Be my Sugar Daddy

Кузьма не может нормально учиться больше. У него юношеский максимализм, гормоны играют до головокружения, на уроках информация влетает в одно ухо, а из другого вылетает. Он думает теперь только о Ване. От каждой мысли о том, что произошло, у мальчика в штанах становится тесно, внизу живота завязывается крепкий узел, а горло будто сжимают тиски так, что иногда дышать становится трудно. Папочка, папочка, папочка. Когда для него стало обыденным это слово? Кузя сам еще не осознает чего хочет, но очень хочет. Он неосознанно, но, конечно же, специально начинает одеваться более вызывающе, откапывает где-то коротенькую кожанку (кажется, в молодости ее носил папа), самые узкие джинсы (которые прекрасно утягивают и прячут стояк во время уроков), и мелькает в этом перед Ваней бесконечно. Хочет быть привлекательным и желанным. Но все тщетно. Мужчина после того раза сам не свой, холодно приветствует сына, уставшим возвращаясь с работы, даже не смотрит на него так, как смотрел тогда. Мальчик сначала, безусловно, пугается до ужаса, но быстро понимает — отец и сам боится того, что между ними происходит, наверняка пытается отрицать, ведь это так неправильно и все такое. И Кузьме очень нужно разбить эту ледяную стену, что Ваня сейчас перед собой возводит. Он на нервах какой день, ногти изгрызены до корней, глаза слипаются и краснеют после очередной бессонной ночи за просмотром фильмов в попытках отвлечься от навязчивых мыслей. Он настолько часто думает о Ване, что даже, кажется, теряет себя как личность. Видит их с ним во всех песнях, фильмах, книгах и историях. А реальная жизнь все сильнее сгущается в одно серое тягучее месиво, к которому ребенок еще совсем не готов. Ему очень нужна яркая и счастливая жизнь, но пока папочка не примет его любовь, ее не будет. — Я люблю тебя таким, какой ты есть, — твердо проговорил Ваня с улыбкой и погладил сына по кудряшкам, прижимая к себе. Десятилетний мальчик Кузя тогда расцвел от счастья и уткнулся мужчине в ответ в грудь лицом. Он разбил его любимый сервант! И так боялся, так боялся отца, ведь запустил в стекло мячом совершенно случайно, что не появлялся дома до позднего вечера. Сам потом пришел и в слезах стал объясняться, какой же он неуклюжий, глупый и вообще недостоин прощения, в ответ получив тепло и заботу. И любовь. Больше он старался не думать о том, что он какой-то не такой, ведь папа его любит любым. „А сейчас ты любишь меня таким, какой я есть?“ Руки Кузьмы до невозможности дрожат, когда он пытается подкурить сигарету старенькой почти неработающей зажигалкой, что дал ему одноклассник. Не то, чтобы он прям до такой степени нервничает, просто курил он редко, по пальцам разы можно пересчитать. И боится до невозможности уже заранее, что скажет папа, если унюхает запах никотина, но остановить себя не может. Он прячется в арке у подвала какого-то здания по пути из школы домой и затягивается нормально впервые в своей жизни. Закашливается, затягивается вновь и снова закашливается. Пока более менее не привыкает к сигаретному дыму в легких, постепенно выравнивая дыхание и зажимая губами фильтр уже увереннее. Он не знает, это никотин или табак или еще что дает такое действие, он вообще не понимал смысл сигарет до этого, но когда у мальчика начинает кружиться голова и даже по ощущениям будто замедляется биение сердца, ему уже не хочется останавливаться. Это как-то.. успокаивает? И уже становится все равно что будет, когда он возвратится домой. В квартиру он заходит тихо, машинально пытаясь не шуметь дверью, которая все равно предательски скрипит. Сегодня суббота, у папы выходной. Раньше они ходили в это время в какое-нибудь интересное место: музеи, парки аттракционов, красивые достопримечательности города или необычные магазины. Но вот уже вторую субботу оба сидят в своих комнатах и даже не разговаривают. В коридоре его встречает Ваня: почему-то не в домашней одежде, а в джинсах и клетчатой рубашке. Из кухни едва ощутимо пахнет едой — значит, папа только из магазина и решил быстро приготовить обед. На душе у Кузи от этого факта становится как-то спокойнее и теплее. — Что-то ты задержался, — серьезно говорит он, складывая руки на груди. А потом принюхивается и его глаза темнеют от злости и возмущения. Почему-то у мальчика просится довольная улыбка, которую он тут же сдерживает, прикусывая щеки изнутри: ну хоть так он привлек к себе внимание! — Ну-ка дыхни, — строго говорит он, и Кузьма послушно выполняет просьбу. — Одноклассники курили, а ты просто рядом стоял, да? Тебе в рот накурили?! Очень смешно. Кузьма все же издает глухой смешок себе под нос от таких нелепых слов, а Ваня уже не выдерживает всего этого цирка, хватает его за руку крепко, быстро ведя в спальню, и буквально кидает на постель. — Я терпел, когда ты ночами перестал спать и постоянно сидел за компьютером... Мальчик смотрит недоуменно, хотя с любопытством — что с ним сейчас сделают? Но все же внутри что-то переворачивается, когда Ваня на него смотрит грозно. — Закрыл глаза на то, что ты одеваешься как.. дешевка. А это удар ниже пояса в прямом смысле, ведь Кузя был одержим идеей, что папе это понравится, хотя... может ему и понравилось? — А теперь и курить начал. Расстраиваешь папу, — притворно выкатывает Ваня губу, но в глазах его и голосе отчетливо читается ярость. Кузя уже, кажется, не вслушивается в то, что говорит отец, он так и замер на кровати, приподнявшись на локтях. И почему-то именно сейчас нехороший ком в горле не дает полноценно вздохнуть. Да, он впервые боится своего папу. Впервые за все эти годы испытывает страх к самому дорогому человеку. Мужчина стоит перед ним и смотрит так холодно, что хочется либо ударить, либо сбежать, поцеловать — непонятно. Главное, чтобы он хоть что-нибудь сделал уже. — Так накажите меня, — робко отвечает мальчишка, поднимая голову, и добавляет чуть громче. — Папочка. Не то, чтобы это призыв к действиям, но Кузьма искренне надеется, что после этих слов Ваня как-то опомнится, оттает, увидит, что его сыну страшно, перестанет испытывать своим безразличием. А тот только с тем же взглядом, сжимая зубы до выделяющейся линии челюсти, расстегивает пряжку своего ремня и снимает его, складывая пополам. — Раздевайся. — Что? — Раздевайся, говорю. Или ты слышишь плохо? После этих слов Кузю так пробирает, что он ломается полностью. Под пристальным взглядом быстро стягивает с себя пуловер, джинсы с бельем и садится на край кровати, нелепо положив ладони на колени — как маленький ребенок. А может, он и есть такой еще. Ожидает дальнейших действий от.. папочки, а у самого сердце колотится бешено, будто сейчас выпрыгнет. Но это лучше, чем холод, это лучше, чем безразличие, — повторяет он про себя. Ваня закатывает рукава рубашки, оголяя крепкие жилистые руки, и хватает мальчишку за бедра, переворачивает, ставит на четвереньки, сгибая. — Руки на изголовье и не двигайся. Кузьма аж трясется от происходящего. Его сейчас папа впервые в жизни выпорет. Послушно упирается ладонями в изголовье кровати и рефлекторно выгибает спину, выставляя ягодицы. Почему рефлекторно? Потому что много раз так делал, представляя папочку ненароком. А теперь тот правда смотрит на его обнаженное тело потемневшими глазами, подбираясь ближе, и шумно дышит. Папочка ведь не причинит боли? Пока Ваня просто протягивает руку, дотрагиваясь до теплой нежной кожи, оглаживает левую ягодицу и быстро отстраняется. Это прикосновение одновременно отрезвляет и опьяняет Кузю, заставляя опустить голову и лбом тоже упереться в постель. Дальше все несется в сумбуре. — Считай. — Чего? — Какой ты у меня глухой все-таки. Удары считай! Мужчина замахивается и шлепает на пробу, не сильно, но достаточно ощутимо, чтобы заставить мальчика охнуть от неожиданности. — Один... — выдыхает он шепотом, поднимая голову обратно, хмурится от новых ощущений и пытается к этому привыкнуть. Ваня шлепает еще раз, сильнее. — Два, — Кузьма прогибается обратно и еле слышно шипит. Мысли куда-то сразу улетучиваются, с каждым ударом в голове становится все более пусто. Может, это и хорошо? Так и действуют наказания — выбивают дурь в прямом смысле? Он готов уже что угодно сделать для папы и слушаться всю жизнь, когда чувствует, что тот задерживается взглядом на его порозовевшей заднице и облизывается. — Три. — Будешь еще курить? — наклоняется он к самому уху мальчишки, крепко сжимая уже слегка саднящую кожу ягодицы. И лучше бы Кузе ответить, но он молчит. Молчит, потому что неловко ответить осипшим от возбуждения голосом. Сейчас Ваня и сам все увидит, но язык все равно как-то не поворачивается. — Значит, добавим еще парочку? — отец отстраняется с довольной улыбкой, замахивается и сильнее шлепает по обоим ягодицам. — А-ах! Кузя охает громко, а потом всхлипывает. Еле слышно, в подушку, чтобы папа не услышал, и тянет машинально руку к ягодице, прижимая прохладную ладонь к больному месту. — Я, кажется, говорил, что руки должны быть на кровати, — спокойным голосом замечает Ваня, отдергивает руку сына, возвращая ее на изголовье. — Или мне тебе их связать? И я не слышу, чтобы ты считал. — Четыре, пять! — Кузьму распирает, когда папочка говорит так строго, и непонятно от чего больше: от страха или от наслаждения. Ему до такой степени нравится, когда Ваня строго разговаривает с ним, что его член стоит почти полностью. А громкие удары только способствуют этому. Получается, это ему было нужно, чтобы прийти в себя? Лишь строгость и власть над ним? — Шесть, — ягодицы совсем саднят, возможно, где-нибудь уже лопнул капилляр и появился кровоподтек. — Теперь будешь слушаться папочку? — Семь. Буду. — Громче! — Буду, папочка! — на высоких тонах вскрикивает Кузя, не удерживается и поворачивается на Ваню. Одного только взгляда хватает, чтобы возбудиться до предела. Отец, с силой сжимающий ремень, напряженный и дышащий тяжело, смотрит пожирающе после его слов. Мальчик еле заметно ухмыляется, поворачиваясь обратно. — Восемь! Ты такой красивый сейчас, папа. Ледяная стена как-то сразу рушится перед глазами у обоих, и они будто даже вздыхают в унисон. — Малыш... — Ваня отбрасывает ремень куда-то в ноги и подсаживается ближе, еле ощутимо оглаживая красную кожу, довольно смотрит на результат своих трудов. — Ты возбудился от того, что я бью тебя? — Нет! Я... — тот теряется от такого вопроса в упор, ведь это даже неправда, любые слова разом вылетают из головы. — люблю тебя. Как давно он этого не говорил... Он никогда и не переставал любить, и отец это знает, но нужно было как-то высказаться, удостовериться, открыться до конца. Хотя куда дальше, он итак стоит перед ним весь открытый настолько, что даже душа голая. Юная еще душа совсем. Ваня этого больше терпеть не может, да и себе не простит, если продолжит ребенка изводить. — Я тебя сильнее люблю, — тихо отвечает папа и сжимает бедро мальчишки, второй рукой невесомо проходясь меж ягодиц. Кузя через боль счастливо улыбается и тихо стонет в подушку, выгибаясь в спине. Не удерживается все же, тянет руку к своему истекающему от естественной смазки члену, закусывая губу. — Не трогай. Тот в недоумении замирает, но руку все же отдергивает. Папочка решил продолжить наказание? Но такое — лишь в сладость. Ваня раздвигает ягодицы сына, аккуратно проводя между ними языком и кончиком касаясь сжатого колечка мышц, а мальчик совершенно не знает как реагировать. Он чувствует горячий язык у своего входа, это дико непривычно, но до того приятно и возбуждающе, что хочется раствориться. Кузьма невольно сжимается и тянется вновь к возбужденному органу. — Я же сказал, без рук, — строго говорит папа, останавливаясь. — Иначе я остановлюсь. И такое условие работает беспрекословно, Кузя расслабляется, позволяя Ване толкнуться языком глубже, растягивая мышцы. Невероятно развратная вещь, мальчишке совсем немного хватает, чтобы громко застонать, крепче вцепляясь в изголовье кровати, и насадиться на язык самому. — Черт возьми, я... — чувствует, как постепенно подкатывает волна оргазма. — ..кончу сейчас. Ваня с таким аппетитом смотрит на это все, отстраняясь, что сносит крышу и ему. Его сын кончает без рук от того, что он его отшлепал, и от его горячего языка. Что он сделал? А это уже неважно. — Какой ты хороший мальчик, — он поглаживает его по пояснице, когда тот уже обмякает и падает на постель, все еще с дрожащими ногами и слетающими с уст сладкими стонами. — Понравилось? — Да, папочка, — сбивчиво произносит Кузя и переворачивается на спину, влюбленно смотря на мужчину. — Будешь вести себя плохо, такого больше не будет. — А ты... — начинает смело мальчик, но запинается о вопросительный взгляд и уже шепотом продолжает. — Меня не бросай. — Не брошу, — отвечает заботливо тот и не удерживается от такого вида раскрасневшегося довольного Кузьки, прижимается к нему, ложась рядом, поглаживает по груди и животу, мягко обцеловывает плечо и шею. Для Вани сын всегда был на первом месте. Но сейчас, в данный момент, у него весь мир сужается до размеров этого мальчишки. И банально больше ничего не надо. Ругает себя мысленно за эти дни игнорирования чувств обоих, а сам понимает, что вечно хочет слушать сладкие стоны и это сопение сейчас у его уха.