Дорога

Дорога полетела со страшной скоростью. Так бывает, когда идёшь по улице и вдруг внимание останавливается, на каком-то предмете или мысли, и мир вокруг замирает, сужаясь до предмета интереса, но проходит несколько минут, равных вечности, и мир отмирает и несется, набирая сверх скорость, чтобы компенсировать заминку. И сейчас так же дорога нагоняла время, потраченное вынужденной остановкой. Я менял машину за машиной, водителя за водителем, не запоминая лиц и имён. Меня что-то гнало вперед, и я мчался, как сумасшедший. Только на коротких остановках я позволял себе расслабиться, перекусить и осмотреться вокруг. Я видел прекрасных девушек, прогуливающихся по пустынным улицам городков, оставшихся для меня без названий. Слышал их смех и испытывал огромное желание бросить все, подойти к ним, погрузиться в неспешную атмосферу заторможенной повседневности. Я видел, с каким интересом поглядывали на меня эти девушки, чувствовал их взгляды. Но нельзя, я должен ехать дальше, как можно быстрее добраться до побережья, а там уже будет все: и девушки, и прогулки, и разговоры. Я запихивал в рот остатки еды и торопливо возвращался к машине, ожидая очередного водителя. Для меня, человека, не отличающегося избыточной общительностью, это было тяжело. Каждый новый водитель спрашивал о моем пути, о моей жизни. Приходилось отвечать, рассказывать, практически развлекать. Сначала мне было не по себе, потом надоело говорить одно и тоже, стало откровенно тоскливо. Тогда то я и решил каждый раз, как садясь в новую машину, придумывать себе новую жизнь. За два дня я побывал доктором, пожарным, выходцем из детского дома, молодым многодетным отцом, певцом хора, гитаристом, сектантом и студентом-ботаном. Я готов был быть кем угодно, только не собой, я превосходно создавал картины чужой жизни, благополучно избегая своей собственной. Наконец мне повезло, меня подобрала открытая фура, в кузове уже сидело несколько парней. Когда машина притормозила около меня, я бодро запрыгнул в кузов и сел у стеночки, машина тут же рванула вперёд, бешено зарычав, а мне вместо приветствия в руки сунули бутылку крепленого красного вина. Автостопщику о большем и мечтать нечего, влажный воздух с набухшими каплями охлаждал лицо, тёплый воздух не давал замерзнуть, открытый кузов позволял смотреть на красоты вокруг, а пара глотков вина сделали мир насыщеннее. Я наконец-таки расслабился, достал начатую пачку и закурил. Вообще я не курю, точнее, курю изредка, не постоянно, просто бывает иногда, понимаю, что вот сейчас нужно закурить, для этого у меня припасена пачка сигарет, которую я всегда таскаю с собой. Я сделал первую торопливую затяжку и выпустил тугой дым. Мой сосед справа, парнишка немногим старше меня, в застиранной, старой одежде, жадно покосился на мою сигарету. Я предложил ему тоже закурить, он взял сигарету и благодарно улыбнулся мне, но заговаривать не стал, и я был этому рад. Сейчас хотелось в полной мере насладиться дорогой. Когда я ещё дома думал о том, как один отправлюсь колесить по России, именно такую картину я себе представлял. Как я, с зажатой сигаретой и откинутой головой, мчусь обдуваемый ветрами, а вокруг меня бескрайние Русские поля, красоту которых так усердно воспевали ещё поэты серебряного века. Я представлял, как на ветру колышется налившаяся пшеница, шурша и убаюкивая, как ей на смену приходят гордые подсолнухи, кивающие своими солнечными головами всем проезжающим, как рощи призывно выставляют напоказ стройные стволы берёз. Сейчас я вдыхал едкий дым и вместе с ним раскинувшееся вокруг природное великолепие, казавшееся миражом, плодом воображения, а может и являющееся таковым. Я вытянул ноги, обутые в некогда модные кеды тигровой окраски и прикрыл глаза; я хотел запомнить этот миг сохранить его в себе, сберечь. Мне было мало, я хотел обнять мир вокруг, сжать до горошины и положить в карман, чтобы не единый блик, не единый скрип не стерся со временем. — Эй, парень. Ты куда едешь? — я недовольно вздрогнул, но глаза не открыл. — Сейчас или вообще? — за время своей недолгой поездки я научился понимать эту разницу. — Допустим, сейчас. — я не видел говорившего, но уверен, что он задумался. — А куда едет этот божественный драндулет? — В Сочи. Если ты тоже туда едешь, то тебе очень повезло, ребята мчат, как маньяки. Я нехотя пошевелился и достал свою потрёпанную карту, телефон с навигатором давно сел и мертвым грузом лежал в рюкзаке. — Тогда я до Краснодара, оттуда мне в другую сторону. Я долго раздумывал, как мне ехать: через Украину, или не рисковать и проехать через керченский пролив. Я несколько раз менял мнение, но в итоге решил положиться на волю случая. И ребята на этом грузовике решили дело в сторону керченского пролива. Разговаривать мне не хотелось, но мое тихое спокойствие было нарушено. Я видел любопытные взгляды, направленные на меня. Неужели мне опять придётся выворачивать себя и развлекать попутчиков. Мои мысли перебил высокий немного писклявый голос: — Парень, твои ботинки могут зарычать и сбежать от такого хозяина. — и незнакомец ткнул пальцем в отклеившуюся подошву моих кед. — Не переживай, прежде чем сбежать, они успеют укусить тут самого любопытного. Около меня засмеялись, обстановка разрядилась, и началась не к чему не обязывающая дорожная болтовня. Помимо меня в кузове ехало ещё 7 человек. Двое студентов с огромными рюкзаками, они ехали к морю и собирались до конца лета обойти все черноморское побережье. Ещё двое парней постарше в дорожной одежде ехали на юг на заработки. Недалеко от Краснодара был совхоз, где требовались люди для сбора урожая и прочих не сложных физических работ, ребята туда ездили уже не первое лето. Был обладатель высокого голоса, долговязый мужчина лет 40, его было сложно идентифицировать. Потрепанная временем, но чистая одежда, сухое лицо с подвижными, живыми глазами. Длинные руки с такими же длинными пальцами. Он мог быть кем угодно, о себе он не рассказывал, потому про себя я его назвал музыкантом. Молодой парень, с грустными глазами седевший около меня и, кажется, не сказавший ещё ни слова, он у меня в голове крепко ассоциировался со святым отшельником: слишком одухотворенным был его взгляд, которым он разглядывал дорогу, вылетающую из-под колес фуры. И наконец, старик, который сидел напротив и, кажется, не замолкал ни на секунду, рассказывая о своей бродячей жизни. Он был истинным бродягой, в замусоленной одежде со следами дорожной пыли и мазута. Волосы его торчали во все стороны непослушными кудрями, кое-где проглядывала седина, а само лицо было покрыто густым грязным загаром. Он говорил громко и увлечённо, брызгая слюной и размахивая руками, иногда приправлял свою речь хохотом, заливистым и заразительным, казалось, у этого человека нет проблем. Как будто самая большая его беда — это рваные ботинки и стремительно пустеющая бутылка вина, а остальное все его совершенно не заботит, ни политика, ни курс валют, ни завтрашний день. Для него существует только сейчас, ветер, солнце, дорога, и он счастлив рассказывая байки, споря и заливаясь смехом. Глядя на него, хочется самому смеяться и не думать не о чем, возможно, это говорит во мне вино, а возможно голос просыпающейся свободы. Внутри было тесно, распирало от ощущений, было всего слишком: воздуха, красок, простора. Казалось, еще немного и тело не выдержит, разорвется на части. Я достал из рюкзака альбом и карандаш, сейчас это казалось единственной возможностью выпустить наружу распирающие чувства. Мой интерес в первую очередь вызывал старый бродяга, он был мне хорошо виден и удачно подсвечен дневным солнцем. Спустя где-то пол часа я отодвинул лист подальше и вздохнул, похоже, но не то. У меня часто такое случалось с портретами, вроде все на месте и все хорошо, но не хватает чего-то, причём чего-то неуловимого и очень важного. Я достал сигарету и автоматически протянул пачку соседу, он взял, чиркнула зажигалка, и мы синхронно затянулись. — Ты художник? — у паренька оказался тихий и мелодичный голос. — Когда-то хотел стать, но сейчас не уверен. — У тебя хорошо получается, но… — и он ещё раз глубоко затянулся и медленно выпустил дым колечками. — Но… — поторопил я. — Ты не понял его. Когда ты сможешь понять суть и изобразить ее, изобразишь то, как интересен каждый человек. Я заявил, что мне наплевать на этого бродягу и его пусть сто раз богатый внутренний мир. Я чувствовал, что парень прав, но не знал, что изменить, и это меня страшно злило. — Пока ты не поймешь, как много значит этот старый бродяга, ты так ничего и не узнаешь о том, насколько интересен каждый человек на свете. А если ты не будешь этого знать, то имеешь ли ты право вообще рисовать? Я возмущенно фыркнул и уже был готов послать незнакомца ко всем чертям, но он не дал мне.  — Ты боишься грязи в своих рисунках, потому сделал бродягу стерильным и лишил его самого главного. Я внимательно посмотрел на портрет, задумчивый взгляд, сжатые губы, волосы, застывшие нимбом. Я поморщился и разорвал лист, отправив куски бумаги шлейфом гнаться за машиной. Взял новый лист и достал уже угольный карандаш, я редко им пользовался и взял его с собой случайно. Второй портрет получился противоположностью первого, скривлённый жёсткий рот с потрескавшимися губами, смеющиеся прищуренные глаза, крючковатые пальцы сжимающие бычок, спутанные волосы и рваная бандана закрывающая морщинистую шею. Это было некрасиво, но это было живое. Когда я закончил, парень рядом одобрительно вздохнул. — Настоящая красота не всегда бывает идеальной, как и жизнь. Я согласно кивнул, я понимал, о чем он говорит и не хотел лишних слов. На ближайшей остановке, когда наши бравые водители решили перекусить, я сбегал в магазин и купил ещё бутылку вина и две пачки сигарет: одну себе, одну безымянному соседу. Он молча принял сигареты и хлебнул из бутылки. Последующие несколько часов мы лежали на дне платформы и тихо переговаривались. В Краснодаре мы были уже вечером. Со мной вместе выходил мужчина, которого я окрестил музыкантом. Остальные поехали дальше. Закинув рюкзак я оглянулся на своих попутчиков, они сильно отличались от людей, с которыми я общался до этого и были прекрасны. На прощание я неловко обнял паренька, сунул ему в руки свою пачку и недопитую бутылку. Он притянул мою голову руками прижался своим лбом к моему. — Удачи, — еле слышно прошептал он и отпустил меня. Я кивнул и спрыгнул на землю, фура тронулась дальше, увозя моих случайных попутчиков в их будущее. Музыкант стоял на обочине и, наклонив голову, исподлобья рассматривал меня, я был не против кампании и подошёл к нему. Мы решили пройтись по барам, прежде чем двинуться дальше. Мой спутник выбирал самые шумные и непрезентабельные заведения с дешевым пивом и сомнительной публикой. Он говорил, что тут нам будет проще найти себе девчонок на вечер, я сомневался, но шёл за ним. Деньги стремительно таяли, а алкоголь в крови возрастал. Наконец, ближе к полуночи, мы подцепили двух девушек. Они были хмурые и, возможно, не так уж и рады нашему знакомству, но мы уже посетили ряд заведений и были возбуждены пивом и громкой музыкой, отступать от знакомства не собирались. Я угостил девиц недорогим вином и отчаянно улыбался и нес всякую чушь, пытаясь изо всех сил произвести хорошее впечатление, наверное, выглядело это жалко. Бар закрывался, и нас попросили уйти. Музыкант со своей пухленькой спутницей быстро куда-то ретировались, и моя тут же засобиралась домой. Я вызвался ее проводить все еще рассчитывая заняться с ней сексом. По дороге она больше молчала, и я тоже не знал о чем заговорить. — Тебе повезло, что ты тут живешь, это очень красиво место, — неловко начал я. — Ты смеёшься? — она зло зыркнула на меня, я смутился. — Нет. Тут и правда красиво — горы, море близко. — От моря уже воротит, а горы тоже мне невидаль. Тут скучно, абсолютно нечего делать. Еще в Краснодаре ничего, но если жить подальше, как я, то совсем тоска. Вот другое дело Москва или Питер. Я совсем расстроился от таких ее слов и потерял всякое желание продолжать разговор. Неужели мы действительно не способны ценить то, что у нас есть, и нужно куда-то уехать, чтобы понять насколько хорошо дома. Сколько моих однокурсников дождливыми питерскими неделями скучали по своим родным городам, а потом вживались, привыкали, оставались, и только иногда вечерами возникало щемящее чувство в груди, когда в социальных сетях глаз натыкается на фотографию знакомых с детства мест. Я любил Питер и Россию, честно восхищался городами, которые успел проехать и всегда очень огорчался стремлению людей покинуть родные места. Дальше мы шли молча. Остановка была забита людьми, в основном это были небогато одетые пьяненькие мужчины, едущие с работы по домам, но так же было и несколько туристов, которых можно было легко опознать по огромным ярким рюкзакам. Я предпринял последнюю не очень усердную попытку устроить сегодняшний вечер, но получил молчаливый отпор. Подъехал автобус, и девушка звонко чмокнув меня в щеку, вскочила в автобус и уехала прочь. Я остался сидеть на остановке, сам не знаю зачем. Музыканта я давно потерял. Я решил ехать дальше попутками, но машин почти не было, а те, что проносились, неслись на такой скорости, что вряд ли могли меня заметить. Автобусы тоже перестали ходить до утра. Я был пьян, голова кружилась, мысли путались. Я лёг на лавку положил рюкзак под голову и уснул. Во сне мне снилось бескрайнее маковое поле, яркие цветы подрагивали на ветру. Где-то вдалеке виднелась тёмная фигура человека, и я шёл к нему, нещадно давя хрупкие стебли цветов, из которых текла кровь. Я ускорил шаг, но фигура не приближалась, я не знал, кто это, но был уверен, что мне нужно догнать этого человека. Я побежал, и хоть человек не двигался, расстояние между нами не сокращалось. Я оглянулся: везде, где хватало глаз, были маки, а за мной тянулась алая дорожка. По полю прошла рябь от порыва ветра, я повернулся в сторону человека, но его уже не было. Мне стало страшно, я не понимал от чего, но испытывал сильный неконтролируемый ужас. Меня трясло почти физически. Я открыл глаза меня и правда трясли за плечо. Я резко сел на лавочке, стараясь скинуть с себя остатки сна, но страх никак не хотел уходить. — Парень, с тобой все в порядке? — меня тряс пожилой мужчина, с седой лохматой головой и мешковатой одежде. — Да, да. Задремал просто. — Задремал, — передразнил меня он и засмеялся, — да ты спал, как хорек, не разбудишь, и дергался во сне, я уж подумал, не эпилептик ли. Я мрачно посмотрел на своего собеседника, если он ждал благодарности, то это не ко мне. — А когда начнут ходить автобусы? — А смотря, куда тебе надо. — Мне нужно до Керченской переправы добраться. — В ту сторону автобус будет минут через 20, первый, но тебе нужно будет его тормозить, просто так он тут не остановится. Мужчина мне все подробно объяснил и запрыгнул в подъехавшую видавшую виды буханку. Нужный автобус я опознал по крупной надписи Керчь, и чуть ли не выпрыгнул на дорогу, размахивая руками. Водитель недовольно остановился и подобрал меня. В автобусе были в основном «рюкзачники» и несколько тёток с котомками. Я сел на свободное место и закрыл глаза, меня все еще не отпустила нервная дрожь ото сна, подпитываемая похмельем. Я невольно вспомнил слова похабной песенки, которая играла у кого-то на остановке из динамика телефона: «Как машем хуями в алкогольной яме» — это про меня, сейчас я чувствую себя именно в яме. В другой раз мне стало бы смешно, но сейчас было тоскливо и отчаянно хотелось пить. В Керчи мне в очередной раз повезло. Я толкался в очереди пытаясь понять, где мне купить билет на паром и куда идти дальше. В толпе я случайно подслушал разговор молодой семейной пары, которые ехали в Судак и сейчас пытались погрузиться на паром с машиной. Я спросил, не могут ли они взять меня в попутчики и докинуть до Коктебеля, они радостно согласились, позже я понял почему. Саму переправу я помню смутно, меня еще мутило и все было как в тумане, зато, когда мы оказались в Крыму и сели в машину, первое, что я увидел, это два огромных голубых глаза, уставившихся на меня. Мальчик лет 9, сын владельцев авто, как я раньше его не заметил — непонятно. Я не успел сесть, как на меня обрушилась тонна вопросов кто я, куда еду, сколько лет, почему один, и еще много-много почему… я понял что попал, врать этим огромным глазам было бесполезно, и я выложил все про себя. Через полчаса дороги вопросы не иссякали, а мое терпение напротив уже было на пределе, я серьезно начал рассматривать вариант пешего продолжения пути. Меня спас случайно выглянувший из рюкзака кусочек альбома. Макс, мой юный попутчик, сразу его утянул и, припечатав меня званием художника, предложил порисовать вместе. Оставшееся время я старательно вырисовывал разных зверюшек под восторженное похрюкивание мальчика. Меня довезли до Коктебеля, поблагодарили, что я занял ребёнка и дал им самим отдохнуть, пригласили навестить их в Судаке, где они собирались остановиться на месяц. Я покивал и вышел из машины. Было непривычно думать, что я приехал, что не надо голосовать на дороге, идти вперед, все, я на месте. Я так сюда стремился, что оказавшись здесь, растерялся. Мой путь был окончен, впереди был долгожданный отдых, встреча с питерской бандой и много длинных дней, наполненных приятным бездельем.