Paradise Lost

      Мне отчаянно хотелось верить, что хоть кому-то была дорога моя жизнь не в корыстных целях. Думаю, каждому суициднику, в конце концов, хотелось или же хочется быть нужным. И он дорожит своим спасителем, если обретает. Но как быть, если наоборот — теряет? Действительно: всё то, чем я могла дорожить — исчезло. Снова, и на этот раз бесповоротно. Но значит ли это, что пора обрести новые ценности и изменить взгляд на жизнь? Адаптироваться, подстроиться под новые реалии? Вероятно, на это и рассчитывал Достоевский, по кускам забирая у меня нормальную, человеческую жизнь. Невыгодно, когда пешка чем-то дорожит.       Снежинки за окном водили хороводы, образовывая вихри. Картина приобретала более светлые черты по мере восхождения Солнца, однако озарять в этом городе было совсем нечего — ни едва сохранившиеся очертания города, ни души людей, которые, вероятно, и не хотели больше встречать рассветы и провожать закаты. Кровавые лучи звезды расстилались на ещё более кровавых руинах, создавая ощущение, будто мы в аду. Хотя, какое здесь ощущение?       — Будь я писателем, я бы обязательно включила тебя в свои произведения. Но, увы, я не умею писать трагедии. Я в них только жить умею, — язвительно ухмыльнувшись, я глянула на главного героя, о котором будут гласить в ближайшем будущем направо и налево, выберись он из тени. А это, возможно, будет конечной точкой его плана.       — При всём моём уважении к тебе, я бы не стал читать твои комедии, — огонёк в его глазах затаился, словно кобра, ожидая лучшего момента для нападения. — А вот, по пути трагедии, провёл бы лично даже там.       — Смешно слышать от тебя слово «уважение», и больше всего оно убивает в сочетании с «к тебе», — не смогла не подметить я, лишний раз убедившись в том, что меня никто за личность не считает, и я здесь нахожусь не просто так — будто должна исполнить свою роль в спектакле, где зрители — тени. Просто моё время ещё не пришло, но, чувствую, осталось мне недолго. Ожидание последнего ноктюрна утомляет, нервирует, убивает. Чувствую, как надламывается каждая нервная клетка, изнутри идёт полнейшее непринятие вещей. В то время, как на сцене люди играют в пляски со смертью, я вынуждена смотреть, анализировать, и, самое главное… молчать и ждать. Как виновник ждёт палача, так и я ожидаю своего первого и последнего выхода, — Тем не менее, поговорить всё равно хочется. Одиночество — не самая приятная вещь.       — Тогда, у тебя как раз выдался шанс, — довольно, словно кот, прикрыл глаза Достоевский, слегка приподняв уголки губ. Стандартное выражение лица, которое я вижу чаще всего, которое удручает куда больше других. Оно и не пугает, и не заставляет искать во всём скрытый подтекст — просто раздражающее умиротворение, с которого ничего не взять. Когда просто не понимаешь, что должен чувствовать, что на самом деле хочешь сказать. Просто… ничего не можешь добиться, ни словесно, ни физически, ни мысленно. Спокойствие, которое никак не пробить.       По телу бегут мурашки, я отворачиваюсь от Фёдора и буквально уставляюсь в окно, пытаясь наладить внутренний конфликт, выводящий из себя. Глубоко внутри мне хочется кричать, рвать, бежать, убивать… Но никак не ждать кончины по своей же воле. Мысли в голове медленно образуют хаос, который бушует вместе со снежинками за этим самым окном. Ощущение, будто я нахожусь внутри себя, а не в настоящем мире: снежная буря, руины и одиночество. А я лишь смотрю на всё это через призму в виде окна.       Неосознанно я поставила локти на подоконник и положила на ладони голову, закрыв глаза. Понимая, что рядом нет никого, кто мог бы успокоить, сказать, что всего этого не существует, что это кошмар и лишь плохой сон, я всё больше погружалась в мрачный поток абсолютно несвязных мыслей, обрывков фраз и событий, перестав замечать реальность и подсознательно надеясь, что эмоциональная разгрузка поможет, но нет. Все слова, все действия, которые медленно и верно оставляли следы на моей психике, которые я всё время пыталась подавить, резко нахлынули и образовали единый ком, который почувствовался в горле. Вот они, плоды. Царствует безумие.       Чувствую, как на глазах образовалась жгучая пелена, стекающая по щекам — слёзы. Казалось, что солёные разводы понемногу освобождают меня от тяжёлой участи и будто закрывают, словно щит, от всего пережитого. И слышать ничего не хочется — хочется просто спрятаться и тихо, безболезненно исчезнуть. Но это так… слабо. Я слабая. Очень слабая. И это… забавно. Я бы даже сказала — весело. Приятное чувство буквально окрыляло при понимании о том, что я осознавала всё с самого начала, и всё равно продолжала упорно идти вперёд. Желудок выворачивает от смеха, от осознания того, что мир вокруг меня рушится… Вернее, нет, он уже сломан. Разлетаюсь на осколки здесь я и только я.       Из уст вырвались первые смешки, которые смешивались со слезами — грусть смешалась с весельем в однородную массу, не позволяя опознать себя и начать грамотно транслировать эмоции. Накопившиеся чувства в один миг решили вырваться наружу, дать понять «Эй, мы здесь! Мы существуем!». Меня то буквально воротило от самой себя, то всё снова срасталось, и я уже думала, какая же это глупость.       — Ты была сильной довольно долго. Я удивлён, — из-под пелены эмоций послышался тихий голос, который, по ощущениям, приближался откуда-то издалека, и я моментально вздрогнула и тогда же замерла, когда что-то коснулось моего плеча. Я словно резко вернулась в реальный мир, и это возвращение было самым неприятным из всех, что я когда-либо ощущала.       Мало того, Фёдор находится совсем рядом со мной, и его рука преспокойно лежит на моём плече, так ещё и пистолет угрожающе касается моей макушки.       — С возвращением, — ласково произнёс он, внушая спокойствие, которое натыкалось, как на штырь, на огнестрельное оружие. Я была уверена, что это очередные манипуляции, игры, запугивания, которые не дано разгадать никому. Ужасная манера управлять своими эмоциями и голосом так, что можно забыться и поверить в каждое слово, если не знать, с кем имеешь дело.       — Я… — к горлу подступил ком от осознания, что, вот, пришёл он, мой черёд. Пора от меня избавляться, теперь я ненужная пешка. Лишняя, забытая ребёнком игрушка. Неуловимые мысли лезли в голову одна за другой, а память о прошлом стёрлась, будто я появилась в этой реальности только минуту назад, и начала я свою жизнь с отсчёта миллисекунд до своей кончины.       Мне страшно было сделать вдох. Я стояла столбом, пристально наблюдая за пальцем, который находится на курке. Сразу стало ясно — конец. Доигралась. Слёзы неприятно засыхали на щеках, сковывая кожу и покрывая её коркой. Сердце, по ощущениям, не издавало ни звука, будто оно исчезло вместе со всеми моими переживаниями. Ему повезло, а мне, к сожалению, нет.       — Хорошо, что ты пришла в себя.       Эти слова отозвались в моём разуме эхом, распадаясь на буквы и звуки. В голове никак не укладывалось сочетание этих слов — могло быть сказано что угодно по типу «Пора прощаться», но почему-то из уст Демона прозвучало то, чего я никак не смогла бы предположить.       Снежинки стали образовывать хлопья, закручиваясь в белоснежном вихре. Видимость заметно ухудшилась с момента моей истерики, от чего было едва видно руины дома поблизости. Мне потребовалось широко расставить руки, чтобы переварить поступившую информацию. Я не знала, да и отказывалась понимать, как и что мне делать дальше, под дулом огнестрельного оружия.       — Не шевелись, — внезапно для меня, Фёдор положил пистолет на подоконник, а после, не спеша, словно змей, обвил меня холодными, тонкими руками, прижав лоб к моему затылку. Его голос был необычайно спокоен и бархатист, и он буквально нашёптывал слова мне на ухо, опаляя его горячим дыханием, — Если ты ещё не забыла, как считать, предлагаю тебе игру, после которой ты сможешь сделать, что хочешь.       Мои глаза буквально остекленели от того, что мне хотят дать возможность… убить? Умереть самой? Или вовсе не делать ничего? Является ли это тем моментом, который прекратит существование одного из нас? Приложив немало усилий, я едва заметно кивнула, подтвердив своё намерение участвовать в своеобразной игре на жизнь. Передо мной встал жестокий выбор, что же сотворить по истечении этого времени.       — Начинай. Вслух, от пяти к одному.       Время пошло.       Сглотнув, я начала отсчёт, сосредоточившись, помимо главной задачи, на так называемом выигрыше, который я осуществлю сразу после истечения времени.       — Пять, четыре… — это давалось мне необыкновенно легко, словно летняя прогулка по парку, или, как детском саду, игры в прятки. Однако со временем, которое утекало словно песок сквозь пальцы, тяготящий груз выбора наваливался на плечи всё больше и больше, — три, два…       Осталась лишь одна цифра, которая решит мою судьбу. Тем не менее, взвесить все «за» и «против» в такой краткий промежуток времени было практически невозможно. Я не гений как Достоевский, и уж точно не смогу просчитать наверняка, какой вариант будет наиболее выгодным в данной ситуации. Но… выбор неминуем.       — Один!       Не упуская ни миллисекунды времени, сразу, как закончился счёт, я взяла пистолет и резко обернулась, выбравшись из объятий Достоевского, однако…       Окно разлетелось на осколки, будто не дождавшись моего окончательного решения. Снайперская пуля.       — Я знал, что ты выберешь именно это, — со спокойствием тигра, Фёдора настигла победная ухмылка, — Поэтому предпочёл, чтобы враг, как минимум, не отнял у тебя руку, в которую, по моим расчётам, он и должен был попасть из-за снежной бури.       Он ждал этот выстрел, но не от меня.       — То есть, ты не только подставил меня под угрозу, но и спас от неё… — его уверенность в себе и своих силах меня настолько поразила, что я убрала прицел с головы Достоевского и поглядела на злосчастную пулю, которая попала в самый низ дверного косяка и откусила от него целый кусок, разлетевшийся на щепки по коридору. Значит, враг метил с высоты, а в городе осталось лишь одно уцелевшее здание, которое и предоставило нужный обзор, и позволяло максимально близко подобраться к точке выстрела. Таким образом, Демон хотел не «позабавиться» и дать мне иллюзию выбора, а утаивал самый настоящий план, при разглашении которого я повела себя бы не так, как нужно. Если бы не молчание и не доблестное умение контролировать свои эмоции, пострадала бы не только я, но и он сам. Какому манипулятору выгодны потерянные в ходе борьбы пешки?       — Теперь мы знаем точное местоположение новоприбывшего врага. Пора уходить, а то квартира быстро промёрзнет, — смена одной манеры на другую давалась Фёдору очень легко, от чего было невозможно уловить ни одного его замысла. Хотя, как я поняла, лучше не знать всего того, что он распланировал, ведь Достоевский может, как оказалось, не только подвергнуть тебя риску и жестоким пыткам, но и сберечь тебя и твою жизнь. Словно Бог… Может ли это значить, что ему на самом деле можно доверять?