Дневник памяти

- Ненавижу! Ненавижу! – повторял Пол, колотя кулаком по мраморной урне в его ладони. - Остановись, - шептала Нэнси. – Уронишь и разобьешь – сам себе потом этого не простишь. - Лучше бы я всего этого не читал и не знал. Как мне теперь с этим жить? Почему она не дала мне этот дневник тогда, 38 лет назад? Ведь она все знала, ведь она читала его? - Это Йоко, милый, странно ждать от нее другого поведения. Я еще удивлена, что она перед смертью решилась-таки открыть правду, ведь могла и не делать этого, могла при первых признаках болезни сжечь дневник и навеки все это похоронить. А теперь ты же можешь даже опубликовать его… - Никогда! – испуганно воскликнул Пол. – Я никогда этого не сделаю. - Ну и глупо, - пожала плечами Нэнси. – Все они имеют право знать правду – про Джона, про Йоко, про тебя… - Какую еще правду? Это наша частная жизнь, в ней не место чужим глазам и ушам. - Ну да, конечно. Вы уже пятьдесят с лишним лет живете публичной жизнью, милый. И от этого никуда не уйти. И миллионы людей на планете переживают за вас ничуть не меньше вас самих. Представляешь, скольким поклонникам согрел бы душу этот дневник? - А скольких взбесил бы? Да они начнут жечь портреты Джона, едва только узнают, что он… любил меня… хотел меня… - Что-то никто не жжет портреты Фредди или Элтона. Тем более Роба Хэлфорда… - Нэнси, я не стану это публиковать, даже не проси меня об этом. Страшно представить, какие вопросы на меня сразу посыпятся… - А ты боишься на них отвечать? Даже самому себе боишься? Продолжишь лгать и дальше? Пол… - Милая, я люблю тебя… - Я знаю это. Помнишь, что ты обещал фанатам? Пора сделать это. Теперь нет и Йоко, они будут ждать. Ждать правды. - Я и сам ее не знаю… Теперь я не знаю ничего. Раньше на шару подумывал рассказать публике пару сальных историй, а сейчас… - он вдруг сел прямо на асфальт, поставил урну рядом и уронил голову на руки. – Я хочу домой. - Думаю, мы должны еще немного побыть с Шоном. Хоть несколько дней. Ему сейчас куда тяжелее нашего. Он просил меня остаться с ним. Я пойду в зал кремации. А ты, если хочешь, возвращайся к ним домой. Шон поймет. Кажется, я выгляжу совсем паршиво. Иногда заглядываю в зеркало и изумляюсь, как я похудел. Раньше боялся каждого лишнего килограмма, а теперь вернуть бы их все… Может, стоит дойти до врача, хотя бы анализы какие-то сдать… Впрочем, какая уже теперь разница, что будет, то и будет. Если я вдруг окочурусь, ты будешь по мне скучать? Самое смешное, что мы только что разговаривали с тобой по телефону. Ты лопотал что-то про Джеймса, я в тон отвечал про Шона… Я пеку гребаный хлеб, я сижу с ребенком. Чувствую себя чертовой домохозяйкой в переднике. Нравится ли мне это? Временами кажется, что да. Я могу сутками не вылезать из дома, наблюдая Нью-Йорк с высоты. Но, черт побери, как же я скучаю по дому. Иногда мне представляется солнечная Шотландия, просторные поля, вы с Линдой, гуляющие по ним, рвущие цветы, плетущие венки – счастливые и беззаботные… И я, запертый в многомиллионном мегаполисе, я, который всю жизнь ненавидел толчею, вынужден сидеть в четырех стенах, чтобы не видеть их мерзких лиц, не слышать их голосов… Я хочу вернуться, Пол… Только куда мне возвращаться? В Лондон? Кто ждет меня там? Син? Это пройденный этап, к ней я не вернусь. И ты можешь тысячу раз проклясть меня за это – я никогда ее не любил. Если бы не та беременность, если бы не Джулс, этого брака никогда бы не случилось. Мне некуда идти, малыш. Меня никто не примет. Я никому не нужен. Только Йоко терпит меня и заботится обо мне, но и она меня не любит. Что если я приеду к тебе в Шотландию и постучусь в дверь твоей фермы? Что ты скажешь на это? Ты так зовешь меня снова вместе работать, но как это сделать? Я погряз в этом одиночестве, у меня никого нет рядом. Я совершенно один – всегда был и всегда буду. Йоко хоть немного, хоть ненадолго дает мне ощущение того, что у меня есть семья – пусть такая вот, но есть. А ты мог мне ее дать? Конечно же, нет. Ты бы побренчал со мной на гитаре в студии пару раз в неделю и ушел к Линде и детям. Ты предлагаешь мне бросить Нью-Йорк и прилететь к тебе? А ты бы бросил Линду ради меня? Можешь не отвечать, я и так знаю твой ответ заранее. Он разумен и справедлив А как я хочу, чтобы все было иначе! Иначе! Как иначе, Джон? Ты прав, черт побери, я никогда бы не смог бросить Линду и детей. Но… если бы я тогда знал все это… если бы я знал… Боже! Нэнси вышла из здания крематория под руку с Шоном. Он был бледен и едва держался на ногах. - Ты едешь с нами? – нагнулась она к застывшему Полу. - Я поброжу по городу, пожалуй, - одними губами произнес он, не поднимая головы. Прохожие уже с раннего утра забили улицы Нью-Йорка. В этом городе Пола всегда посещали смешанные чувства: его здесь редко узнавали, и он мог даже не пытаться надеть темные очки или замотаться шарфом по самые уши. Но толпа давила, мешая думать о чем-либо, кроме желания вырваться из ее тисков. Он ускорил шаг и снова открыл дневник. Следующая запись была сделана через полгода после предыдущей – в июле. Сегодня опять приходил Сэм. Кажется, она все-таки реально положила на него глаз. Конечно, он не ты, но в нем есть еще жизнь, есть откуда питаться ее источнику. А мой давно пересох. Зачем ты звонишь мне? Так часто, так регулярно… Не могу не взять трубку, не могу не ответить тебе, но все же зачем ты это делаешь? Ты напоминаешь мне о том времени, когда я еще жил, когда жизнь струилась по моим венам, когда я мечтал о будущем, когда я верил в него. Когда я просыпался каждый день с новой песней в голове. Когда мне было что сказать – миру, себе и тебе. Когда я еще умел любить и хотел это делать. А сейчас у меня не осталось никого, кроме Шона, да и тот поразительно похож на тебя, малыш. Признайся, ты ведь спал с моей женой? Да и черт с ним, пусть так. Надеюсь, ей понравилось. Могу ей только позавидовать. Да-да, именно ей, а не тебе! Она обнимала твое прекрасное тело, она запускала пальцы в твои густые темные волосы, она целовала тебя там, где мне всегда было запрещено – запрещено не тобой, не даже обществом, запрещено самим собой. Я сам себе запрещал прикасаться к тебе иначе, чем как к другу. И теперь будь я проклят за свою трусость! Я не побоялся сделать шаг к Стю, и он ответил мне взаимностью! Так какого черта я побоялся тебя? Ты оттолкнул бы меня, да? Ты гребаный непоколебимый гетеросексуал Маккартни, так похожий на девчонку с губами, словно созданными для бесконечных поцелуев! И разве можно быть гетеросексуальнее тебя? Разве мог ты догадаться, что все мои песни о любви в тот наш период посвящены были тебе и одному тебе? Разве слышал ты язвительные реплики Йоко в мой адрес, когда она в очередной раз заставала меня за прослушиванием If I fell? Все любят тебя! Все, даже я! И в наших с тобой непрекращающихся боях все были на твоей стороне! Все, кроме Джорджа, который, как паршивая собачонка, прибился к моим ногам, надеясь, вероятно, что я приласкаю его и возьму в соавторы. Только он не знал одной жестокой истины: в наших с тобой боях на твоей стороне был даже я! Даже я втайне восхищался твоим талантом, твоими карими глазами, радостной улыбкой, твоим счастьем, твоей беззаботностью. И мечтал утащить тебя куда подальше и рассказать все о своих чувствах. Мечтал. Даже Джордж оказался смелее меня. Даже Джордж сделал этот шаг, а я все до сих пор меряю шагами Дакоту в страхе поднять трубку и рассказать тебе все. Да ты же просто рассмеешься мне в лицо! Ты оттолкнешь меня, как отталкивал всегда. Я ненавижу тебя, Макка. Ненавижу за то, что ты мужчина. И я мужчина. И я ненавижу тебя, Леннон. Наконец-то, между нами просматривается хоть какая-то взаимность. Ненавижу тебя за твою трусость, твою слабость, твою неспособность спасти самого себя и исправить собственные ошибки. Доколе ты будешь обвинять весь мир в собственных неудачах? Доколе Фред, Джулия, я и Йоко будем оставаться убийцами твоего потенциала? Леннон, черт побери, почему ты не смог взять себя в руки и вылезти из этой ямы? Гордо и смело посмотреть мне в глаза и сказать, что любишь. Не в 79-м, не в 80-м, а в 61-м или когда ты там это понял. В Париже. Не поить меня банановыми коктейлями, сверля меня возбужденным взглядом, а честно и открыто во всем признаться. Я не собираюсь принимать на себя всю ответственность за твою разрушенную жизнь. И Йоко в этом не виновата, она всего лишь человек со своими целями. А какие цели преследовал ты, Джон? Последняя запись была датирована началом декабря, и Пол едва нашел в себе силы, чтобы начать читать ее – ведь в конце у него не останется больше ничего, все будет узнано и переварено, Джон будет познан до конца в той мере, в какой он позволил это. Но, прежде чем возвращаться домой, Пол должен был дочитать эту тонкую синюю тетрадь до конца. Мой альбом совсем не раскупается. Ну вот и итог нашей с тобой битвы: ты выиграл в одни ворота, даже и не напрягаясь при этом. Оставаясь самим дружелюбием и доброжелательностью. И продолжая клепать гениальные песни. Иногда я ненавижу тебя за твой безграничный талант. Столь же сильно, сколь и люблю. Ты мой мальчик, мой прекрасный мальчик, и пусть они чествуют тебя, пусть поют тебе дифирамбы и падают перед тобой на колени, все равно ты навсегда останешься моим мальчиком. Даже когда меня не станет. Особенно когда меня не станет. Ты ведь будешь скучать по мне? Будешь вспоминать меня хотя бы иногда? Знаешь, я, кажется, придумал, как рассказать тебе обо всем. Я не такой смелый, как Джордж, но на что-то хватит храбрости даже у меня. Я отправлю тебе почтой вот этот самый дневник. Думаю, через пару недель он будет уже у тебя, ты прочтешь и… прошу не звони мне и не отвечай. Наверняка, ты пожмешь плечом, пожалеешь меня и поморщишься от отвращения при одной лишь мысли о том, как мы… У меня остается совсем мало сил, а Йоко ежедневно мотается в студию. Она отправит тебе эту тетрадь. Я не скажу ей, что это, хотя она наверняка залезет внутрь. Ну да а ей какое дело, я же разрешаю ей якшаться с Сэмом… Пол нахмурился и остановился, опираясь плечом о фонарный столб. Кажется, он и вправду получал от Джона какое-то письмо в конце 80-го. Карточку с видами Нью-Йорка и без подписи. Он даже не помнил, куда засунул ее тогда – какая в ней была ценность?.. И пусть это будет моим первым настоящим шагом к примирению. Прости меня. Прости мою глупость, трусость и зазнайство. Прости мою грубость и мою ревность. Прости мою злость, мое равнодушие. Я жил как мог, как умел. Я прожил эту жизнь так, как у меня получалось. Все, наверное, вышло неправильно и не так, я потерял самого близкого человека – тебя, слышишь это? Не Джулию, которая сама отказалась от меня. Не Син, которая никогда и не была мне близка, кроме как в постели. Тебя. Я хочу тебя вернуть. Я хочу сам вернуться. Как мне вернуться? Укажи мне путь. Что ты скажешь на это, Макка? Что я скажу на это, Джон? Мы возвращаемся. Возвращаемся в Шотландию. Ты слишком долго не был дома, слишком долго просидел пленником в Дакоте. А сейчас мы летим домой. И если Нэнси хочет, она может остаться с Шоном, а я не могу больше терять ни минуты. Мы возвращаемся, любовь моя.