан, улыбаясь, смотрел на сына. Напряжение первых минут отпускало, глаза Рона улыбались, глядя на него, мышцы лица расслабились. Руки перестали дрожать, лишь отчаянно жестикулировали, пока сын рассказывал, как подсовывал жучок под колеса машины Дэймона, как потом они с Максом летели, обгоняя ветер. Как услышали слова Оливье, и первое подозрение возникло в тоскующем сердце, и надежда, словно цветок в пустыне сквозь ссохшуюся землю росла и крепла, сначала несмело, а когда он увидел его, все увереннее и смелее стремясь вверх, рвалась навстречу солнцу, ветру и жизни.       — Все казалось сном, но в этот раз просыпаться совсем не хотелось, — улыбнулся Рон, — а когда появилась мама, — он повернул к ней голову, — я уже точно знал, все будет хорошо.       — Да… — Кристиан протянул руку и сжал руку Джоанны, — когда твоя мама рядом, все хорошо. И все будет хорошо…       Они с Джоанной переглянулись, она вздохнула, прикусив губы.       — Рон, ты уже достаточно взрослый, чтобы знать… — она посмотрела на сына.       — Что? — тот сразу уловил еле заметно дрогнувший мамин голос.       — Завтра отцу предстоит серьезная операция.       — Отложить, к сожалению, нельзя, Жан считает, что это слишком опасно.       — Операция на сердце, в любой момент оно может…       — Остановиться.       Кристиан с Джоанной говорили по очереди, говорили, ничего не тая, прямыми словами, не стараясь завуалировать их, найти слова помягче. Говорили, как есть.       — Сердце — это серьезно. Но ведь не это беспокоит и пугает вас? — Рон переводил взгляд с отца на мать.       Как же он точно понял, почувствовал их тревогу, накатывающий на них страх, который они настойчиво пытались спрятать, не думать о нем. Поддерживали друг друга, даря так необходимые им сейчас поцелуи и объятия, касания рук и улыбки.       — Из-за сломанных ребер врачам придется пробираться к сердцу через позвоночник, — наконец, заговорила первой Джоанна. — А, учитывая, что у твоего отца уже были проблемы с этим, есть риск…       — Если что-то пойдет не так, меня может снова парализовать, уже полностью, — словно в морскую пучину, Кристиан нырнул с головой в эти слова. Сколько раз он мысленно произносил их, но никак не решался сказать вслух. Даже самому себе.       Рон молчал, опустив глаза. Кристиан с Джоанной не торопили его, так же молча ждали.       — Ты вернулся, — Рон вдруг поднял глаза, — оттуда, откуда не возвращаются. Но ты смог. И для того ли, чтобы снова уйти? Если не сделать операцию. Если делать — риск. Но и жизнь. А это самое главное. Если что-то пойдет не так, ты сможешь снова подняться. Но, если не делать, ты можешь не подняться уже никогда.       Кристиан молча обнял его. Сын сказал то, что они все понимали, но почему-то именно от него это прозвучало так, что не оставило больше и тени сомнений.

***

      — Что вы себе позволяете? — солидного вида невысокий мужичок, тряся в руках бумажкой, смотрел на офицера охраны снизу вверх, нисколько, впрочем, этого не смущаясь.       Макс прикрыл дверь и подошел поближе к скульптурной композиции «моська и слон».       — Да я таких вам сейчас дюжину нарисую, — невозмутимо произнес офицер, снисходительно посматривая то ли на мужичка, то ли себе под ноги, что, впрочем, было почти на одном уровне, — и даже лучше.       — Я кавалер ордена, пятнадцать лет стажа, сотни выигранных дел!       — А я охранник, крючкотвор, ни одного сбежавшего заключенного.       — Да я… Да вы… — словно два воздушных шарика надулись щеки «моськи».       — Что здесь происходит? — Макс решил, что сейчас тот случай, когда третий не лишний. Разыгрываемая перед ним драма затягивалась, а время поджимало.       — По какому вопросу? — не обращая внимания на летящую от «моськи» во все стороны слюну, повернул к нему голову офицер.       — Макс Броншайн, — протянул он ему удостоверение и разрешение Президента на неограниченный доступ, — к Дэймону Хиллу.       — Он точно не звезда экрана? — вдруг съязвил офицер, а мужичок замер с открытым ртом, листочек, словно лепесток, выпал из рук и медленно спланировал на пол.       — В смысле? — опешил Макс.       — Вы к нему уже четвертый, — поднял на него глаза офицер. — Не успеваем в камеру отводить, как обратно требуют. Кстати, в очередь тогда.       — В смысле?       Офицер оторопело посмотрел на Макса.       — Вы тоже? — подал голос мужичок.       — В смысле?       Офицер смерил Макса взглядом, еще раз сам достал из его кармана корочку с разрешением, снова внимательно изучил их.       — Да что происходит? — встрепенулся Макс.       — Один адвокат понятно, — облегченно выдохнул, что услышал что-то кроме «в смысле?» офицер, — два — уже вопрос… — кивнул он в сторону мужичка. — Я уж подумал, вы тоже…       — То есть как… два? — нехороший холодок медленно заползал в сердце Макса. — Журнал посещений! — не дожидаясь дальнейших объяснений, заорал вдруг он и рванул к окошку поста охраны, отмахнувшись от крутящегося теперь уже вокруг него мужичка:       — Кавалер ордена, пятнадцать лет ста…       — Цыц! — не оборачиваясь, Макс прислушивался к воцарившейся тишине все время, пока офицер доставал журнал.       — Ближе к полудню приходил уже один, недолго, минут десять беседовали.       — Документы?       — Обижаете, все проверил. Корочка, выписка заседания коллегии адвокатов о назначении. Пропуск с печатью центрального следственного управления. А у этого…       Мужичок встрепенулся и начал оглядываться в поисках своего листка. Подняв его с пола, подскочил к Максу.       — Так я ж и пытался сказать, что это письмо от Генерального Прокурора, все инструкции должны были прислать по внутренней почте. Вот паспорт, — ткнул он документом в нос оторопевшему охраннику.       Тот, переглянувшись с Максом, взял паспорт и, пока Макс изучал журнал посещений, склонился к своему компьютеру.       — Есть… — прошептал охранник обескуражено спустя минуту.       — Есть! — было самым приличным из произнесенных примерно в тот же момент Максом слов.       Перемахнув через шлагбаум, Макс рванул по тому же маршруту, которым его провожали утром. Рев сирены за спиной никоим образом не влиял на скорость его продвижения по коридорам.       — Теперь?! — затормозив у очередной развилки коридоров, крикнул он, абсолютно уверенный в том, что офицер последовал за ним.       — Да что вы… — попытался было взять на себя контроль за ситуацией охранник, но тут же осекся под взглядом Макса. Где-то позади на фоне надрывающейся сирены уже слышался топот сапог нескольких пар ног.       — Куда?! — схватив парня за шиворот, взревел Макс.        — Ту… — офицер ошалело указал направление.       Руки Макса дрожали, когда они, наконец, остановились напротив нужной двери. Три секунды ожидания были для него чересчур, он вырвал ключи у охранника, грохот открываемого замка слился с уже раздающимся за поворотом топотом сапог. Рывком распахнутая дверь.       — Врача! Быстро! — Макс рванул к корчащемуся на полу Дэймону, обернулся на остолбеневшего охранника и ворвавшихся в камеру солдат в черно-белой форме. — Шевелитесь, пингвины хреновы!       — Врача в пятнадцатый бокс! — вздрогнув, офицер выхватил из чехла рацию.       — Поз… дно…       Макс склонился на еле слышно хрипящим Дэймоном.       — Я… сам… врач…       Лицо Макса было еще пока узнаваемым, но уже стремительно расплывалось, словно в дешевых зеркалах затрапезной комнаты смеха. Дэймон сразу все понял. Металлический привкус во рту, слабость мышц, внезапно закружившаяся голова. Черные мушки в глазах, сковавшая грудь тупая боль, словно обруч надели. Адвокат… Изменить очевидный финал… С первым пронзившим его приступом Дэймон скатился с топчана на пол; свернувшись калачиком, обхватил руками грозящую взорваться, словно перекачанный шарик, голову. Отпустило… Второй приступ заставил выгнуть позвоночник и, схватившись за ножки топчана, заскрежетать зубами. Перед глазами замелькали лица.       Мама… Она дала ему жизнь. Отчим… Комната… И она же позволила ее сломать…       Кристиан… Подвал… Ни одного живого места на теле, но, сука, непокоренный… Чертов Феникс!       Саша… Эдвард… Почему он так ненавидел его, частичку себя?       Макс… Уничтоживший его морально, раздавивший какими-то клочками бумаги…       Адвокат… его прощальная улыбка и это такое знакомое кручение перстня на пальце.       Словно кадры плохого кино, которое посмотрят один раз и закинут в самый дальний угол самой верхней полки. Кино его, Дэймона, жизни, такое же пустое и бессмысленное. Когда он позволил себе сломаться? Где, когда мог сложить этот пазл иначе? И мог ли…       Третий приступ. Он считал себя хозяином жизни, властителем судеб, карателем и палачом, испытывающем животное удовольствие от мук зависящих от него людей. Словно пытался им всем отомстить за свою сломанную жизнь, растоптанное сердце и развороченную душу. Вся его жизнь была подчинена этому.       — Кто? Кто он? — слова Макса долетали уже сквозь липкий туман, лицо превратилось в одно большое бесформенное пятно.       Его одинокая, несчастная, обреченная жизнь… Мог ли он написать ее иначе? Из маленького звереныша вырос зверем, жестоким, обиженным на весь мир, ненавидящим всех и каждого. Он прятался в своей звериной шкуре, словно щитом, защищая ею осколки своей души. Не разрешая себе стать другим — обычным — скалился, огрызался, не доверял, не пускал. Для чего? Чтобы в эти последние минуты оглянуться назад и понять, что все это было ничтожно и бессмысленно. А могло бы… Могло ли?       — Черная лиса… — Дэймон повернул голову к Максу, не видел уже ничего, не был уверен даже, что тот слышит его, — три после пяти… караван…       Взрыв тысячи огненно-красных пейнтбольных шариков в голове, в агонии бьющееся тело, врезавшиеся в серый холод пола пальцы.       — Время смерти час сорок пополудни.       Макс стоял, шатаясь, почти не слыша слов врача.       — Жак… — глухо произнес он в трубку, медленно идя по коридорам к выходу. — Встречай клиента… — выключив телефон, сжал его в руке. — Один-ноль, Кристиан… не в нашу пользу.

***

      Робкие лучи выглянувшего из-за туч солнца защекотали нос.       — Апчхи….       — Будь здоров.       — Спасибо. Извини… — Леон виновато обернулся к сидящей на кровати Саше. — Ну вот, я все проверил и настроил.       — И теперь все будет работать?       — Да, конечно, — он снова отвернулся, поправил блок питания камеры. Поднявшись, закинул в рюкзак инструменты.       — Жаль… — Саша тронула рукой лепестки ромашек, вдохнула их терпкий аромат. Подняв глаза на вновь обернувшегося на нее оторопевшего Леона, улыбнулась. — Спасибо…       — Так это… — Леон, кряхтя и заикаясь, посмотрел на свою только что законченную работу, — моя ра…       — За кусочек моей родины.       Тишина… Ее руки, обнимающие ромашки. Его глаза, смотрящие на нее. Ее улыбка. Его с трудом проглоченный ком в горле. Шорох закрывающихся жалюзи на окнах. Робкое движение воздуха рядом с ней. Нерешительно опустившаяся на ее руку его рука. Глаза в глаза. Пересохшие губы.