Братья Пак, лучшие прокурор и адвокат Сеула или же убийцы с мировым именем?

Знаете, в любое время, в любом месте и в любой ситуации найдутся какие-то психи показушники, яркие фанючки таких же психов показушников, особенно если вторые ещё и выделиться любят. И эта ситуация ничем не отличалась. И даже не в том дело, что у них фанатов не было… Или таки в этом? Но нет, фанаты у них были. Весьма таки активные, полиция их гоняла только так, и посмей кто нос высунуть — обезьянник минимум на пол года обеспечен. Но даже в это время, в этом месте и в этой ситуации не было ненормальных до такой степени, что бы набивать себе татуху с их знаком. Потому что засветишь — из тюрьмы выйдешь разве что жизней через пару. И вот сидящие юристы внизу, очень активно, на удивление прокурора, в отличии от изучения бумаг, занялись попыткой понять — то ли это фанючка совсем отбитая, то ли один из тех самых, страшных и ужасных. Татуировка вышла знатной: в глазах, почти полумесяцах, виднелись вертикальные зрачки, а ниже, чья-то улыбка расплывались в зверином оскале, что только клыки и видно было. Тату была черная, как смоль, без единого намека на какой-либо другой цвет. Выполнена столь искусно, что сама кожа предавала рисунку необходимых бликов и теней, заставляя казаться живой. Вряд-ли бы у фанючки хватило на такое денег. Вздохи и возгласы кажутся совсем уж неподдельными, а обмороки натуральными. Потому что от одного взгляда на человека выше хочется кричать от страха и плакать в подушку до конца жизни. Потому что ты ты смотришь на него, а в ответ не видишь ничего. Ни себя, ни эмоций, которых ищешь. Есть лишь две, совершенно не совместимые, противоположные, те, которые приводят в ужас и не дают закрыть глаза ночью. Ты будто попадаешь в кошмар, а главный твой страх — глаза абсолютно холодные и безжизненные с ярким весельем внутри. Это невозможно описать или увидеть — только почувствовать. Тот ужас и непреодолимый страх, который тебя одолевает с каждой секундой все больше и больше. Понимаешь, что ты в ловушке и тебе никогда из нее не выбраться. Азарт в глазах ростет, а на лице читается самая поддельная удивленнойсть из всех возможных, будто перед уборкой пылесосом из гречки высыпали знак вопроса. Только вот у людей, существ весьма скучных и обыденных, реакция всегда одна и та же. Это надоедает и сполохи веселья в глазах утихают. Ничего нового. Скука. Казалось, стоит развернуться и уйти, оставив все на прокурора, который наблюдает за спектаклем, холодно улыбаясь своим мыслям. Но нет. Не сегодня. Сегодня день хороший и удача на стороне Пака. Она ему улыбается, машет рукой и резко вздрагивает, округляя глаза. Ее передёргивает сново и она уже со страхом пялится на открытые ключици парня. Отшагивает, рефлекторно рукой накрывая это же место на своем теле. Рука неосознанно тянется туда, где восесь лет назад ее заклеймили. — Вы же… Вы же Чешир! Как бы банально это не звучало, но кто-то из присутствующих произносит именно это. Саму банальную и распространенную фразу. Но она все ещё смотрит испугано, будто паука африканского увидела дома под кроватью. Смотрит не читаемым взглядом и, кажется, хрестится обеими руками, не зная какой правильно буддистские то. Перед ней сейчас, наверное, картины прошлого маслом написаны, художники великие, шедевры качественные. Она смотрит и видит двоих парней с холодными оскалами, у них нож в руках, а на лицах маски злобы. Ты видишь это и в то же время ничего, будто и нет там эмоций никаких, только губы растянуты чуть ли не до ушей и зубы кристальные блестят в свете лунном. Ночью темно, фанари не горят, света нет. Нигде во всем Каннаме, наверное, будто на заказ вырубили. Только луна яркая-яркая, блестит и светится, улыбаясь, говоря «Все будет хорошо, дитя, все будет очень хорошо…» Улица тихие, небось никто и не живёт в этой части города, собаки не лают, кошки не мявчат. Не было ничего, что бы напоминало о существовании людей тут, только улици ухоженые и полисадники политы. Она смотрит на них глазами огромными, рот покой закрыт, ведь они улыбаются и шепчут: «Не кричи, малышка, не надо». Она видит их лица, но совершенно уверена, что покажи ей завтра фотографию — не узнает. Толи оно от страха, или от того, что… Их невозможно запомнить. Они внушают лишь ужас, а не память улучшают. Сейчас они избавили ее от последней проблемы — дядя и тетя. Их боль нет, а на телах вырезан их первый собственный знак, который ещё никто не знает. Дядя с тетей весь день вели себя странно: глаза бегали, сами на месте уседеть не могли, а руки то и дело что-то теребили. Будто не дома сидели да кушать, но готовили, а за ними минимум свора собак гналась. Дерганые и злые, они так и умерли с застывшим ужасом на лице. Но они дали ей подрасти, а теперь вернулись снова. Они пришли, они предупреждали, что перейдут. Она не верила — зря. Она, не как изящная и юная леди, с грацией коровы на льду, уверенно и довольно-таки больно оседает на пол. Пятая точка встречается с холодным линолеумом, но девушка даже не ойкает и не вдрагивает. Ее взгляд направлен лишь в одну сторону. И эта сторона сейчас весьма радостно скалит зубы. Превественно машет рукой и вторит какому-то великому из великих: — Тэ, я нашел ее! Она работала у тебя под боком и ты ничего не заметил? Стареешь, братец! — Госпожа Кан, прошу подняться и не протирать мой, только вымытый, пол своей весьма не чистой юбкой. Не претворяйтесь, что не знали, усугублять ситуацию сейчас вовсе не к чему. — Ты сказал ей, кто мы? — голос недоволен, раздражён. Улыбка стерлась, как и не было, лишь глаза остались как и были — холодными и безэмоциональными. — Я сказал ей кто ты. — утверждение. — Зачем? — в глазах неподдельное удивление — толи дурачка так хорошо играет, то ли и в правду секрет от него. Но такого быть не может, ведь у них даже дневник один на двоих: что не могут сказать друг другу — пишут на бумаге., а второй читает. Так легче и проще, так секретов нет и тайна одна на двоих. Так они не совершают ошибок и не ругаются друг с другом. Они как одно целое, только сердца у низ два и IQ с разницей в две единицы: 176 и 174. Но секрет был, это факт, и, похоже чтото идет не по плану. Необычно, непривычно, но на долго ли? Они же семья. Кто не рискует — тот не пьет. — Ох, неужели? А кто я? Хотя, постой, у меня много имен, много гражданств… Или, возможно, ты имел ввиду это, дорогой? — Парень уверенно, ничуть не скрываясь, тычет себе чуть выше груди. — Красивое тату, правда? И мне вот тоже нравится. — Яркая улыбка и глаза полумесяцы. Но лицо ли это парня или рисунок на ключицах? Прокурор лишь тяжело вздохнул, принимая правила игры. Опять Хён что-то задумал, ох и влетит же ему потом, а ведь ещё отчёт писать… На вздох девушка отреагировала по-своему, что совершенно не понравилось адвокату. Вместо интересна в глаза закрались искринки ревности и презрения. Эн-нет, дорогуша, этот парень уже занят. — Не интересное у меня тату, я понял, понял, вхожу, собираю вещи и уезжаю в Китай. Дотвидания. — Говорит обиженно, будто у кота мышь отобрали, на пятках разворачивается и шагает оттуда. — Ти, стой, хватит ерничать, пора заканчивать. Берём ее? — Какое мне дело, до какой-то влюбленной в тебя девахи? — вот он уже лицом к зевакам, смотрит презрительно и обиженно по самое нехачу. Деваха тут же задыхается, краснеет и в пол смотрит. А зря. Шоу только начинается, заканчиваясь. И все же не зря у нее характер официально не простой. Она пытается взять себя в рукиноги, и, слава кому-то там, ей это удается всего с третьей попытки. Здравый смысл ей сейчас не помешает наблюдать за дивной картиной ввиде застывших друг возле друга мужчин, что смотрят так, будто съесть друг друга готовы, особенно тот, что прокурор, что на голый торс адвоката смотрит, и закрыть того готов на башне высокой. Медленно касается щеки, скул старшего и нежно тянет к себе, косаясь губ губами. На что старший лишь улыбается сладко, и, кажется, впервые искренне за все их знакомство, в поцелуй, затем ловко уворачивается от любимых губ, и, чмокая на последок, убегает.