Wires.

— Вуаля! — восклицает Ацухиро, театрально взмахивая цилиндром. На барную стойку с легким грохотом выпадают с десяток разнообразных конфет. — Ооооо! — восторженно восклицает Тога и, не мешкая, жадно хватает сладости. — Это настоящая магия! — поддерживает ее Твайс, выбирая карамельки, а те конфеты, что повкуснее, ненавязчиво подталкивает ближе к девушке. — Какая глупость, — закатывает глаза Шигараки, глядя чуть в сторону. Пожав губы, он щелчком пальцем отправляет небольшую карамельку в полет по барной стойке, где ее ловко перехватывает счастливый Твайс. — Ворчууун! — протягивает Химико, показывая язык. — Нам же больше достанется. Она хватает оставшиеся конфеты и, спрыгнув с высокого стула, с хихиканьем уносится прочь, распихивая их по карманам. Как белка, которая прячет запасы. Потом эти конфеты будут неожиданно находиться по разным углам бара. — Эй, стой! — кричит ей вслед Джин, неуклюже сползая с барной стойки и следуя за подругой. — Оставь мне! У меня для тебя есть еще несколько. Ацухиро улыбается, качая головой. Томура провожает парочку взглядом и дергает плечами. Ему не хочется признавать, что вся эта мелочная суета вызывает у него странное чувство умиротворения — Даже ничего тебе не оставили, — с наигранным осуждением хмыкает Сако, налив себе виски из запасов Курогири и с важным видом пригубив его. — Пусть. Им нужнее. Ацухиро прищуривается, разглядывая сгорбленную фигуру лидера. Под тонкой черной кофтой можно пересчитать все позвонки. И это его трогательно юное лицо… Всегда обремененное слишком тяжелыми для его возраста размышлениями. Тоскливо. Особенно, когда это, по сути своей еще подросток, отказывается от сладкого, чтобы его шумным подчиненным больше досталось. — Ох! Что же это? — внезапно восклицает Сако, хлопая себя по бокам. — Кажется, одна конфета из моего цилиндра провалилась прямо в карман! Компресс театрально достает из плаща шоколадную конфету и торжественно протягивает ее Томуре. Тот долго мрачно смотрит на фокусника, но в итоге сдается и все-таки забирает угощение. В конце концов, жертвовать ее уже некому. Ацухиро довольно посмеивается, выходя из-за барной стойки со стаканом в руках. Вот так гораздо лучше. Осталось только развеселить еще одного угрюмого участника их революционного кружка по интересам, а этом может быть даже сложнее, чем с Шигараки. Присев на подлокотник старого дивана, Компресс игриво протягивает: — Если ты был хорошим мальчиком, у меня и для тебя найдется подарок. — Водка? — флегматично уточняет сидящий Даби, не отвлекаясь от бездумного скроллинга ленты. Со стороны бара раздаётся нервный смешок. — Тебя самого не тошнит от своей циничности? — вздыхает Сако, достав еще одну конфету и швырнув ее Даби точно в голову. — Ай! — В следующий раз заверну в обертку камень. Специально для тебя. — Я просто перерос эти игры. — Ты младше Твайса. — Ментально мне сорок. — Поговори мне тут еще про возраст! — Подеритесь, кто из вас больший дед, — подает голос Шигараки, надкусывая конфету. — Может, хоть это скрасит мой унылый день. — Вы вдвоем просто невыносимы! — Да мы и поодиночке так себе, будет откровенны, — хмыкает Даби. Ацухиро трагично всплескивает руками и, покачав осуждающе головой, удаляется прочь, не забыв прихватить с собой начатую бутылку виски. Когда он уходит, Даби находит между подушек дивана завалившуюся конфету. Покрутив ее в пальцах, он поднимается и подходит к барной стойке. Шигараки сидит, склонив низко голову и завесившись волосами, и что-то колупает перед собой. Положив конфету рядом с рукой Томуры, Даби небрежно роняет: — Съешь, раз Тога и Джин не поделились. — Она же твоя, — не отвлекаясь, бормочет Шигараки. Его смертоносные пальцы на удивление аккуратно и проворно что-то скручивают из фантика. — Не люблю сладкое. — Ага. Сладкое не любишь. Суши не любишь. Мясо не любишь. Пицц не любишь. Святым духом и алкоголем питаешься? Мне хоть на уши лапшу не вешай. — Что ты делаешь? — проигнорировав прямой намек, спрашивает Даби, садясь рядом. Он подпирает рукой подбородок и рассматривает профиль Шигараки, такого сосредоточенного на своем деле. — Журавлика из фантика. Какой содержательный ответ. Даби слегка хмурится. Он не слепой, и констатация факта ему не нужна. Но, в целом, какой вопрос — такой и ответ. Поэтому приходится уточнить: — Зачем? — Не знаю. Просто привычка. Собеседник из Томуры, конечно, так себе большую часть времени. Все из него нужно клещами вытягивать. Но вопреки здравому смыслу, Даби все равно каждый раз тянет разговорить его, узнать больше, стать ближе. Они сидят некоторое время в тишине. Постепенно в руках Шигараки кусочек цветной бумажки превращается в крохотную бумажную фигурку. Он ставит ее перед собой и молча смотрит. В рубиновых глазах плещется тоска по чему-то давно ушедшему. — Тебя кто-то научил? — наконец подает голос Даби. — Да нет, сам как-то, — слегка хмурится Томура. — Нашел в больнице книжку с оригами, и вот… Первые штук десять были, конечно, редкостные уроды. Но потом пошло нормально. Даже нравиться начало. Складывал их из всего подряд. — Звучит так, будто у тебя была прям цель — научиться делать журавлей. Даби слабо улыбается, щуря бирюзовые глаза, как сытый кот. Томура неопределенно ведет плечом, поджимая губы. Еще секунда — и обрастет колючками, броней и сарказмом. Уловив это, Даби мягко произносит: — Симпатичный журавлик. Томура косо смотрит на него, а потом тяжело вздыхает. Напряжение спадает, а колючки, не успев обостриться, незримо опадают на пол, оставляя только невысказанную вселенскую печаль. Томура тыкает пальцем в голову журавлику, раскачивая его, и тихо произносит: — Это просто дети в больнице болтали, что журавлики могут излечить даже безнадежных больных. Мне было десять. Неудивительно, что я поверил в эту чепуху. Уже потом я прочитал про эту историю, когда Учитель дал мне доступ в интернет. Ну знаешь, что все это выдумка врача, и что все закончилось… не очень. Можешь посмеяться с того, каким впечатлительным и наивным ребенком я был. — Если это не обязательно, предпочту этого не делать, — хмыкает Даби. — Я тоже слышал про эту историю. Ей уже много лет. Весьма… трогательно. И какого безнадежно больного ты хотел излечить? — Ты будешь смеяться с этой тупой истории. — Ты, как всегда, поразительно плохого обо мне мнения. — Прям-таки «поразительно»? На это нет ни одной оправданной причины? Томура слегка поворачивается и пристально смотрит на собеседника. Даби выдерживает на нем долгий взгляд, а потом устало закатывает глаза. В целом, у него нет аргументов против этого заявления. У него действительно весьма скверный характер и нет навыка вовремя закрыть рот. Поэтому не остается ничего другого, кроме как сказать: — Обещаю, я не буду смеяться. Мне просто интересно. Это был… твой Учитель? Ты упоминал, что он серьезно пострадал в бою. — Нет, — слегка нахмурившись, отзывается Томура и тут же уточняет: — Ты запоминаешь все, что я говорю? — Возможно, — уклончиво отвечает Даби. Не признаваться же, что ему действительно важно и интересно, что рассказывает Томура. Шигараки недоверчиво прищуривается, но, подумав, все-таки говорит: — Это был мальчик из исследовательской больницы доктора Мураты. — Ав, у тебя был друг детства! — не удержавшись, саркастично протягивает Даби и сразу кусает себя за кончик языка. Да, абсолютно никакого навыка вовремя заткнуться. — Пошел ты! — тут же вспыляет Томура, чувствуя, как щеки заливает жаром. — Ты обещал не смеяться. — Я не смеюсь, — вздыхает Даби, надеясь хоть немного сгладить ситуацию. — Это скорее… хорошая новость. Слишком уж ты старательно скрываешь, что ты обычный человек. — Мы не были с ним друзьями, — ворчит Шигараки, отвернувшись. — Верней… он был для меня другой, а я для него — вряд ли. — Он не оценил твой порыв излечить его журавликами? — Я… не знаю. Просто все те два года, что я его посещал в больнице, он был… в коме. Даби слегка хмурится, стараясь удержать равнодушное лицо, но внутри все холодеет. Мальчик в коме, больничная палата которого увешана бумажными журавлями, сложенными из первого попавшегося под руку хлама. Черт. Это становится _слишком_ Но Даби все равно спрашивает: — Как его звали? — Без понятия. — Чем он был болен? — Не знаю. Ни доктор, ни Учитель не хотели, чтобы я что-либо про него знал. Единственное, что я знаю, подслушав медсестер: у него были очень низкие шансы очнуться. Даби тяжело сглатывает горькую слюну. Сердце неприятно толкается в ребра, словно желая сбежать куда-то. — Почему ты с ним дружил? — тихо спрашивает он. — Разве в больнице не было нормальных детей? — Они все слишком много болтали, — закатывает глаза Томура. — И ненавидели меня. Потому что я был основным вариантом Учителя. А остальные… про запас. Если бы я облажался и сдох на полпути, он бы выбрал себе следующего наследника из них. И каждый раз, когда я оказывался среди этих детей, я в каждом их слове, взгляде и действии чувствовал это: их желание моей скорейшей смерти. А этот мальчик… молчал. И слушал. Во всяком случае, я мог вообразить, что он меня слушает. И что отвечает так, как я бы хотел услышать. Учитель меня не слушал. Доктор — тем более. Все упиралось в то, что «Ты будущий Король Зла, хватит ныть и жаловаться». А ему… можно было все рассказать. Как тяжело на тренировках, как болят швы после очередной операции, как на меня ругается Доктор, а Учитель не обращает внимания, какие комиксы я прочитал, в какие игры поиграл, какая смешная кошка попалась мне на улице, и как меня отходили веником за попытку украсть для нее колбасу. Томура замолкает, глядя перед собой, и на его губах замирает едва уловимая дрожащая улыбка. И тоски в ней столько, что хоть ложись на пол и вой подбитым зверем. Даби до едва ощутимой боли дергает скобы на запястье. Выступает кровь. С каждым словом Шигараки горло сдавливает все сильнее. Он пытается достать из пачки сигарету, чтобы хоть немного отвлечь себя и переключиться, но та выскальзывает из дрожащих ослабших пальцев. Черт. Чертчертчертчерт. Будь проклята эта его идиотская жизнь. И ебучий фатализм, от которого он стремится сбежать столько, сколько себя помнит. А что было бы, если… — Если он был таким хорошим другом в коме, почему ты решил его излечить? Вдруг, он бы проснулся и был бы… зол? Груб с тобой? Сказал бы, что ты дурак и вообще ему не нужен? Тоже… желал бы тебе смерти, как остальные дети в больнице? — Возможно, — шепотом отзывается Томура и слегка пожимает плечами. — Но я точно не хотел ему участи всю жизнь проваляться в коме. Или… умереть. Если бы он меня оттолкнул, я бы смирился. В конце концов, он был бы не первым и не последним. А если бы остался рядом — я был бы… просто счастлив. Наверное. Я так думаю. Мне почему-то кажется, мы бы во всяком случае не стали бы спорить за внимание Учителя. А это главное. А что было бы, если… — А что, если он никогда не хотел выходить из комы? — Возможно, — соглашается Томура, склонив голову набок. — Но я никогда этого не узнаю. Я так и не успел с ним познакомиться. Потому что, когда я был на одной из тренировок с Учителем, он пришел в себя и… сбежал. Сжег больницу. И всех моих журавлей. — Может, не всех, — едва слышно бормочет Даби, впустую щелкая зажигалкой. Даже курить не хочется. Не затолкает он дым в легкие, которые дробит колотящееся сердце. — Может, не всех, — неожиданно тепло улыбается Томура, снова тыкая пальцем в свое недавнее творение. — Надеюсь на это. Кто знает, может быть, эти суеверия сыграли свою роль в его выздоровлении. Даже если ему это не понравилось, ха! В любом случае, я хочу верить, что он где-то там жив, здоров и, по возможности, счастлив. — Где-то там счастлив, — эхом отзывается Даби, кивая самому себе. А что было бы, если… — Иногда я все еще делаю по привычке журавлей из фантиков и мусора. Можно считать, что каждый — за его здоровье. — А если бы он проснулся, когда ты был в больнице? — внезапно спрашивает Даби. — Ты бы… согласился бежать с ним? Прочь от Доктора, Учителя и всего этого ада. — Хм, не знаю, даже, — хмурится Томура, удивляясь неожиданно серьезному тону вопроса, будто от этого зависит чья-то жизнь. — Иногда такие мысли очень… заманчивы. В конце концов, из-за Учителя и его влияния я пережил достаточно… дерьма. Мягко говоря. Но, с другой стороны, что могли бы сделать на улице два подростка? Мне двенадцать, ему шестнадцать. Оба больны. Физически и на голову. Учитель нашел бы нас. И вряд ли бы ограничился лекцией о плохом поведении. Зная его, смерть могла бы показаться раем. Нас могли бы пустить на Ному. Или… — Значит, не сбежал бы? — перебивает его Даби. Он не может сдержаться, и его голос звучит излишне недовольно. Это так глупо. — Я не знаю, — с нажимом повторяет Томура и, вздохнув тяжело, добавляет: — Наверное, попытался бы. Потому что я ненавидел свою жизнь. И на тот момент вряд ли представлял, как плохо это могло бы закончиться. — Но его же твой Учитель не нашел и не казнил. И даже не превратил в Ному. — Я этого не знаю. Может нашел, но не сказал мне. Может, один из Ному, которыми я руководил, был им. Они с Доктором мне как минимум пять разных версий рассказали о произошедшем. — Им не нравилось, что ты дружишь с мальчиком в коме? Насколько нужно быть жалким, чтобы бояться, что твой авторитет может подкосить больной подросток? — Типа того. Знаешь, может, оно и к лучшему, что он сбежал без меня. Возможно, именно это дало ему шанс выжить. Если бы я сбежал с ним, то подверг бы опасности. И если бы уговорил остаться — тоже. В конце концов, все те дети закончили не очень хорошо. А так он смог стать свободным. Ну а я… смог сколотить Лигу Злодеев и встретить всех вас. И тебя. Это тоже, своего рода, плюс. А что было бы, если… Если… Если. Даби фыркает и заливается неуместным смехом. Томура вздрагивает от неожиданности и переводит на собеседника вопросительный взгляд. Проходит минута, две, но сомнительная истерика Даби явно не собирается сходить на нет. Он утыкается лбом в свои колени, едва не задыхаясь от смеха. На стыке кожи на щеках выступают капли крови. — Мне бы возмутиться, что ты обещал не смеяться с меня, — бормочет ошарашенно Томура, сползая со стула. — Но у тебя, кажется, отъехала крыша. Тебе, может, водички принести? Умоляю, не помри мне тут. Даби кое-как кивает и машет рукой, что должно вроде как значить, что он будет жить. Закатив глаза, Томура заходит за стойку и, выбрав чистый стакан, набирает в него воды. Ставит рядом с заметно утихшим Даби. Тот старается выровнять дыхание, но между вдохами все равно проскакивают нервные неуместные смешки. Пока он успокаивается, Томура достает аптечку и выливает на разрезанный бинт антисептик. Оставляет компрессы рядом со стаканом воды. Они все здесь в Лиге слегка сумасшедшие, но такой формат проявления безумия Даби весьма… неожиданный. Вернувшись на стул, Томура искоса наблюдает за собеседником, размышляя, стоит ли кого-то позвать на помощь в случае чего. Но Даби какое-как берет верх над своими эмоциями. Он не притрагивается к стакану с водой, но берется за бинт с антисептиком, вытирая выступившую кровь. Разглядывая красные пятна на белом, он бормочет: — Прости, это не над тобой. Просто… фатализм. — Окей, что бы это ни значило. Просто не помри тут. — Я постараюсь. Подаришь мне этого журавлика? — Не думал, что ты собираешь мусор. — Посвяти его моему здоровью неизлечимо больного. Томура переводит скептический взгляд на Даби, но тот не выглядит насмешливым. Скорее наоборот — пугающе серьезен. Отмахнувшись, Шигараки говорит: — Забирай, если это поможет тебе выжить. — Обязательно поможет, — кивает Даби, бережно беря бумажного журавлика и складывая его крылышки. — Ладно, пойду, прилягу. Что-то голова разболелась. — Действительно, с чего бы это? Даби тяжело сползает со стула и направляется к лестнице. Уже на верхних ступеньках он, поколебавшись, бросает: — Я тоже рад, что нас все-таки свела судьба. — Судьба? Ты это имеешь в виду под фатализмом? Даби игнорирует этот вопрос. Завалившись в свою комнату, он падает на матрас, не раздевшись и в обуви. Перевернувшись на спину, он поднимает на головой журавлика и расправляет его, крутит за кончик хвоста в воздухе. В груди разрастается непривычно огромное чувство, которому пока тяжело подобрать слова. Но оно очень похоже на то, что родилось в нем много лет назад, когда он очнулся от трехлетней комы в незнакомой больнице, а все стены его палаты были увешаны журавликами и нелепыми записками детским почерком. Перевернувшись на живот, Даби достает из-под кровати свой рюкзак и вываливает содержимое на матрас. Вся его жизнь умещается в этой сумке. Эта мысль заставляет вырваться из груди еще несколько нервных смешков. С каждым годом от него остается все меньше. Какая жалость. Найдя среди прочего барахла записную книжку, украденную где-то в канцелярском магазине, Даби перелистывает ее страницы. В середине он находит свое маленькое, но бесценное сокровище. Бумажный журавлик, сложенный из какого-то неправильно написанного рецепта на лекарства. Убегая из проклятой больницы, он бездумно сорвал его со стены. В середине тоже что-то написано неровным детским почерком, но развернуть его Даби никогда не решался. Испортит — и не останется больше никакого напоминания, что хоть кто-то хотел его возвращения из небытия. Журавлик из конфетного фантика чуть поменьше и не такой аккуратный. Все-таки Томура уже не делает их каждый день. Но ничего. Менее ценным он от этого не становится. Даби смотрит на две крошечные бумажные фигурки, и на шрамах под глазами собираются капли крови, стекают по щекам. Он опускает веки и пытается представить того десятилетнего мальчика у своей больничной койке. Светлые волосы, спадающие на большие рубиновые глаза. Наверняка он был худенький и хрупкий. И, почему-то так кажется, маленький ростом. Воображение рисует на тонких руках и ногах шрамы и синяки от тренировок и операций. И царапины на кистях от той самой смешной кошки. Его голос был бы более звонкий, чем сейчас у Томуры? Вряд ли. Наверное, он бы разговаривал почти шепотом. Лишь бы никто не разрушил его хрупкую иллюзию дружбы с мальчиком в коме. Плакал ли он когда-нибудь рядом с кроватью Тойи? Даби кажется, что это могло быть чаще, чем ему бы хотелось признавать. Засыпал ли когда-нибудь маленький Томура, уткнувшись лбом в неподвижное плечо того единственного человека, который его не отвергал? Как часто злые взрослые ругали бы его за это? Как бы Даби хотел вспомнить хоть часть того, что ему рассказывал этот ребенок, пока он был в коме. И может быть… Может быть, если бы он задержался в больнице чуть дольше. Хотя бы на день или два. Может быть, тогда бы он смог схватить этого мальчика за руку и увести за собой? Защитить его от кошмара? Даби медленно открывает глаза и вытирает тыльной стороной ладони кровь с лица. В висках пульсирует боль. Слишком много думать об этом — разрушительно. Ему не под силу исправить прошлое. Но прошлое никогда не исчезает бесследно. Фатализм. Сложив журавлиные крылья, Даби кое-как запихивает фигурку из конфетного фантика под прозрачный чехол телефона. В конце концов, это его, Даби, оберег от смерти. Журавлик Тойи возвращается обратно в записную книжку. Они такие нелепые, хрупкие, потрепанные жизнью, созданные кое-как. Журавлики, конечно. Речь о них. Только о них. Когда-нибудь Даби обязательно расскажет, что мальчик в коме был очень рад увидеть журавлей. И что он не был бы груб и зол. И что обязательно забрал бы маленького Томуру с собой, и никто бы их не нашел. Когда-нибудь Даби обязательно расскажет Томуре, что было бы, если…